Александр Михайлович Прохоров: к 100-летию со дня рождения

Организатор и лидер

Я имел счастье работать с этим человеком более 32 лет и никогда не переставал удивляться проявлениям его гениальности, всякий раз открывая новые грани его многочисленных талантов. Что вспоминается прежде всего, когда его уже почти 15 лет нет с нами, а есть лишь замечательный памятник на пересечении Ленинского и Университетского проспектов и острые эмоции расставания давно улеглись? Невероятно развитое чувство интуиции, поразительная по своей быстроте способность находить верные решения, обостренное чувство нового, принципиально значимого для прыжка в будущее, человечность. Но чувство переднего края науки, тенденций ее развития — это, пожалуй, главное в характеристике этого феноменального ученого.

Институту на стадии его становления в 1980-е годы повезло с лидером. Состояние высшего напряжения в поиске единственно верных на тот момент решений опытной рукой дирижера сменялось на веселье от удачной шутки, остроты, анекдота. Если за время встречи на семинаре ты не узнавал чего-то разящего наповал, это значило, что ты просто чего-то не понял, что ты не в форме.

Громкий смех из кабинета, время от времени слышимый даже в отдаленных частях коридора, подтверждал: всё в порядке, продолжаем двигаться вперед, живем.

Поиски решения даже в безумно трудной ситуации, когда его очевидно нет и взять негде, — это тоже школа Прохорова. Здесь важно прежде всего думать о деле, а не о себе, не бояться сделать ошибку. Ошибку можно исправить, а потерянное время не вернуть никогда. Хорошим примером является целостный по содержанию букет решений времен начала перестройки. Вот одно из них: в самый трудный момент, когда науку только что выбросили за борт, нужно было быстро осмыслить фразу «Можно всё, что не запрещено законом». Решение было простым и эффективным: дать свободу отделам и лабораториям, вести внешнеэкономическую деятельность на контрактной и «грантной» основах. При этом ни бухгалтерия, ни плановый отдел просто не имели специалистов для перелопачивания груды бумаг на всевозможных импортных языках. Ученые с мировыми именами (а в институте их было несколько десятков), которые объехали мир и хорошо понимали, как устроен «загнивающий Запад» с его преимущественно контрактной формой финансирования науки, быстро освоились и обеспечили плавный переход на новые формы работы.

Александр Михайлович Прохоров был выдающимся воспитателем талантов — молодых и не очень. Воспитывала, в частности, демократичность подхода во всем и справедливость принимаемых решений. Никаких привилегий: любой сотрудник мог рассчитывать на то, что будет выслушан и поддержан. Даже сыну, который и сейчас работает в институте, очень часто доставалось. Регалии прошлого в расчет не принимались, каждый день нужно было доказывать свою правоту. Всегда в споре кто-то бывал не прав, но это не повод для ярлыка, завтра будет наоборот — надо работать, и всё будет в порядке. Обычный вопрос: «Что нового?» — и тут же с улыбкой ответ за собеседника: «Ничего!» Это была обычная форма диалога, полезная для начала разговора на следующий день — вчера вечером разошлись, а сегодня утром могут и должны быть научные новости.

Мы много времени проводим в лаборатории, часто упуская что-то из житейских мелочей. Нужно что-то сделать для ребенка, помочь матери или близкому родственнику и т. д. Но бывают и серьезные ситуации, когда кажется, что решения нет и помощь не придет. И здесь (и это было хорошо известно в научном мире) лучшее решение — идти к Прохорову. Шли не только наши, но и из других институтов, знали — не откажет; если есть возможность помочь — поможет. Стен приемной Александра Михайловича не хватило бы для размещения благодарностей людей за оказанную им помощь. Даже если каждому уделить только одну строчку.

Простота в общении с окружающими — еще одна отличительная особенность Прохорова. Уважение и всегда ровный тон в разговоре, без подчеркивания ранга участников. Будь то студент или специфически воспитанный чиновник госаппарата, не имеет значения. Важным параметром являлся только уровень интеллекта.

«Наш калибр»

Демократичность характера Александра Михайловича проявилась уже при первом нашем знакомстве. В 1970 году я заканчивал МИФИ, делал диплом на кафедре вице-президента АН Михаила Дмитриевича Миллионщикова. Задача была очень интересная: я пытался с помощью мощного импульсного лазера получать многозарядные ионы очень высокой кратности. Однажды под давлением Михаила Дмитриевича, который считал, что полученные результаты понравятся «лазерщикам», я решился позвонить Александру Михайловичу. Он внимательно выслушал меня и пригласил для беседы в мекку лазерной физики того времени — ФИАН. Мы говорили о моей дипломной работе, связанной с использованием мощных лазеров для генерации многозарядных ионов из твердого тела. Удалось впервые получить ионы тяжелых металлов с зарядностью до +30. Было понятно, что испарение вещества и его нагрев приводят к плазменному состоянию. На переднем фронте разлетающейся плазмы произойдет разделение зарядов электронов и ионов, электроны потянут за собой ионы, и сформируется поток ионов высокой зарядности в виде пучка по нормали к поверхности мишени, произойдет своеобразная самофокусировка пучка.

Но в этом случае, сказал Прохоров, мы получим простой и эффективный источник многозарядных ионов без применения каких-либо вытягивающих или фокусирующих полей. И если раньше на ускорителях разгоняли до высоких энергий протоны, то при работе с многозарядными ионами сразу во много раз могла бы возрасти энергия ускоренной частицы. Это позволило бы сделать важный шаг в получении релятивистских пучков сложных ядер. Сегодня все знают об экспериментах с накопителями многозарядных ионов в ЦЕРН, а тогда об этом можно было только мечтать. Но Александр Михайлович умел мечтать как никто другой.

Вскоре он взял меня в свою лабораторию. Осмотрев меня со всех сторон, он изрек: «Наш калибр». Дело в том, что я с детства был высокого роста и всегда стеснялся этого. Но сам Прохоров и многие сотрудники Лаборатории колебаний ФИАН были ростом под два метра. Этот факт был предметом многих шуток и даже анекдотов.

У Александра Михайловича были своеобразные привычки. Например, он любил, когда в комнате тепло, ну очень тепло, просто Сахара. «А зачем греть комнату своим теплом?» Высидеть долго в его кабинете было не так-то просто, нагреватели стояли непосредственно за спиной посетителя. Для кого термодинамическое равновесие, а для кого тепловое экранирование начальника.

Тогда же я впервые познакомился с его выдающейся бессменной помощницей Лидией Митрофановной Кальченко. Трудно переоценить ее вклад в научные успехи всего коллектива.

Лазеры для войны и мира

Еще на заре лазерной революции, когда ажиотаж военных применений перехлестывал все возможные пределы, Прохоров начал внедрять в сознание сотрудников института и разных начальников идеи об эффективном использовании «мирного лазера» для лечения и в биологических исследованиях. В наши дни хорошо известны многочисленные лазерные методы диагностики, лечения, а также применения в косметологии. Сейчас трудно представить себе, как медики обходились ранее без лазерной техники.

Другой пример касается непосредственно военных применений. Лазер может применяться и активно применяется и в решении военных задач, и это уже давно не секрет. Он режет, плавит, снижает механическую устойчивость конструкций, обеспечивает передачу механического импульса и силовой режим поражения военной техники. Именно поэтому внимание военных было обращено на перспективу использования лазеров именно в военных целях — как только заработал первый лазер, у военных загорелись глаза. Воображение — спасибо роману Алексея Толстого — рисовало невероятные картины того, что могло сделать лазерное оружие.

Александр Михайлович с энтузиазмом взялся за создание мощных лазерных систем для промышленных и военных целей. Бюджет Института в то время лишь на одну треть состоял из денег, приходивших от Академии наук, большую часть нам давала промышленность. Живая и требовательная, она каждый день стучала в двери Института, обеспечивая нас новыми заказами. Огромная заслуга в том, что мы не простаивали без дела, принадлежит Прохорову. Он сумел наладить хорошие контакты с промышленным производством и военными.

В самом начале лазерного пути мы стояли перед выбором: начать разработку лазеров для так называемого силового поражения (дыра в корпусе ракеты, отпиленное крыло самолета) или выбрать второе направление — функциональное, когда из строя выводилась электроника, оптические системы и провоцировались всякого рода триггерные эффекты в элементах техники. Нужно было обладать глубокими знаниями в этом вопросе и даром предвидения, чтобы сделать верный шаг. И А. М., как показало время, оказался прав, утверждая, что нам следует развивать именно функциональное поражение. Американцы назвали это «умным взаимодействием». В 1973 году он написал письмо на имя маршала Гречко, утверждая, что силовое поражение в ближайшие 30–40 лет недостижимо и необходимо развивать поражение функциональное. К сожалению, к совету не прислушались — за этим решением не стояли быстрые финансовые выгоды для оборонного комплекса, нужно было кропотливо работать при гораздо меньшем финансировании. Прохоров долго и настойчиво доказывал свою правоту, и сейчас на 90% современное лазерное оружие — исключительно второго типа. А силовое оружие пока так и не вышло на уровни мощности, требуемые для решения стратегических задач.

Лазеры и кровеносная система

Мне повезло работать с Александром Михайловичем над очень серьезными проблемами. Образ мыслей его был оригинальным, он умел посмотреть на проблему с нестандартной точки зрения. Например, при работе с мощными лазерами возникла необходимость в эффективном способе охлаждения зеркал резонатора, которые — зеркала не бывают идеальными — поглощали огромные плотности мощности. Эффект, с которым мы впервые столкнулись по мере нарастания выходной мощности лазеров, показал: дальнейшее увеличение мощности лазера невозможно, поскольку зеркала нагревались и деформировались. Из-за этих искажений мощность лазера начинала падать, а расходимость луча — увеличиваться.

Чтобы решить эту проблему, нужно было научиться отводить большое количество тепла, обычно это решалось прокладыванием каналов в теле зеркала, по которым гнали воду. В работе с оптикой эти каналы должны быть очень тонкими, а воды должно быть много. Но жидкость не может продавливаться в большом количестве через тонкие каналы, а при повышении потока возникали вибрации, искажавшие поверхность.

А. М. поддержал мою идею о возможном подобии системы охлаждения зеркала кровеносной системе человека, в которой последовательно от крупной магистрали кровотока ответвляются сотни более мелких, еще более мелких и т. д. микрокапилляров, чтобы потом вновь собраться в единый макроканал. И всё это должно произойти в зеркале на масштабе нескольких сантиметров. Пятнадцатилетние разработки конструкционных моделей и технологий увенчались успехом. Наш коллектив в 1982 году за цикл работ по силовой оптике был отмечен Государственной премией СССР.

Над проблемой охлаждения резонатора американцы работали параллельно с нами, совершенно независимо, и решили ее примерно так же. Когда в 1990-е годы началось братание с США, я получил приглашение посетить фирмы, которые как раз в то время занимались силовой оптикой, и убедился, что достигнутые параметры зеркал оказались очень близкими; похожи были и конструктивные особенности этих зеркал. До настоящего времени эта технология не продается на международном рынке, потому что любая страна сможет тут же выйти на уровни мегаваттных мощностей и получит доступ к созданию лазерного оружия. Продаются зеркала небольшого уровня мощностей, пригодные лишь для технологических лазеров.

Поездки на Запад

В 1983 году США объявили о начале работ по долгосрочной программе «Стратегическая оборонная инициатива» и о проведении международного симпозиума по этой программе в Лас-Вегасе. Были приглашены директор ФИАН Николай Геннадиевич Басов и Александр Михайлович. Это был сложный политический момент — их присутствие на мероприятии придало бы гораздо большей значимости программе США. И в ЦК КПСС решили: «Не ехать». Но поскольку понять, что происходит, хотелось, решили послать двух молодых ученых. В лаборатории раздался звонок, меня подозвали к телефону и сказали, чтобы я через час был на Старой площади. На следующий день я и мой коллега из соседнего института улетели в США. Моя оценка предлагаемой программы была негативной. Анализ физических процессов позволял сделать вывод, что существующими лазерными системами задача не решается, а динамика развития и сложность задач по масштабированию лазерных систем указывали, что решение поставленных в США задач откладывается минимум на 50 лет.

А. М. Прохоров, так же как и Н. Г Басов, много сил тратил на то, чтобы отправлять ученых после защиты кандидатской диссертации на Запад для стажировки. Перед поездкой в Лас-Вегас я только вернулся из полугодовой стажировки в Канаде. Тогда такой выезд был равносилен чуду, большинство молодых ученых не могло об этом даже и мечтать. Вызывая к себе сотрудника, Александр Михайлович любил начать беседу о стажировке шуткой: «Скажите, а как Вы относитесь к хорошей колбасе, к баварским сосискам?» У нас в то время с такими деликатесами было трудно, ходили так называемые колбасные электрички. Выезды за рубеж давали колоссальную возможность сопоставить свои достижения с тем, что сделано в мире, а также эффективно выучить язык. А когда началась перестройка и настали нелегкие времена для науки, именно те люди, которые хорошо владели языком и обладали связями за рубежом, начали находить международные контракты. У нас в институте было несколько десятков таких людей, именно они питали ИОФ АН в трудные времена; у нас образовалось несколько десятков акционерных обществ. Прохорову хватило мудрости отпустить бюрократические вожжи, позволить людям свободно работать.

О месте в истории

Сегодня невозможно представить нашу жизнь без лазеров в самом широком спектре их применения. В одном ряду с разработкой лазера стоят открытия электрона, электромагнетизма, атомной энергии, пенициллина, эволюционных принципов биологической жизни на земле, химических превращений элементов, транзистора, компьютера.

Мы всё дальше уходим по временной шкале от точки нашего расставания с учителем и другом. Ушла острая боль утраты, исчезли мелкие детали, имевшие второстепенное значение, и нарастает ощущение продолжающегося воздействия на всех нас его интеллекта, его личности. И я благодарен судьбе за то, что довелось многие годы быть рядом с А. М. Прохоровым. Я никогда не жалел о том, что связал свою жизнь с коллективом Лаборатории колебаний ФИАН им. П. Н. Лебедева, переросшей в Институт общей физики, в 2002 году названный в честь Александра Михайловича Прохорова.