Один день из жизни директора Института географии

Сегодня Россия находится в четвертом десятке стран по числу людей, занятых исследованиями и разработками. А в будущем году бюджетные расходы на академическую науку сократят еще на 9 млрд руб. Какова же тогда ценность научного знания в нашей стране? Какова ситуация в Академии наук после прошедших там в октябре выборов? Чем живут российские географы? Об этом Ольга Орлова беседовала с Ольгой Соломиной, известным российским географом.

Ольга Николаевна Соломина, известный российский географ. Окончила исторический факультет МГУ им. Ломоносова. С 1977 года работает в Институте географии Российской академии наук. В 1987 году защитила кандидатскую диссертацию. В 1998 году — докторскую. С 2007 года — член-корреспондент РАН. Автор более 150 научных работ в ведущих мировых журналах. Участница и руководитель экспедиций на Кавказ, Тянь-Шань, Алтай, Полярный Урал, Камчатку, Сахалин, Курильские и Соловецкие острова, архипелаг Шпицберген, в Перу, Чили на остров Кинг-Джордж в Антарктике. Лауреат Нобелевской премии мира в составе межправительственной группы экспертов по изменению климата. С 2015 года — директор Института географии РАН.

— Хотелось бы поговорить о том, какую роль и какое значение имеет научное знание в нашей жизни. И если об этом задуматься, то кажется, что картина вообще очень оптимистичная. Потому что в России происходит расцвет научной популяризации. Выпускается очень много научно-популярных книг, есть книжные премии, есть много передач, открываются новые научно-популярные СМИ. В этом году Вы стали председателем оргкомитета премии, главной государственной награды в области популяризации «За верность науке», которую учредило Минобрнауки.

— Во-первых, я хочу сказать, что это назначение или приглашение было для меня абсолютно неожиданным. Я даже слегка заробела, потому что сама я, по-моему, неважный популяризатор. Но потом решила, что комитеты возглавлять — не статьи писать — это каждый может. Конечно, очень здорово, что есть такая премия. Будем же благодарны Министерству образования и науки за то, что она продолжается и будет в этом году снова вручаться по нескольким номинациям.

По-моему, номинации остались примерно те же, что были в прошлом году. Мы провели первое заседание оргкомитета, куда входят представители министерства и ученые. В этом году туда, например, включили известных и уважаемых мною ученых — историка Аскольда Иванчика и астрофизика Юрия Ковалёва, членов Совета по науке при Минобрнауки.

Мне очень понравилось, как прошло первое заседание (я первый раз была на таком собрании). У разных сторон имеются разные точки зрения на то, как должна выглядеть эта премия, кому она предпочтительно должна вручаться. Но мне кажется, что мы по основным позициям договорились и достигли консенсуса. Это очень здорово.

— В прошлом году было много споров о номинации за лженауку. Многие и журналисты, и ученые говорили, что такая номинация вообще не должна существовать, и не нужно отмечать тех, кто вносит свой вклад в распространение лженаучного знания. Вы как считаете?

— Я вообще за то, чтобы такую премию вручать. Мне кажется, что «звериная серьезность» в деле популяризации неуместна. Премия должна, как мне кажется, не только популяризировать знание, но и дискредитировать незнание, поэтому и номинация за лженауку, конечно, должна тут играть свою роль. Каждый день мы сталкиваемся с новостями о разных научных «открытиях», которые делаются в стране и в мире. И люди как-то очень падки на то, чтобы верить лженаучным новостям скорее, чем научным. Поэтому, мне кажется, важно и публику нашу воспитывать, потому что отличить одно от другого часто бывает с первого взгляда непросто. Еще мне очень нравится, что в этом году лауреатов на эту премию будет номинировать Комиссия по борьбе с лженаукой РАН. Она вообще много сделала в этом направлении…

— Вы знаете, что Комиссия по борьбе с лженаукой регулярно выпускает свои бюллетени. Статьи в них, в частности, посвящены псевдодиагностике и псевдолечению. Один из бюллетеней был посвящен гомеопатии — явлению совершенно безвредному, но, с другой стороны, заменяющему реальное лечение.

В этой связи трудно не вспомнить историю с выборами в Российскую академию наук. Прошло Общее собрание. И в газете «Троицкий вариант» появляется заметка с очень резким заголовком «Академия, ты одурела!» по известной ассоциации с выборами 1993 года. В ней было сказано, что в члены Академии были избраны (и в членкоры, и в академики) двое коллег, связанных с патентами по гомеопатии, распространяющими гомеопатические средства, являющиеся адептами учения об альтернативном зрении и так далее. Это же классическая лженаучная сфера. Как получается, что у нас есть Комиссия РАН, которая борется с лженаукой, и в то же время на Общем собрании РАН пропагандисты этой лженауки избираются в члены Академии?

— Но этот вопрос не ко мне…

— Вы сейчас ответите нам за всю Одессу.

— Есть один универсальный ответ. Как вы объясните, что в Америке выбрали Трампа? Или Англия проголосовала за выход из Европейского союза? Или мы навыбирали таких депутатов в Государственную Думу? Когда большие массы людей участвуют в голосовании, такие феномены практически неизбежны. То, что один-другой гомеопат попал в академию… я бы не стала особенно тревожиться по этому поводу, хотя это, конечно, ужасно неприятно. Хуже, что проблема системная. С одной стороны, результаты выборов, действительно, характеризуют то сообщество, которое выбирает. С другой стороны — сама процедура выборов в Академию несовершенна. Частично результаты этих выборов в Академию связаны с тем, что на нее очень серьезное давление оказывается последние три года. И она встала в защитную позицию.

— Заняла охранительную позицию.

— Да. И есть такая идея у некоторых членов Академии, что раз на РАН идет давление, то давайте мы тогда навы-бираем всяких важных людей.

— Начальников.

— Больших чиновников. И тогда они защитят нас от нападок других чиновников, генералов и девелоперов. Я считаю, это совершенно неправильная позиция, и, к сожалению, пользуясь этой тактикой и стратегией, сейчас в РАН было избрано много тех, кто, с моей точки зрения, не то что совсем не имеет отношения к науке, но, увы, это не первый, не второй и не третий ряд лучших ученых России.

— То есть выбирали не по научным результатам и заслугам?

— Да. Когда была альтернатива, очень часто выбирали, с моей точки зрения, не тех.

— Вообще, трудно удержаться от аналогии с выборами в Госдуму 1993 года. А сейчас-то выборы прошли и всё совсем печально. Здесь похожая ситуация?

— Похожая. И проблема в том, что Академия — это же очень ограниченное число людей. И если в Думу мы выбираем регулярно раз в четыре года, то в РАН мы выбираем человека навсегда. Когда в Академии образуется критическая масса людей, которые не очень связаны с наукой или представляют себе ее роль не так, как надо было бы, то, соответственно, и с каждыми следующими выборами у достойных ученых всё меньше шансов туда попасть.

— Потому что выбирают…

— …Выбирают себе подобных по тем критериям, которые кажутся правильными выборщикам. Мне кажется, что процедура выборов должна быть немного изменена. Во-первых, должен быть поставлен некоторый рубеж уже на уровне подачи документов претендентов. Нельзя баллотироваться в академию, если ты не публикуешься в международных журналах, и никто не цитирует твои работы. Ну да, должны учитываться какие-то наукометрические индексы. Хотя про индексы я могу много говорить и плохого. Но в данном случае я хочу сказать, что хотя бы нижний предел (беспределу) должен быть поставлен.

— Вы хотите сказать, что должны быть формальные критерии нижнего отсечения?

— Да, для тех, кто баллотируется в РАН. Кроме того, конечно, выборы надо сделать более прозрачными. Не могут номинироваться люди, о которых мы ничего не знаем, в том числе об их научных трудах… А таких людей в этот раз тоже выбрали много. Нам объясняют, что это закрытые темы, вам об этом знать не надо. Просто выбирайте. Это неправильно. Мне кажется, что либо в открытой печати должны быть достаточно весомые публикации, либо надо баллотироваться в другие академии. Мы должны понимать, кого мы выбираем.

Во-вторых, надо, чтобы сведения о номинантах появились не после или во время Общего собрания (ведь только утром в день голосования нам всем раздали белые толстые книги со сведениями о кандидатах). Информация о каждом кандидате в РАН должна появиться в Сети на специальной странице или в каком-то аналоге социальных сетей. В принципе, важно привлечь научное сообщество к отсечению негодных кандидатов. Конечно, это может быть довольно неприятно и болезненно. Но, тем не менее, другого выхода я пока не вижу — сейчас обратной связи вообще нет. И то, что сейчас Академия наук оторвана от институтов, дополнительно ухудшило ситуацию.

— В этом смысле одна из самых ярких иллюстраций итогов выборов последнего Общего собрания (то, что больше всего обсуждалось в социальных сетях, в прессе) — это неизбрание по Отделению математики Станислава Смирнова, лауреата высшей математической награды — Филдсовской премии, мегагрантника, который очень много делает для развития математики в России вообще. Это было совершенно невероятно.

Другой пример — по Отделению химии и наук о материалах не был избран Руслан Валиев. Это один из самых цитируемых российских химиков в мире. И это как раз, видимо, иллюстрирует то, что Вы говорите. Ту проблему, что и формальные критерии не учитываются, и плюс оторванность от передовой науки.

— Решение о том, кто достоин избрания в Академию, а кто нет, не очень связано сейчас с мнением научного сообщества в широком смысле. Решение принимает ограниченный круг лиц. И у каждого — свои интересы, своя политика и так далее. Но, с моей точки зрения, самое интересное, что было на этом Общем собрании, но не попало в соцсети и никак, насколько я знаю, не обсуждается в прессе, не связано с выборами. Это резолюция Общего собрания. И я даже хочу зачитать Вам один фрагмент оттуда: «Общее собрание отмечает, что проводимая в последние годы реформа
РАН не привела к ожидавшимся результатам, а положение российской фундаментальной науки ухудшает
ся. Вмешательство ФАНО в управление научными исследованиями также усиливается. Финансирование академических научных организаций продолжает падать». Общее собрание считает необходимым четкое разделение на законодательном уровне полномочий по управлению академической наукой и хозяйственному обеспечению исследований. Президиуму РАН — разработать конкретное предложение по такому разделению и представить их следующему Общему собранию. Кроме того, требуется приостановить дальнейшую реструктуризацию до того момента, пока мы не поймем, зачем она нужна, какие результаты принесла уже реструктуризация, которая проводилась, и так далее. Президиуму РАН совместно с ФАНО — добиваться существенного увеличения финансирования. Поручить президенту РАН разработать стратегию развития Российской академии наук и институтов РАН. Включить в повестку дня следующего Общего собрания членов РАН обсуждение этой стратегии.

И за нее проголосовали единогласно.

— У меня уже в голове когнитивный диссонанс. Я не понимаю, как одни и те же люди так голосуют на выборах в Академию и принимают такую резолюцию.

— Дело в том, что в Академии дела́, конечно, плохи, но в отличие от собственно бюрократических институтов, управляющих наукой, все-таки еще есть люди, которые не оторваны от современной науки, продолжают ею заниматься и пытаются как-то поправить дело.

— Сколько стоит научное знание в глазах государства в оценках бюджета на ближайший год?

— Профсоюз работников РАН дает такие сведения: например, в институтах Макса Планка в Германии подготовка одной научной статьи в хорошем журнале стоит 160 тыс. долларов. В Гарварде — 110 тыс. долл. А в институтах ФАНО — 70 тыс. долл. Понимаете, это в два с лишним раза меньше, поэтому упреки, что мы неэффективны, мягко говоря — лукавство. И дело не только в размерах финансирования, а в другой, более эффективной и современной инфраструктуре. В институте Макса Планка вы приходите на свое рабочее место, в свою лабораторию, и вокруг вас — условно — 15 лаборантов и 10 библиотекарей и аспиранты и постдоки, которые получают нормальную зарплату и поэтому работают по-человечески. А здесь вы приходите и вам говорят: «Знаешь, сейчас у нас машина приедет мусор вывозить. Давайте всех молодых ученых во двор, они там будут нам этот мусор грузить».

— Но ведь есть даже проблемы с тем, как расходовать средства, выделяемые на научную сферу. Вы как директор что об этом можете сказать?

— Даже страшно эту тему поднимать. Я хочу на каникулах написать эссе «Один день из жизни директора академического института», потому что всей «красоты» картины Вы себе представить не можете. Лишь несколько примеров. К концу года мы наэкономили с накладных расходов (а у нас довольно много проектов, и с них образуются накладные расходы) и думаем — а давайте мы крышу починим! 500 тыс. потратим на крышу, на покраску стен и так далее. Но тут приходит ко мне завхоз и говорит: «Мы должны заплатить 300 тыс. как штраф пожарникам, потому что у нас нет второго выхода из актового зала». Ладно. Потом на следующий день он же приходит и говорит: «Мы должны заплатить еще 70 тыс., потому что у нас трубы, по которым вода течет с крыши, как-то там неправильно устроены». А у нас три таких дома. В общем, короче говоря, все сэкономленные 500 тыс. уйдут на штрафы.

Но самое пикантное, что даже если у меня есть эти 500 тыс., то потратить их на штрафы мы не сможем — это незаконно. Оказывается, штрафы я могу оплатить только из прибыли института. А прибыли у нас никакой нет. Вот и не знаю, как мы будем платить. Пока по одному штрафу мы судимся…

Или, например, у нас есть дворик, где мы паркуем пять машин, наш институт — в центре города. И там просадка, просел асфальт, появилась здоровенная дыра. И мы в этом не виноваты. Что мы хотели сделать? Дыру закрыть, всё заасфальтировать. Но делать мы этого не имеем права. Двор не наш. Двор московский, поэтому мы не можем наши бюджетные средства потратить на этот асфальт. Это будет нецелевым расходованием бюджетных средств. Решением таких проблем я как директор академического института занимаюсь ежедневно.

— При этом у вас же есть проекты, на которые вам очень нужны деньги, и вы могли бы эти средства использовать на развитие ваших прикладных проектов. Расскажите, пожалуйста, про ваш проект «Атлас для слепых».

— Действительно, наш институт подготовил несколько карт для слепых и слабовидящих. Дело в том, что это довольно дорогое удовольствие, потому что у таких карт очень дорогая печать — нужна капсульная бумага или пластик. У слепых, слабовидящих людей — у них точно так же есть уроки географии. Для того чтобы им представить, как устроено пространство — и не только вокруг них (улица, дом), но и в целом, — им нужны тематические карты — природные зоны, растительные пояса, почвы и пр. И таких карт практически нет. Это целая огромная область технологий и знаний, и она очень слабо у нас развивается. В нашем институте есть такой «Атлас Москвы» и еще несколько разных карт, которые мы хотели бы размножить и передать в специальные заведения для слепых.

Причем мы совершенно не хотим на этом заработать. Мы написали письмо в Министерство образования и науки. Там нам сказали: «Нет, не надо». Написали в Министерство здравоохранения. Они тоже сказали: «Неинтересно».

Но во время Дня белой трости (дня слепых и слабовидящих) у нас в институте проводилась специальная выставка. Один из посетителей, руководитель одного из обществ слепых, подал идею обратиться в фонд Алишера Усманова. И мы написали туда письмо. Ждем ответа. Я все-таки надеюсь, что из этого может что-то получиться.

И еще одну историю расскажу. На прошлой неделе у нас был директор одного из институтов того самого Общества Макса Планка, орнитолог, который выступал с докладом об эксперименте по миграциям животных, в котором участвуют это общество, Роскосмос и Российская академия наук.

Суть проекта в том, чтобы крошечные легкие датчики повесить на птиц, зверей и даже насекомых, а потом из космоса смотреть, куда они все бегут, плывут или летят. И всё это происходит в режиме онлайн. И каждое животное, например гусь, у вас помечено и за ним можно наблюдать. Это огромный проект, рассчитанный на многолетнюю перспективу и позволяющий дать совершенно новое понимание того, как устроены сообщества животных.

— Что может дать такой строгий надзор за гусями?

— Орнитологи до сих пор не очень хорошо понимают, что движет гусями и как меняются маршруты их миграций, когда меняется, например, окружающая среда. Пока не очень понятно, куда они летят и куда полетят, если изменятся условия среды. Они же перемещаются на тысячи километров в самых разных направлениях. В институте у нас есть два орнитолога. Они периодически рассказывают мне всякие чудесные истории. … Гуси летят, например, по территории России, им нужна какая-то определенная пища. А территория России за последние двадцать лет кардинальным образом изменилась. Где были поля, там теперь леса. И эти гуси, вообще говоря, недоумевают: «Где тут наши поля и что мы тут будем есть?»

— То есть не только мы недоумевали последние двадцать лет.

— Гуси тоже. И в Нидерландах, оказывается, тоже. Гуси стали зимовать там примерно двести лет назад, когда после окончания малого ледникового периода зи́мы стали относительно мягкими. Но за последние 20–30 лет существенно выросла численность нескольких видов, и они стали реально вредить сельскому хозяйству. Хотя правительство выплачивает компенсации фермерам, проблема остается.

Благодаря этому проекту мы получим информацию о миграциях животных совсем другого уровня. Она будет доступна международному научному сообществу и, уверена, ее обработка и осмысление приведет ко множеству открытий в этой области. Проект осуществляется на паритетных условиях. Передатчик разрабатывается в Германии, в создании принимающей антенны участвуют специалисты обеих стран, а установлена она будет на российском сегменте МКС. Этот эксперимент начнется в следующем году. Директор Института орнитологии, о котором я рассказала, встречается в январе 2017 года с Ангелой Меркель, чтобы рассказать ей об этом проекте. А к нам он приехал для того, чтобы договориться о совместном распространении и обработке данных, для чего необходимо создать единый информационный центр.

По этому поводу мы написали письма — одно в Академию наук, второе в ФАНО. У нас много начальников. Поэтому мы решили, что раз это такой большой проект, то мы должны их как минимум проинформировать. Прежде всего нам велели включить это в госзадание. В Академии к нам отнеслись очень благосклонно, госзадание одобрили, но сказали: «Ну что вы, у нас никаких денег на это нет».

— Можем только благословить.

— Совершенно верно. Ровно так и было сказано. Но, тем не менее, мы им за моральную поддержку признательны. Из ФАНО мы сначала получили письмо, что тут у вас не приложено таких-то бумаг, в том числе, например, потребовали устав Общества Макса Планка. Мы подготовили дополнительные бумаги, отправили их в ФАНО. Затем от них пришло письмо о том, что всё это не является фундаментальным исследованием, и денег на него нет. А что мы хотели? Мы хотели купить один дополнительный компьютер и доплачивать двум орнитологам и одному программисту, чтобы они всё это дело организовали.

— Мы знаем, что в бюджете следующего года ученые академического сектора получат примерно на 9 млрд руб. меньше, чем в этом году. И уж точно там не предусмотрены ваш компьютер, программист и два орнитолога…

— Увы!

Ольга Соломина
Беседовала Ольга Орлова

Видеозапись беседы см. по адресу https://otr-online.ru/programmi/gamburgskii-schet-24869/olga-solomina-o-61475.html