Скорбная весть пришла по электронной почте из Москвы. 5 января 2017 года ушел из жизни Спартак Тимофеевич Беляев. Еще совсем недавно, после своего 93-го дня рождения, он написал, что бодр и работоспособен. Еще совсем недавно его сотрудники поражались, как он поднимается на четвертый этаж без лифта или бодро перебегает улицу к автобусу, держа под мышкой палочку. Еще совсем недавно мы обсуждали по той же электронной почте свойства фононов и ротонов в жидком гелии. И вот его нет…
Традиционная конференция по физике многих тел в 2004-м в Санта-Фе включала специальную сессию, посвященную вручению почетной медали Финберга новым лауреатам. В том году медалью были награждены двое: Лев Горьков и Спартак Беляев. Меня попросили сказать несколько слов (так называемое laudation) перед вручением медали Беляеву и его собственным выступлением. Сейчас, когда горечь утраты еще так свежа, трудно написать всё заново. Время полной оценки придет позже, и оценка эта будет дана новыми поколениями. Я частично воспользуюсь той моей речью, к которой я готовился долго и серьезно. Но нельзя не упомянуть о злой иронии судьбы: Лев Горьков умер почти одновременно, 28 декабря 2016 года.
Спартак Беляев родился в Москве 27 октября 1923 года. Школа была окончена прямо накануне войны, и уже в августе 1941 года С. Т. вступил добровольцем в действующую армию. Со своей передвижной радиоустановкой он прошел через все ужасы войны, от трагического отступления в 1941 году в кавказских горах до Рейхстага в 1945-м. После войны, отказавшись от военной карьеры, он поступил на физический факультет Московского университета, а затем перешел в только что открывшийся Физтех.
Уже в 1947 году С. Т. начал работу в легендарном ЛИПАНе (Лаборатории измерительных приборов Академии наук), который затем стал курчатовским Институтом атомной энергии.
Ему повезло: он стартовал в науку в тесном контакте с замечательным созвездием таких ярких (и очень разных) гениев, как Герш Будкер, Аркадий Мигдал и Виктор Галицкий. Те, кто прошел войну, росли и созревали в науке много скорее, чем нынешняя молодежь.
Природный талант С. Т. развивался очень быстро и успешно, как бы в компенсацию за пять потерянных лет. Труды Женевской конференции «Физика плазмы и проблема контролируемых термоядерных реакций» (1958) содержат несколько его рассекреченных работ, которые ярко свидетельствуют о крупных теоретических достижениях в разных направлениях. В 1958–1962 годах, работая в Москве и проведя год в Институте Нильса Бора в Копенгагене, С. Т. получил мировую известность за работы по теории многих тел и структуре ядра, которые позже принесли ему золотую медаль Ландау (1998), медаль Финберга, большую золотую медаль Академии наук им. Ломоносова (2010), премию Померанчука (2012).
Решительно изменив свою жизнь, С. Т. в 1962 году переехал в Сибирь, где он стал главой теоретического отдела Института ядерной физики (ныне имени Будкера) и позже ректором молодого Новосибирского университета (НГУ). ИЯФ, руководимый мудрым Будкером через «беспорядочную внутреннюю демократию», при обилии молодых талантливых физиков и далеко от московской бюрократии, быстро стал одним из лучших (я бы сказал, лучшим) советских научных центров. Университет собирал одаренную молодежь отовсюду восточнее Урала, обучал, воспитывал и вовлекал в передовую науку. С. Т. вложил много сил в создание и рост университета. Сегодня питомцы НГУ, ставшие настоящими учеными, успешно работают в России и во многих крупных мировых центрах.
После 16 лет в Сибири С. Т. вернулся в Москву. Курчатовский институт, Физтех, Академия наук, комиссия по Чернобылю и, при всей занятости, теоретическая физика как главное дело жизни. Необыкновенно разнообразны результаты этого главного дела: строгий вывод (вместе с Будкером) релятивистского кинетического уравнения и эффективные методы его решения; глубокая идея рассмотрения многоквантовой рекомбинации в ионизированном газе как диффузии в пространстве энергии, позже широко используемая в квантовой оптике; кинетика плазмы в сильном магнитном поле с использованием новых квазичастиц — «ларморонов» вместо исходных электронов.
Стоит также отметить две фундаментальные работы о неидеальном Бозе-газе, которые, в параллель с работами Мигдала и Галицкого о Ферми-газе, легли в основу современной квантовой теории многих тел; пионерскую работу о парных корреляциях в ядрах (до сих пор наиболее цитируемая работа по ядерной структуре) и теорию ядерных колебаний и вращения. Из более поздних работ я бы упомянул теорию взаимодействия ультрахолодных нейтронов с веществом, научную оценку последствий Чернобыльской катастрофы и — неожиданно — приложение нейронных сетей к распознаванию сигналов…
С. Т. всегда рассматривал физику как экспериментальную науку. Отсюда его постоянный интерес к новым методам и реальное участие в их развитии (источник поляризованных ядер, встречные пучки и сверхтонкая ядерная мишень в накопительном кольце, синхротронное излучение, эксперимент Москва — Гейдельберг по двойному бета-распаду и природе нейтрино и многое другое). Большая конференция в Филадельфии (1994) в честь С. Т. называлась «The Harmony of Physics» — и действительно, для него наука всегда была единым и гармоничным целым.
В моей жизни С. Т. сыграл роль, которую невозможно переоценить. В трудное для меня время он взял меня своим первым аспирантом и предложил переехать в Сибирь. Мы много работали вместе, иногда сидя по разные стороны одного стола, делая одни и те же вычисления и сравнивая результаты и часто проводя таким образом воскресенья с утра до вечера. Позже у меня уже был собственный рабочий стол. С. Т. приходил утром, и его первый вопрос был: «Что нового?» Ответ часто был: «Ничего…» И, конечно, никаких серьезных последствий это не имело, но все-таки очень хотелось на следующее утро показать что-то новое…
После получения медали Финберга С. Т. провел неделю в циклотронной лаборатории нашего Мичиганского университета, сейчас самой большой университетской лаборатории США.
Его интересовало всё: от обучения студентов до криогенных устройств. Когда время его визита кончилось, мы отвезли его в местный аэропорт, и там выяснилось, что его рейс перенесен на следующий день. Эти сутки С. Т. провел с нами, даже потребовал дать ему косилку и поработал на нашем газоне. Мы поехали на озеро Мичиган, он быстро и умело взбирался на высокие дюны и учил нас, как правильно ставить ноги (когда-то он был альпинистом). Но главное, за ужином он впервые говорил о войне и рассказывал о ней долго и с грустным юмором. Так жалко, что эти его рассказы не записаны.
Невозможно представить, что его больше нет и никто не задаст его коронного доброго вопроса «Что нового?». Глядя на пару сохранившихся листков с его формулами, я заметил, что мой почерк стал очень похожим. И по утрам я автоматически задаю своим студентам тот же самый вопрос. И наверное, они будут так же спрашивать своих учеников… А если приходит новая идея, первым делом думается — а что бы сказал С. Т.? Скорее всего — «Бред!».
И быстро объяснил бы почему. А вдруг нет…
Владимир Зелевинский,
первый аспирант и многолетний соавтор С. Т. Беляева, много лет проработавший с ним
в Новосибирске, ныне профессор факультета физики Университета штата Мигичан (США)
Вот только бы «радиоустановку» поменять на » радиостанцию».
Для физика правильнее — радиоустановка (со всеми присущими физическими явлениями внутри). Радиостанция — для обычных потребителей
5 января 2017 года, надо полагать?
Владимир Григорьевич нашёл удивительно тёплые слова об этом
изумительном человеке, Спартаке Тимофеевиче Беляеве. Я поступил на физфак НГУ в 1965г
и всех первокурсников собрали в большом зале Дома Учёных. Вышел на сцену С.Т. и сказал, чем принципиально отличается наше поколение от вашего? Мы все потеряли из-за войны пять лет, поэтому должны были работать в науке без лени, чтобы наверстывать упущенное. Но и вам особенно расслабляться, я не советую.То, что вы не сделаете сегодня, вам придётся делать завтра, а тогда вы не сделаете того, что должны были и могли сделать завтра. Таким образом, вы, как и мы, должны работать каждый день, без расслабления. Этот первый эпизод встречи со Спартаком Тимофеевичем Беляевым остался в моей памяти навсегда.