Семнадцатый год занимаюсь методологией опросов общественного мнения, изучаю правила организации выборки, оцениваю смещения, прислушиваюсь к особенностям вопрос-ответной коммуникации. И не перестаю удивляться очевидной, бросающейся в глаза несуразице, полнейшей нелепице, сопровождающей любой разговор об анкете. Имя ее — стандартизация, или требование дословного, без улыбок, оговорок, комментариев и слов благодарности воспроизведения заранее написанного текста. «Интервьюер — это попугай, его мнение, позиция, ценности нас не интересуют. Неудачники и нищеброды, собирающие для нас материал, годны лишь для повторений. Нормальные люди в интервьюеры не пойдут».
Если бы это были слова политика, журналиста или новоявленного эксперта, жонглирующего количественными данным, можно было бы не удивляться, пройти мимо и забыть. Но это слова профессора социологии, человека уважаемого, несколько десятилетий преподающего студентам методологию социологического исследования. Это голос отечественной социологии, грубой, неряшливой, не желающей замечать мусор окружающего мира.
В этом году наконец-то запустили проект по изучению интервьюеров, их жизненного мира, системы ценностей, представлений о происходящем, об их месте в формировании и транслировании общественного мнения. Разговариваем подолгу, с перерывами на чай, со вспыхивающими жаркими спорами, с пересказами трудностей и достижений. Молодая женщина тридцати пяти лет, проработавшая два года полевым интервьюером, удивляется мудрствованиям прописных социологов: «Опрашивали как-то оленеводческие бригады где-то на Севере. Человек по возрасту, по месту жительства подходил. Я должна его опросить.
Ему 25 лет, но нет даже начального образования. Разговор тянется как жвачка. Он терпеливо выслушивает, переспрашивает, а я уже вся извелась повторять да объяснять. Я ему: „перспективы развития», а он: «что это такое?“ Тут связь оборвалась. Даже перекрестилась: „ну слава богу“ — и перезванивать не стала. Невозможно это переносить. Анкеты таким языком написаны, с высшим образованием половину терминов не знаешь. Если составлять вопросы для умников, почему не предупреждать, не отсекать в самом начале простых людей? Зачем всех изводить, превращая разговор в сплошное мучение?» В такой ситуации неудивительны отступления от анкетных вопросов. Если кто-то просит пояснить сказанное, элементарно невежливо тыкать ему в инструкцию, монотонно перечитывая корявую канцелярщину анкеты. Но стандартизирующие весь мир социологи не терпят ошибок. Они лучше обвинят интервьюера, чем признают собственную несостоятельность.
Мужчина, за шестьдесят, четвертый год работает интервьюером: «Бывает, в запарке ошибешься. Но себя останавливаешь, стараешься не нарушать. Нажмешь не ту кнопку, или надо по отдельности варианты представить, а ты скопом зачитаешь. Потом думаешь: что же я сделал? Не надо было так. Но всё проходит. В запале идешь-идешь, всё нормально, упс — и проколешься. Конечно, виноват. Но чтобы досконально все нормы выполнять, надо человека не слышать. Иной собеседник так увлечет, что эти сноски мелким шрифтом и не заметишь, проскочишь,не чихнув. И когда кто-то начинает носом тыкать, мол, тут не так и здесь не то, невольно думаешь: а сам-то хоть раз пробовал роботом прикинуться, чтобы всё так было?» Стандартизация, граничащая с кричащим формализмом, плоха не своей жесткостью, бесчеловечностью или упругостью к здравому смыслу. Ее главный недостаток — это нечувствительность к коммуникативным сбоям и провалам типичных ситуаций. Один человек начнет плавать с ответом, другой — ерничать и издеваться, третий — флиртовать и заигрывать с интервьюером.
Казалось бы внешние, сопутствующие ответам коммуникативные стратегии, на деле переопределяют сами ответы. Интервьюеры это чувствуют, но, придерживаясь стандартизации, пропускают, делают вид, что ничего не происходит. Лишь немногие осмеливаются остановить интервью или нарушить процедуру. Прежде чем задавать содержательные вопросы, они отремонтируют общее понимание разговора. Ограниченность стандартизации чувствуется многими экспертами, которые всерьез относятся к опросам, и первые среди них — интервьюеры. Женщина, чуть старше пятидесяти, с обаятельной улыбкой, с первой же минуты располагает к разговору: «Десять лет с детьми сидела: ни подруг, ни родственников рядом, никого. С людьми общаться совсем разучилась. Но деньги нужны, сомнение скомкала и вперед. Прошла собеседование. Тут же дали пробную работу — опрос населения по банковским вкладам. Люди неохотно об этом говорят. Но я справилась. Послушали и сказали: «Вы — то, что нам нужно». Сразу нырнула в людской водоворот, и закрутило. Садишься, надеваешь наушники, набираешь воздуха и вперед. Главное — с волнением справиться, говорить четко, где-то даже официально. Но люди разные: кто грубовато ответит, кто начнет наседать, кричать. Невольно споткнешься, голос дрогнет, что-то пропустишь, заикаться начнешь. Сильно уверенно себя чувствовать не получается, не машина».
Рьяные контролеры и их начальники, отмечающие любые отклонения интервьюера от анкеты, наказывающие, укоряющие, требующие во всем дословности, не понимают, что своему присутствию в опросной индустрии они всецело обязаны тем самым нарушающим, обходящим инструкции интервьюерам. Последние сохраняют равновесие между формализованным безумием анкет и человеческим общением, позволяют год от года воспроизводить стандартизированный бред количественных исследований.
Тактически все оказываются в выигрыше. Одни тешат научное самолюбие, поддерживающее веру в стандартизацию и возможность тотального измерения любых проявлений человеческой свободы. Другие, смягчая и обходя острые углы, зарабатывают деньги в беспрецедентных условиях полного подавления воли. Но стратегически проигрывают все. Опросная индустрия столетие не может перешагнуть методологический тоталитаризм стандартизации.
Дмитрий Рогозин,
канд. соц. наук
Какое счастье, что я еще в 97 забил на социологию, которой обучался в заборостроительном..