Саранча и важность мелочей

Как и во всех эмпирических науках, у историков бывают свои неожиданные открытия. О том, что нового удалось узнать о легендарном энтомологе, создателе теории фаз саранчи Борисе Петровиче Уварове (1886-1970) двум историкам науки, канд. биол. наук Алексею Куприянову (НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге) и Анастасии Федотовой (Санкт-Петербургский филиал ИИЕТ РАН), вы можете узнать из их статьи.

Суровая реальность, репрезентированная документом, долгие годы без дела лежавшим в архиве, приходит и рушит устоявшиеся обобщения. Это в целом неудивительно, когда дело касается давно ушедших времен, сведения о которых отрывочны. Куда меньше ждешь этого от недавнего прошлого. Тем не менее место неожиданным открытиям есть и здесь.

Имя Бориса Уварова известно каждому энтомологу. Со страниц учебников на нас смотрят горбатый профиль переднеспинки одиночной фазы перелетной саранчи и с седловидным провалом — стадной. До Уварова их принимали за два близких, но различных вида, отличающихся друг от друга особенностями строения и поведением.

Именно он смог доказать, что издавна наводившая на земледельцев ужас сбивающаяся в огромные стаи перелетная саранча развивается из яиц казавшихся относительно безобидными одиночных кобылок, когда при определенных условиях плотность популяции превышает критический порог.

Это открытие внесло важный вклад в понимание популяционной динамики саранчовых и заложило научные основы мониторинга и контроля численности опасных вредителей. Уехав в 1920 году в Лондон из послереволюционной Грузии, куда очередной зигзаг карьеры прикладного энтомолога забросил Уварова еще в начале Первой мировой войны, он после долгих лет, проведенных среди коллекций Британского музея естественной истории за определением насекомых и консультированием колониальных энтомологов, возглавил борьбу с саранчой на просторах империи, над которой никогда не заходило солнце, и стал одним из признанных лидеров мировой ортоптерологии.

В зрелые годы Уваров возглавлял Королевское энтомологическое общество в Лондоне, его заслуги были отмечены посвящением в кавалеры, а затем в кавалеры-командоры ордена Св. Михаила и Св. Георгия, в 1950 году он был избран членом Лондонского королевского общества.

Одним словом, по всем параметрам Б. П. Уваров подходил под образ человека известного. Однако уже первые биографические очерки, помещенные в некрологах, противоречили друг другу в самых основных датах. В некрологе, опубликованном от лица сотрудников Противосаранчового исследовательского центра, который Уваров возглавлял много лет, годом рождения Бориса Петровича был указан 1888-й. Физиолог сэр Винсент Уиглсуорс в очерке, написанном для «Биографических мемуаров членов Лодонского королевского общества», указал другую дату — 5 ноября 1889 года, заметив, что путаница в паспорте возникла при спешном отъезде из Грузии и что сам Уваров позже указывал 1888 год в официальных документах, но «принял меры», чтобы общество узнало о подлинной дате его рождения.

До недавнего времени никто не подвергал эти данные сомнению, однако около года назад, после публикации одного из писем Уварова его другу и учителю А. П. Семёнову-Тян-Шанскому, Сергей Фокин, давно и плодотворно изучающий историю зоологии в Санкт-Петербурге, где прошли студенческие годы Уварова, сообщил частным образом, что в виденных им университетских бумагах год рождения Уварова (1886) не совпадал ни с первой, ни со второй датой.

Ситуация требовала прояснения. В том числе потому, что дата 5 ноября 1889 года создавала определенные трудности в изложении деталей ранней биографии Уварова. Получалось, что реальное училище он закончил неполных тринадцати лет от роду (1902), а в Екатеринославское высшее горное училище, в котором учился до университета, поступил в возрасте неполных пятнадцати лет (1904). В том, что Уварова воспринимали как одаренного молодого человека, сомневаться не приходится (тому есть свидетельства современников, например А. А. Любищева), однако никто не числил его вундеркиндом, на несколько лет обгонявшим товарищей по учебе.

Установить дату рождения и другие детали биографии чиновника в царской России (а Б. П. Уваров, как служивший по сельскохозяйственному ведомству, был чиновником) при сохранности бумаг, в общем, несложно. Анастасии Федотовой удалось обнаружить и университетское дело студента Уварова, и документы, связанные с его службой. Среди прочего нашлась и выписка из метрической книги Александро-Невской православной церкви г. Уральска (ныне Орал, Казахстан) — пожалуй, наиболее аутентичное из возможных на настоящий момент документальных свидетельств, в которой было указано, что «октября двадцать второго дня 1886 года» [1] в семье титулярного советника Петра Петровича Уварова и его законной жены Александры Вуколовой [2], обоих православных, родился сын Борис.

Дальнейшая работа в архивах принесла немало уточнений в датах ранней биографии Б. П. Уварова и немало интересных подробностей, связанных с его деятельностью в области прикладной энтомологии в России. Однако такой масштабный сдвиг в одной из основных биографических дат для известного исторического лица (по сути, годы рождения и смерти нередко оказываются вообще единственной биографической деталью, попадающей в сухие перечисления) — нечто само по себе примечательное.

Помимо описания этого почти энтомологического курьеза с исправлением даты на этикетке в биографической коллекции, нам представляется важным напомнить о проблеме, которая остается невидимой для большинства ученых-естественников, интересующихся историей науки. По не вполне понятным причинам история науки считается легким жанром, доступным каждому. Для того чтобы ею заниматься, достаточно положиться на память, свою или заемную, или опубликованные труды ученых прошлого.

Спору нет, свидетельства очевидцев, сохранившиеся в мемуарах или добытые в интервью, важны, точно так же как и внимательное изучение следа, оставленного в научной литературе. Однако не менее важны скрытые ремесленные аспекты работы, то, что историки называют критикой источников, а социологи — триангуляцией: когда все собранные относительно независимые свидетельства подвергаются критическому рассмотрению и сопоставляются между собой.

Нельзя позволять себе обходиться без длительных архивных поисков, просмотра сотен страниц архивных дел в поисках ответов на исследовательские вопросы, среди которых проблема тщательной реконструкции последовательности событий, составляющих канву биографии, занимает не последнее место.

Ученые прошлого должны были всё время где-то жить, добывать средства к существованию. В исторически близкое нам время они непременно должны были получить формальное образование и, если только не имели достаточных независимых источников дохода (как, например, состоятельные натуралисты-любители вроде Чарлза Дарвина), найти себе богатого патрона, определиться на службу или построить частную практику. Эти низменные аспекты их бытия, кажущиеся второстепенными в перспективе анализа «вклада в науку», крайне важны, потому что позволяют сдерживать полет фантазии биографа и помогают увидеть историю не как простую и логичную телеологическую схему, а как открытый процесс, полный исторически случайных обстоятельств.

Например, в нашем случае из необычайно целеустремленного молодого человека, ведомого то судьбой, то государственной прозорливостью к закономерному финалу — победе над полчищами саранчи, Б. П. Уваров превращается в неустроенного сына скромного провинциального банковского служащего, жизнь которого полна неопределенности, поисков и ситуаций, в которых приходилось делать непростой выбор [3].

Он не без препятствий получил высшее образование. Сначала пришлось окончить дополнительный курс в реальном училище, без которого нельзя было поступить даже в высшую техническую школу, не то что в университет. Потом учеба в Высшем горном училище не заладилась из-за студенческих волнений революционного 1905 года. В университет человека, не сдавшего латынь по курсу классической гимназии, могли поначалу зачислить только вольнослушателем; Уваров становится студентом лишь через полгода после поступления, досдав экзамен.

По окончании университета, уже женатый и с маленьким сыном, он вынужден искать работу в непрестижной сфере прикладной энтомологии. Через год после окончания университета Уваров оказывается в Ставропольской губернии — не как опытный специалист по борьбе с саранчой, брошенный мудрым начальством на важный участок фронта, а как человек, пытающийся найти себе более приемлемое жалованье и более здоровую среду для работы (его первым местом службы была Мургабская энтомологическая станция, подчиненная Министерству Императорского двора).

Именно на Ставрополье Уварову удается впервые собрать сложную социотехническую машину истребления саранчи, основанную на наемном труде и применении инсектицидов, — заменившую прежнюю, основанную на массовой трудовой повинности и неэффективных «механических» методах уничтожения вредителя. Машину, которую он будет снова и снова собирать в Закавказье, в Северной Африке и других колониях Британской империи и за ее пределами.

Возможно, дата рождения сама по себе не слишком важна, но как историки науки мы надеемся, что мелкие «бытовые» детали ранней биографии позволят за идеализированной фигурой блестящего ученого и организатора разглядеть живого человека.

Алексей Куприянов, Анастасия Федотова

1. В переводе на новый стиль это дает 3 ноября. 5 ноября не совпадает также с датой крещения (2/14 ноября).

2. Вуколова в данном случае — не фамилия, а архаичная форма отчества Вуколовна.

3. Подробнее о ранних годах жизни Б. П. Уварова см.: Куприянов и Федотова 2015; Fedotova & Kouprianov 2016 библиографию в этих статьях. Куприянов А. В., Федотова А. А. «Если бы английские энтомологи собирали так же, как наши…»: первое письмо из Лондона Б. П. Уварова А. П. Семенову-Тян-Шанскому // Историко-биологические исследования. 2015. Т. 7. No. 4. С. 124–132.
Fedotova A. A., Kouprianov A. V. Archival research reveals the true date of birth of the father of locust phase theory, Sir Boris Uvarov, F.R.S. // Евразиатский энтомологический журнал. 2016. Vol. 15. No. 4. P. 321–327.