«Ошибок навалом, но разве можно о них говорить открыто?»

Опросы общественного мнения не ругает только ленивый. Провалы в электоральных прогнозах, ошибки в оценке протестных настроений и социального напряжения, заниженные доходы и завышенная лояльность к текущим политическим решениям — это лишь небольшой перечень из года в год повторяющихся претензий к опросной индустрии. В ответ социологи клянутся в высоком качестве своих данных, пеняют на коллег по цеху, обязуются исправить мелкие недочеты, развить и модернизировать наличную технологию.

— Неужели недочеты мелкие, а ошибки лишь у других? — спрашиваю руководителя одной из опросных компаний.

— Куда там! Ошибок навалом, но разве можно о них говорить открыто? Без того на каждом углу норовят упрекнуть во лжи или ангажированности, а если еще самому хворост подбрасывать — ничего хорошего из этого не выйдет. Один раз об ошибке скажешь, другой — ни одного заказчика в округе не останется.

Не поспоришь — логика железная. Но с ней можно лишь консервировать проблемы, ждать, когда прорвет, вырвется наружу очередная несуразица.

И приходится социологам жить двойной жизнью: между собой перешептываться о смещениях и ошибках, вовне — хором декларировать их полное отсутствие как минимум в текущем опросе, отчете или экспертном заключении. Таковы правила двойной морали, укорененной в профессиональном неписаном стандарте отечественной прикладной социологии по сокрытию данных.

Почти сто лет назад аналогичная ситуация наблюдалась в Соединенных Штатах — на родине массовых опросов в их современном изводе. В переизданной на днях фондом «Общественное мнение» книжке Бориса Докторова «Первопроходцы мира мнений: от Гэллапа до Грушина» (2017) детально описаны перипетии становления опросной технологии, громкие провалы первых лет.

Зазор между американской традицией, извлекающей уроки из прошлого, и российской, постоянно пережевывающей одну и ту же проблему, — огромен. Если в Штатах ключевым, безусловным требованием к опросным компаниям стала тотальная открытость методики и техники исследования, мы продолжаем убеждать себя и других в превосходстве, технологичности и прогрессе на деле давно устаревшей идеологии методологической тайны.

Опросы состоят из ошибок, но кто видел, чтобы опросные компании об этом говорили? Оправдания и объяснения громких провалов с электоральными прогнозами не в счет. Методологическая открытость — это повседневный детальный разбор ошибок выборочного дизайна, анкеты, интервьюера. Спрашиваю интервьюера, что с опросами не так, откуда ждать ошибок. Женщина лет сорока, два года на телефонных опросах, чуть задумавшись, рассуждает:

— Очень плохо идет вопрос про общий доход семьи. Не любят его. Если отвечают, то впопыхах, абы что сказать. Так, в Махачкале семья в пять человек и общий доход — пять тыщ. Про себя думаю: «Вы же хлеб на что-то покупаете? Те же памперсы, если маленькие дети». Но вслух никогда не переспрошу. Зачем? Есть инструкция — точно зачитать вопрос и зафиксировать ответ. Зачитала, ответ услышала, записала. Следующий вопрос. Анкету завершить еще надо. Хоть вопрос из последних, но оборвется респондент, и пиши пропало. А то еще хуже —, прослушивать начнут, придерутся, зачем отошла от инструкции. Разве объяснишь, что ответ странный, не бывает такого в жизни?

Не устаю собирать впечатления интервьюеров. Знаю — это самое важное в опросном ремесле. Женщина, к шестидесяти; как вышла на пенсию, никуда больше не берут, кроме интервьюера в звонковый центр:

— На некоторых опросах чувствуешь себя каким-то проводником зла. Спрашиваешь о всяких глупостях, спрашиваешь по-глупому, еще и оправдываешься мнимой важностью. Согласится человек отвечать, расскажет о своей боли, о непотребстве чиновников, несправедливости начальства, пережитой смерти близких, безденежье или врачебной ошибке и размажет всю формалистику опросную вдрызг. Чем больше политики, надуманности в вопросах, тем сильнее режет слух простое человеческое горе. Не стыкуется оно с любопытством чиновника или партийного деятеля, вываливается из однобокого сценария анкеты. Доведешь интервью до конца, поблагодаришь за участие, вытрешь слезы, сходишь попьешь воды и дальше. Вроде политические опросы интересней, весомей и касаются всех. Но какое-то колючее у них прикосновение, вымученное.

Мужчина, 64 года, работает интервьюером второй год:

— Очень интересно было бы на результаты опросов посмотреть. В телевизор иной раз что-то просочится. Но что? Мы-то вопросы читаем. Там совсем про другое. Социологи из Москвы всегда о своем талдычат. Нам лишь улыбаться остается. Возьмем вопросы о политических партиях. Сам чувствуешь — общаешься на перекуре с другими интервьюерами: разная расстановка сил за Уралом и в центре России, например. Где-то «Единая Россия», но есть голоса, и немалые, в пользу тех же коммунистов или ЛДПР. Не может быть, чтобы везде «Единая Россия» такой успех имела. Конечно, статистику не составишь из своих впечатлений, но то, что по телевизору говорят, доверия не вызывает.

В кругу организаторов опросов не раз приходилось слышать сетования на непрофессионализм, халтуру и безответственность интервьюеров. Как правило, это пространные речи с невнятными рассуждениями о правильном и ошибочном поведении, о том, что «показывает практика» и чему «учит опыт». Однако переходишь к конкретным вопросам, пытаешься у социолога выяснить, где допущена ошибка, как ее можно избежать, как поступать правильно, если столько слов о неправильном, и неизменно видишь недоуменный взгляд.

С одной стороны, слышатся упреки в отклонении от нормы, с другой — наблюдается почти животный страх перед полевой работой, реалиями опросной коммуникации. Апологеты строгой исследовательской морали на деле оказываются всего лишь глашатаями устаревшей догматики, защитниками собственных страхов перед полевыми буднями интервьюера.

Интервьюер не будет спорить и доказывать свою правоту. Работа не ждет, и лишнее это:

— Нам редко заранее дают технические инструкции, как всё должно быть, а требуют уже постфактум строгого соблюдения надуманных правил. То ли по ходу изобретают, то ли выслуживаются — разве поймешь? Шаг в сторону — штраф. Другие возмущаться начнут, а я махну рукой и другому скажу: «Отпусти, пусть на их совести этот маразм останется». Обычно на инструктаж ссылаются, но там одни общие слова. Супервайзер так воспринимает ситуацию, я — по-другому. Нет общих правил в психологии. И я не хочу человека обижать, наступать ему на нервы. Потому лучше к респонденту прислушаюсь, чем крикливому молокососу-заказчику буду во всем потакать. Штрафов не боюсь. Совесть и правда важнее денег.

Зачастую нежелание говорить об ошибках в опросных компаниях связано с намеренным незнанием таковых, неумением их увидеть, оценить. Нужно ли после этого удивляться промахам в электоральных прогнозах, неточностям в измерениях общественного мнения? Привычка скрывать проблемы от внешнего взгляда давно привела к неумению разглядеть их внутри профессионального сообщества. Нет внимания к проблемам и ошибкам, нет методических размышлений — нет и повода для развития. «Ошибок навалом», — эхом отдается мимолетное утверждение. Только вместо работы над ошибками публике в очередной раз предлагаются поздравительные виньетки и уверения в профессиональной честности, неподкупности, безошибочности.

Дмитрий Рогозин,
Институт социального анализа и прогнозирования РАНХиГС