Александр Вампилов: ненаписанный роман

19 августа 2017 года исполнилось 80 лет Александру Вампилову, совершившему незаметный, но важный переворот в советском театре. Начав с обычного набора конфликтов и комических ситуаций, Вампилов в последних пьесах писал о конфликте человека с самой жизнью, об одиночестве и поиске выхода из тупика, который ощущался только его героем, а больше никем вокруг него. О том, кем был для его поколения Вампилов, вспоминает иркутский журналист Владимир Демчиков.

19 августа 1937 года будущий драматург родился в Черемхове, а 17 августа 1972 года (за два дня до своего 35-летия) утонул в Байкале, у истока Ангары. Поплыли за водкой из Порта Байкал в Листвянку, и лодка перевернулась у листвянского берега, натолкнувшись на топляк. Упрямый Вампилов вместо того, чтобы держаться за лодку, как его товарищ, поплыл к берегу — и совсем немного недоплыл, у самого берега остановилось сердце.

Сказать, что Вампилов в Иркутске забыт, конечно, нельзя. Рядом с драмтеатром есть памятник, и книги выходили и выходят, и в Черемхове есть памятник (ему, Михаилу Ворфоломееву и Владимиру Гуркину, трем черемховским драматургам), и в Кутулике памятник. Есть Культурный центр Вампилова в Иркутске, памятные доски на зданиях, где он родился (в Черемхове) и жил (в Иркутске), музей в Кутулике, улицы и библиотеки его имени.

Вампилов, наверное, один из двух самых известных в мире иркутян, наряду с Валентином Распутиным. Причем к писательству Распутина подтолкнул как раз Вампилов. Об этом в одном из своих последних телеинтервью рассказывал сам Распутин. Вампилова, уже писавшего рассказы, пригласили в 1965 году на семинар молодых писателей в Чите. А у Распутина не было прозы, были только очерки. И Вампилов сказал ему: «А ты сделай что-нибудь!» Распутин «сделал», и его тоже пригласили на тот семинар вместе с Вам-пиловым. С этого и началось их профессиональное писательство.

И всё же отношение к Вампилову в Иркутске сегодня уже иное, чем было когда-то. Сейчас он уже классик из прошлого, его пьесы ставят скорее как ритуальные тексты (положено, чтобы было в репертуаре), и спектакли по ним уже не вызывают сильных эмоций. Слишком частое упоминание Вампилова у некоторых даже вызывает недоумение: да сколько можно уже про этого Вампилова?

А когда-то Вампилов был в Иркутске кем-то вроде Гагарина. Залетевшим в плотные слои советской ледяной атмосферы откуда-то прямо с неба полуангелом с обаятельной улыбкой, загадочно утонувшим в Байкале за два дня до своего 35-летия. Через пять лет после его гибели, когда мы поступили на тот же самый филфак ИГУ, который он закончил в 1960 году, всё это очень чувствовалось. «Машина посмертного признания» Вампилова, разогнавшаяся за пять лет после его гибели, наматывала на свои колеса широкие массы иркутских работников культуры, причем не только в Иркутске.

Комплекс вины перед непризнанным гением из Иркутска был настолько силен, что, например, два моих университетских приятеля могли прийти во МХАТ, сказать на вахте, что «они из Иркутска, студенты-журналисты, к Олегу Николаевичу» — и их немедленно принимал сам Ефремов в своем кабинете. Распоряжался насчет чая, прочих напитков и закусок, расспрашивал, «как там Байкал», пытливым взглядом крупного и противоречивого советского художника виновато вглядывался в их молодые наглые физиономии — только бы не проворонить и ненароком не оставить за порогом очередного гения, который, не ровен час, опять утонет в Байкале. Выпив чаю и понадувавшись в свое удовольствие, дети генерала Вампилова отбывали в Иркутск, где потом всем с удовольствием рассказывали, как радушно их принимал сам Ефремов.

Даже смерть Вампилова была у нас тут же переосмыслена. О том, что они с писателем Глебом Пакуловым плыли в Листвянку из Порта Байкал за водкой, если и вспоминали, то глухо. При этом как-то само собой разумелось, что выживший Пакулов в чем-то виноват. И считалось нормой злорадно поминать безутешного Пакулова исключительно в осуждающем тоне («Уж лучше бы он утонул, чем Вампилов!»; «А, это тот Пакулов, который Вампилова утопил!» и т. д.).

При этом, однако, причиной гибели такого таланта не мог, конечно, быть банальный несчастный случай. Вампилов утонул не просто так: его «забрал Байкал» — так на все лады писали наши местные духовно мыслящие литераторы. Забрал за наши грехи и нам в назидание. Смерть Вампилова выглядела во множестве статей и воспоминаний как что-то вроде наказания нам, оставшимся жить, и Байкал тут выступал в качестве вершителя какого-то важного суда над измельчавшим человечеством. Смерть Вампилова была наказанием за «наше» невнимание к таланту, за «нашу» черствость, бесталанность, глупость, измельчание и забвение чего-то важного и духовного.

Многие в те годы были слегка ушиблены знакомством с ним и срочно пытались переосмыслить свои впечатления. Некоторые преподаватели, его когда-то учившие, поминали его на каждой второй своей лекции. Работавшие в университете и в газетах его однокурсники (им было тогда по сорок с небольшим) с каждым его юбилеем прихорашивались, становились героями многочисленных газетных публикаций, реставрировали и ретушировали для печати совместные фотографии из домашних архивов, писали воспоминания о том, «каким он парнем был». В этих воспоминаниях Вампилов чаще всего, конечно, был «ни на кого не похож», оказывался «самым талантливым студентом», «отлично пел и играл» на всех музыкальных инструментах и «всегда был душой компании». При этом он всё время боролся с чем-то мутным, тяжелым и неопределенным, мешавшим его пьесам быть поставленными и напечатанными (тут многозначительно подразумевалось, что носителями этого мутного и нехорошего начала были какие-то особенные «косные люди» без лиц, имен и должностей, которые мешали всему хорошему и душили таланты). Получалось, что у смерти Вампилова одновременно три причины. В ней были в равной мере повинны нелепая случайность (в лице несправедливо уцелевшего его товарища) и одновременно закономерная гнетущая атмосфера, враждебная таланту и подло задушившая драматурга. К этому сочетанию нелепого и закономерного добавлялось высшее вмешательство, ниспославшее нам смерть Вампилова как наказание. В некоторых головах позднее произошло плодотворное объединение всех этих объяснений гибели драматурга, сопровождавшееся его неизбежной в этом случае канонизацией.

Однако достаточно почитать про финал его жизни, чтобы увидеть, что все последние годы Вампилов, по сути дела, медленно умирал. В эти годы он жил мучительно, как будто даже с каким-то надломом (об этом в упомянутом уже интервью говорил Распутин), тяготился Иркутском, хотел перебраться в Москву и очень переживал, что его пьесы не берут московские театры.

И, как полагалось нормальному мужику, конечно, пил. Свою предпоследнюю крупную работу — пьесу «Утиная охота» он закончил за четыре года до смерти. После «Утиной охоты» он за четыре года написал только «Прошлым летом в Чулимске» и незаконченную пьесу «Несравненный Наконечников». То есть главную свою вещь он написал, когда ему было тридцать лет, — и после нее написал совсем немного.

С «Утиной охотой» Вампилов хлебнул сполна. Сначала пьесу отклонил журнал «Новый мир» («пьес не печатаем»). Затем, в 1970 году, ее напечатал иркутский альманах «Ангара». Редактор Марк Сергеев поставил пьесу в номер, когда цензор ушел в отпуск (чтобы обойти цензуру), но и он сделал цензурное сокращение в тексте. В результате Вампилов ручкой вписывал в авторские экземпляры альманаха совершенно невинный выброшенный редактором из пьесы кусок. Ниже он выделен угловыми скобками <…>, оцените сами:

«ВАЛЕРИЯ. Крабы?.. Красота! Роскошь!
КУШАК. Действительно, крабы теперь большая редкость.
<ВЕРА. А мне они не нравятся.
ЗИЛОВ. Это потому, что ты их никогда не пробовала.
КУШАК. А вот любопытная вещь. Лет пятнадцать назад в магазинах крабами были забиты все полки. Представьте, никто не брал.
ВАЛЕРИЯ. Не понимали.
САЯПИН. Тогда многого не понимали. Жили как папуасы.
ЗИЛОВ. Ну а теперь?
САЯПИН. Что теперь? Теперь другое дело. Узнали, что почем, разобрались.
ЗИЛОВ. Не говори. Теперь все дураки стали умными.
КУШАК. М-м… Друзья, к чему этот разговор?
САЯПИН. Да, не будем вдаваться в политику. Кому это надо?>
Появляется Ирина…»

Но даже выход в альманахе не помог «Утиной охоте» попасть на сцену, хотя к тому времени пьесы Вампило-ва уже понемногу начали ставить в театрах Союза: в Риге, в Клайпеде, в Иркутске, даже в Ленинграде (но по-прежнему не в Москве).

После публикации «Утиной охоты» на Вампилова написали донос в ЦК КПСС работники БТИ Иркутска, обвинив его в клевете на «коллектив БТИ» (в пьесе Зилов работает в ЦБТИ). В полном соответствии с правилом «нет пророка в своем отечестве» «Утиную охоту» отклонил и художественный совет иркутского драматического театра, в котором с 1969 года с успехом шел его «Старший сын». Раздосадованный Вампилов на обсуждении «Утиной охоты» выступил резко: «Пьесу осудили люди устаревшие, не понимающие и не знающие молодежь. А мы — такие вот! Это я, понимаете?! Зарубежные писатели писали о „потерянном поколении“. А разве в нас не произошло потерь?» (Эту цитату привела в своей книге «Мастера» Надежда Тендитник, учившая в университете Вампилова и Распутина.)

«Утиная охота» была поставлена через четыре года после смерти Вампилова, в 1976 году, в Молдавии. На молдавском языке. Затем в 1977 году в Риге — на русском. Но даже после смерти Вампилова пьеса не давала покоя правильным людям: в 1978 году в театре «Современник» была в срочном порядке поставлена пьеса первокурсника Литинститута Малягина «НЛО», в тексте и сюжете которой явно просвечивала «Утиная охота» — с той лишь разницей, что главный герой Мазов, в отличие от вампиловского Зилова, «находил свет в конце тоннеля». Пьесе был дан зеленый свет, она, что называется, в те годы гремела (еще бы — вот он, «наш ответ» не слишком нашему Зилову). Правда, сейчас найти ее текст в Интернете уже трудно — пьеса канула в небытие.

Замечательный портрет Вампилова последних иркутских лет дал Распутин в уже упоминавшемся телеинтервью: 30-летний уже уставший человек, идущий по улице в вечно распахнутом пальто с наклоненной вперед упрямой головой, глядя в землю перед собой, погруженный во что-то свое, не замечающий ничего вокруг и, по выражению Распутина, всем своим видом как бы ищущий выхода из этого своего настроения и из этого положения — и не видевший этого выхода. Его смерть была нелепой и страшной — но не более страшной, чем была его жизнь в последние годы, когда ничего не получалось, лучшую пьесу «завернули» в родном иркутском театре и не приняли ни в одном театре страны, а в Москве вообще не взяли ни одной пьесы ни в один театр.

Но надлом последних вампиловских лет, конечно, сегодня уже мало кому интересен. Сегодня в Иркутске даже можно услышать простодушные реплики типа: «Пить надо было меньше!» И в воспоминаниях он по-прежнему чаще всего выглядит благодушным классиком, плавно постаревшим вместе с 80-летними хранителями памяти о себе.

Однако по обрывкам некоторых воспоминаний и по его письмам все-таки видно, что Вампилов был не только бравым гармонистом, оптимистом и шутником. Его жизнь выглядела настоящим романом. Он был мощный и страстный парень, настоящий художник, артистичный, резкий, достаточно непростой и, наверное, не слишком приятный (а для близких — порой и невыносимый) человек, трудно и конфликтно живший, даже рисково живший в последние годы. Это была жизнь живого и крупного человека. Даже через сорок пять лет эта жизнь всё еще проступает сквозь уже сложившийся скучноватый официальный канон — как что-то не до конца прочитанное. Его жизнь заслуживает мощного биографического романа, которого, видимо, уже не будет.

И почему-то всё никак не идет из головы это его распахнутое пальто.

Владимир Демчиков