аспирант Школы философии факультета гуманитарных наук Высшей школы экономики
Перед нами — только что увидевшая свет книга религиоведа Бориса Фаликова, известного эксперта по новым религиозным движениям, а также по многим другим вопросам, связанным с религией в современном мире. Пишет он о них много и часто, — правда, скорее в публицистическом, чем в строго академическом ключе, но со знанием дела и неизменной иронией. Основной сюжет «Величины качества» — эзотерические мотивы в искусстве и элементы искусства в эзотеризме XX века. Иногда автор говорит о вещах известных, — скажем, о «восточных» симпатиях писателей-битников или интересе Сэлинджера к дзен-буддизму, — но чаще вскрывает малоизвестную идейную подоплеку творчества тех, за которыми обычный читатель ничего такого не подозревает: о влиянии теософии на Кандинского, учения Гурджиева на Ежи Гротовского и Питера Брука, об оккультных увлечениях дадаистов, футуристов, сюрреалистов и т. д. Эта книга — хороший пример текста, родившегося в результате удачной встречи научных познаний автора с его личными увлечениями: так происходит, когда человек, знающий и любящий театр, литературу или живопись, начинает видеть в них то, чего не видят другие.
Обычно разговор о книге начинают с ее достоинств. Это прежде всего сама постановка проблемы: влияние «несерьезной» эзотерики на что-либо еще, будь то «серьезная» религия, философия или, как в данном случае, искусство, отвергается столь часто, что стало почти что «маленьким грязным секретом», о котором не принято говорить вслух, даже когда всё очевидно. Автор это влияние не только констатирует, но и проблематизирует, ставя вопрос о природе художественного творчества и сложном характере современной религиозности. Книга оставляет после себя приятное ощущение слаженности, сыгранности персонажей между собой: вы часто сталкиваетесь со знакомыми именами и тут же узнаете о них что-то новое. Кафка наносит визит основателю антропософии Рудольфу Штайнеру и решает остаться перманентно несчастным; Кроули выступает с эротическим шоу в России; автор «Черного квадрата» грызется с Петром Успенским, последователем Гурджиева. В какой-то момент к читателю приходит цельное и ясное переживание взаимосвязи между всеми и всем, равно как и осознание того, что да, эзотеризм и восточные религии действительно «пролезли во все щели» искусства XX века — как и хотел показать автор. Такая «цельность взгляда», несмотря на всю калейдоскопическую пестроту книги, пожалуй, один из основных ее плюсов.
Отдельные главы книги, посвященные тем или иным авторам или художественным направлениям, практически в неизменном виде публиковались в периодических изданиях начиная с 2000-х, поэтому мы имеем скорее не цельную монографию, а сборник статей, объединенных одной темой и закругленных предисловием, заключением и вводной главой. Это обстоятельство объясняет также и один из недостатков книги, который сразу же бросается в глаза, — большое количество повторов при нехватке пояснений. На протяжении первых ста страниц мы успеем несколько раз, но будто впервые прочесть про основателей Теософского общества и перенос его штаба в Индию. Кто такой Пётр Успенский, мы узнаем лишь к третьему упоминанию этого имени, — вероятно, не самого известного даже образованному читателю. В главе про Кандинского нам раз за разом приходится биться головой об упоминания «зырянской избы», произведшей на художника невероятное впечатление, описания его детских переживаний и личного опыта, о которых читали уже пять, семь, десять страниц назад.
Кроме того, размах изложения и широкая эрудиция часто заставляют автора перечислять какие-то имена или реалии без комментариев, и если про «Век Водолея» все так или иначе слышали, то с «Золотой Зарей» всё сложнее. (Герметический орден «Золотая заря» — оккультная организация в Великобритании во второй половине XIX — начале XX века. — Ред.)
Книга написана очень простым, ясным, даже публицистическим языком; ее параграфы иногда занимают не более двух страниц. Однако читателю-специалисту может показаться, что в ней недостает ссылок, конкретики и текстологического анализа. Нам постоянно говорят, что влияние эзотерики на того-то и того-то имело место, — и мы вроде бы готовы в это поверить, — но в чем именно оно заключалось, автор часто пишет лишь вскользь. Хорошо, Кандинский увлекался теософией, она упоминается в его манифесте «О духовном в искусстве», его теории цвета и воображения напоминают теософскую — но чем именно? Театральный режиссер Питер Брук при работе над постановкой «Махабхараты» читал Гурджиева и как-то по-особенному работал с актерами — но как именно? Ответов читателю не дают.
Однако если в случае с отцом абстракционизма факт остается фактом, то некоторые такие влияния кажутся притянутыми за уши. Например, на стр. 110, рассуждая о перформансах дадаиста Хуго Балля, автор пишет: «Это были те самые магические звуки, заимствованные из древних заклинаний…» — и далее: «Невозможно отметить следы, ведущие от этих „стихов без слов“ к конкретным магическим формулам из средневековых гримуаров, но то, что поэт пользовался этим ресурсом, свободно сочетая нездешние звуки, вполне возможно». В этом пассаже видна основная проблема аргументации автора: в ней часто нет ни конкретных источников, ни указаний на точные влияния или пересечения, а есть только смутное «это похоже». Конечно, футуристы или дадаисты могли что-то писать о магии, — но это еще не значит, что их творчество реально ею являлось! Интуиция, правда, служит Борису Фаликову лучше критического анализа: да, их игры и впрямь иногда напоминают языковые эксперименты в эллинистической магии (взять хотя бы невероятное превращение имени Адонай в ИАО) или в некоторых гностических текстах, с которыми они просто не могли быть знакомы. Скажем, в Евангелии от египтян (III кодекс Наг-Хаммади) «скрытая, невидимая тайна» выражается глоссолалией из семи гласных букв, написанных по 22 раза каждая, а в трактате «Марсан» (X кодекс) части души соотносятся как гласные и дифтонги, каждый из которых, разумеется, должен проговариваться или пропеваться при чтении. Сходство, по крайней мере типологическое, здесь есть, но автор при этом ограничивается лишь абстрактными ссылками на «магию слов». Это же касается, например, оккультной интерпретации романа «Надя» Андре Бретона.
Местами книгу очень портят упрощения, тем более что часто их цель неясна. Так, на стр. 146 читаем: «Оккультная традиция учит: что находится вверху, то находится и внизу». Речь, разумеется, идет о знаменитой формуле из «Изумрудной скрижали» — герметического текста, написанного, вероятно, в первые века н. э., изданного по-латыни в XVI веке, но известного и в арабской версии, датируемой не позднее IX века. Однако поскольку в главе 1 автор дает определение оккультизма как амальгамы эзотерического и научного мышления, оформившейся лишь в XIX веке, ассоциация этой формулы с «оккультизмом» в таком ключе оказывается бессмысленной. Другой пример: о Таро автор пишет, что это «старинная колода гадальных карт» (стр. 136). В сущности, да, это так, но сказать подобное в книге об эзотеризме, от которой ждешь раскрытия роли Таро в «оккультном возрождении» или в практике того же Алистера Кроули, — значит не сказать ничего.
Вместе с тем наряду со множеством мест, где очевидны натяжки и упрощения, в книге попадаются страницы, где автор как будто уже приготовился рассказать что-то интересное, — но он этого не делает. Скажем, когда речь заходит о Юнге, автор упоминает лишь его ранний интерес к спиритизму, и в тот самый момент, когда впору перейти к тому, как психолог возомнил себя гностическим гуру и начал писать трактаты вроде «Семи наставлений мертвым», ограничивается замечанием, что «оккультные переживания сохраняли для него ценность на протяжении всей жизни», и поспешно перескакивает к новой теме.
Парадоксальным образом, хотя речь должна была бы идти об «истории идей», автору куда лучше удаются «истории людей». Читать про довольно абстрактное влияние теософии на Кандинского — занятие, признаться, довольно-таки скучное; но когда речь заходит о Гурджиеве и Кроули, жизнь которых, как у Наполеона, была сама по себе романом, повествование заметно оживляется, мгновенно обрастает подробностями, становится фактурным и симпатичным. К сожалению, сами идеи за этим совершенно теряются, так что даже возникает вопрос: да были ли они вообще? Или Кроули, как и герои предыдущей книги Фаликова — Блаватская, Рон Хаббард и им подобные, — всего лишь авантюрист, сумасшедший и фальсификатор, охочий до чужих кошельков? Судя по количеству отсылок к денежным вопросам, к такой позиции порой склоняется и сам автор.
Неясно, будет ли книга полезна специалистам по религиоведению: скорее всего, многое из того, о чем в ней идет речь, они знают и так. Другое дело, что она создает пусть и несовершенный, но прецедент, показывает, как можно делать, — и будет хорошо, если другие исследователи наконец отвлекутся от богословия новгородской иконы и последуют примеру Бориса Фаликова. Что же касается неспециалистов, то, как мне кажется, они прочтут книгу с удовольствием.
Алексей Зыгмонт