Он научил нас видеть красоту биологии

Юрий Маркович Васильев скончался 30 июня 2017 года. 26 ноября ему бы исполнилось 89 лет. Он был выдающимся ученым и учителем. Мы публикуем воспоминания его коллег, учеников и друзей.

Вадим Израилевич Агол, вирусолог, академик РАН (Институт полиомиелита и вирусных энцефалитов им. Чумакова РАМН; Институт физико-химической биологии им. Белозерского МГУ): C Юрой Васильевым я познакомился где-то в самом начале 1960-х. Возможно, это было на легендарном биологическом семинаре, организованном выдающимся математиком Израилем Моисеевичем Гельфандом (воспоминания о семинаре его участников, в том числе Юры, можно почитать в журнале «Онтогенез» № 6 за 2008 год). С 1963 года мы оба стали преподавать на только что созданной кафедре вирусологии МГУ. Так или иначе, мы вскоре стали (и оставались до его кончины) близкими друзьями.

Юра, несомненно, был лидером в изучении биологии клетки, особенно раковой, в нашей стране. О его достижениях лично я узнавал главным образом из его многочисленных выступлений на вышеупомянутом семинаре, где он вскоре стал «правой рукой» И. М. Гельфанда. Его выступления отличались четкостью и широтой эрудиции. Его яркие лекции и семинары для студентов пользовались очень большой популярностью — люди шли «на Васильева». На курсовые и дипломные работы к нему тянулись лучшие студенты. В результате он стал основателем серьезной научной школы по клеточной биологии, ряд представителей которой занял достойное место в мировой науке.

Он был блестящим популяризатором науки. В этом я мог убедиться, будучи, как и он, Соросовским профессором и слушая его лекции в разных городах. Вообще-то он разъезжал с лекциями по стране много больше меня и уже после свертывания программы остался почетным Соросовским профессором.

В «обычной» жизни он был мудрым, уравновешенным человеком, замечательным семьянином, остроумным собеседником, любителем и знатоком литературы, особенно поэзии (знал наизусть поразительно много стихов), а также музыки (кстати, нашу тесную компанию ученых «разбавлял» композитор — Григорий Фрид).

Нам его будет сильно не хватать.

Ю. М. Васильев в Московском университете

Алексей Алексеевич Богданов, молекулярный биолог, академик РАН (Институт физико-химической биологии им. Белозерского МГУ): Когда вспоминают «шестидесятников» прошлого века, разбуженных хрущевской «оттепелью», обычно имеют в виду писателей и поэтов, наконец-то заговоривших человеческим языком, или художников-авангардистов, стряхнувших с себя оковы соцреализма, и, конечно, поэтов-бардов, без которых не обходилось ни одно уважающее себя собрание интеллигентов.

Однако в эти годы и в научном сообществе были люди, которых смело можно назвать «шестидесятниками» не только по времени, но и по духу. И прежде всего в сообществе биологов. На рубеже 1950–1960-х годов возникла молекулярная биология, а в 1961 году в Москве прошел исторический Международный биохимический конгресс, который открыл отечественным ученым яркий и многообразный мир новой биологии. Начиналось изучение биологических явлений на уровне молекул, и в новую биологию устремились не только биохимики и генетики, героически пережившие мрачные годы лысенковщины, но и физики, химики, даже математики. Этот вихрь захватил собой и представителей, казалось бы, более традиционных разделов биологии. Одной из наиболее ярких фигур среди них был тогда еще молодой клеточный биолог Юрий Маркович Васильев.

В начале 1960-х годов великий ректор Московского университета И. Г. Петровский решил, что в новом лабораторном корпусе, который планировал построить университет (его потом в Москве стали называть Молекулярным корпусом или просто корпусом «А»), должна быть собрана талантливая молодежь из МГУ и из других институтов для освоения и развития новых направлений в биологии. Отобрать биохимиков, биофизиков, специалистов по химии белков и нуклеиновых кислот ректор попросил А. Н. Белозерского и С. Е. Северина. А математиков в новый корпус должен был привести с собой И. М. Гельфанд. Мудрый Гельфанд привел в корпус «А» не только математиков, но и биологов, с которыми он познакомился и уже тесно сотрудничал благодаря своему знаменитому биологическому семинару. В «команде» Гельфанда Юрий Маркович Васильев занял ключевое место.

Это научное сообщество собралось в корпусе «А» и заработало в полную силу к концу 1965 года. Однако еще за два года до этого В. И. Агол занялся организацией в МГУ кафедры вирусологии и убедил А. Н. Белозерского хотя бы на время возглавить ее. Г. И. Абелев (иммунология), В. И. Агол (вирусы животных), И. Г. Атабеков (вирусы растений), Ю. М. Васильев (клеточная биология), Т. И. Тихоненко (бактериофаги) — вряд ли какая-либо другая биологическая кафедра в МГУ могла похвастаться тогда таким звездным составом профессоров. Не по титулам и званиям, а по глубине знаний, лекторскому таланту и, главное, по умению заразить молодежь своим энтузиазмом и любовью к науке. Кафедра сразу стала чрезвычайно популярной, конкурс при поступлении на нее был огромный. Злые языки говорили, что на кафедре вирусологии у студентов развивают исключительность. Но ведь только так и можно было привить молодежи желание полностью отдать себя научному поиску. И не удивительно, что ученики молодых профессоров кафедры, в том числе и Ю. М. Васильева, добились впоследствии таких впечатляющих успехов в науке.

В корпусе «А» Юрий Маркович организовал небольшую, активно работающую лабораторию, тесно связанную с его основной лабораторией в Онкоцентре. Вместе с отделом Ю. С. Ченцова она образовала ядро исследований по клеточной биологи в будущем Институте физико-химической биологии им. А. Н. Белозерского. Ю. М. Васильев часто выступал на семинарах и конференциях института, и для нас, химиков, его высочайшего качества микрофотографии, и в особенности микрофильмы, были настоящим откровением: клетки жили, двигались, взаимодействовали друг с другом по каким-то ведомым только Васильеву правилам, образовывали ансамбли, перерождались в раковые. Незабываемы также блестящие лекции Ю. М. Васильева на школах по фундаментальным проблемам современной биологии и медицины, которые Институт Белозерского с конца 1970-х годов регулярно проводил в медицинских институтах различных городов страны. «Вот нам бы таких профессоров!» — с завистью говорили наши хозяева из этих институтов.

В последние годы жизни Юрий Маркович бывал в Московском университете редко, но оставался с нами до самых последних своих дней.

Леонид Марголис, вирусолог (National Center of Child Health and Human Development, NIH, Бетезда, США): 30 июня 2017 года умер мой Учитель и старший друг, выдающийся российский клеточный биолог Юрий Маркович Васильев. С его смертью ушла целая эпоха в моей жизни и жизни моих товарищей — учеников Юрия Марковича. И теперь в памяти вдруг вспыхивают какие-то картинки, слышатся голоса из далекого и не очень далекого прошлого. Удивительно, что память часто сохранила моменты вроде бы и совсем неважные.

Вот я жду Ю. М. в Лабораторном корпусе МГУ и слышу его слегка шаркающие шаги по коридору. Мне не терпится рассказать о результатах сегодняшнего эксперимента, и я тороплю его, так как скоро начало семинара и времени мало. А он говорит (он это повторял не раз): «Не торопи меня, я старый русский профессор». Мне он и впрямь таким кажется, а было «старому» профессору 38 лет!

Вот мы идем по ущелью под Красноярском и, похоже, заблудились. И Ю. М. выбирает камень, который можно подложить под голову вместо подушки…

Вот мы на абсолютно пустынном необитаемом берегу Каспийском моря под Дербентом с Ю. М. и Володей Гельфандом. На километры вокруг никакого жилья, кроме нашей палатки. И вдруг лихо подкатывает мотоцикл, с него слезает некто и требует наши документы для проверки. И после его отъезда мы вспоминаем шутку Ежи Леца: «У него была паранойя — ему всё время казалось, что за ним кто-то следит. А это был всего лишь сотрудник КГБ».

И еще много чего вспоминается, много милых и забавных деталей, которые можно было бы рассказать. Но что передать невозможно и что составляло суть жизни Ю. М., главное ее содержание — это занятия наукой. И так же, как можно пересказать биографию пианиста, но нельзя передать, как он играл, так же и нельзя пересказать, как Ю. М. занимался наукой, как думал, какими образами, как учил нас, черпая сравнения из музыки, литературы, поэзии. Как иронично критиковал наши ляпсусы в рукописях статей и докладах.

Он был блестящим человеком не только в науке, но и в застолье, в беседах наедине и в компании. Помню, как моя серьезная шестилетняя дочь Катя, учившая наизусть Лермонтова и Ахматову, вернувшись из поездки в Коктебель с Ю. М и его женой, Линой, еще месяц распевала блатные песенки типа «На полочке лежал чемоданчик», которым ее научил Ю. М. При том, что и он был очень начитан и хорошо знал поэзию.

Пишу — и вдруг вспоминаю, как я, студент третьего курса, с гордостью показываю слайды на докладе Ю. М. на конференции в Ленинграде. Никаких компьютеров, конечно, не существовало, и даже карусель, в которую можно загрузить слайды, отсутствовала, a каждый слайд нужно было в нужный момент засунуть в проектор и вытолкнуть предыдущий. А для этого нужно хорошо знать доклад, как тапер, сопровождающий немой фильм, должен знать каждый поворот его сюжета. И после доклада я говорю Ю. М. в ответ на его похвалу, что я готов и в Лондоне ему показать слайды. И я прекрасно понимаю, что, проживи я хоть сто лет, ни в какой Лондон не попаду, да и Ю. М. уже давно невыездной.

В свое время ему повезло, после смерти Сталина поступило высочайшее указание налаживать научные контакты с западной наукой, и директору Института онкологии Блохину нужно было послать нескольких молодых сотрудников за границу. Выбор пал на Васильева, научный потенциал которого он к тому времени оценил.

Даже современные молодые ученые под сорок и моложе, знающие историю советской науки, всё равно не могут представить себе, что означало в 1960-1970-е годы попасть на стажировку в западную страну. Поездку на Запад, да еще и не в составе официальной делегации под присмотром «куратора», а неподнадзорным сотрудником ведущей лаборатории, можно было сравнить только с отправкой космонавта на Луну. Так Юрий Маркович стажировался в Англии, а потом в США. Надо сказать, что и для западных коллег только высадка марсианина перед их институтом могла сравниться с удивлением по поводу приезда молодого русского ученого, который свободно говорил по-английски, был в курсе передовой науки и не уклонялся от осуждения мракобесных воззрений Лысенко.

И тогда, и позже Юрий Маркович привозил домой рассказы про жизнь в западных лабораториях, про новейшие достижения, про человеческие качества авторов этих достижений. Он учил нас, что наука интернациональна, что нет русской или французской биологии, что мы не хуже их и что публикации в русском «Вестнике общества естествоиспытателей» недостаточна для участия в соревновании исследователей, которое идет на глобальном уровне. Благодаря Ю. М. мы чувствовали себя частью мировой науки. В те глухие годы это было совсем нетривиально.

Огромную роль в его жизни сыграла семья, из которой он вышел. Ее история воспитала Юрия Марковича таким, каким мы его знали. Он часто подчеркивал, что в нем перемешаны русские гены от матери и еврейские от отца и он является продуктом двух культур, которые перемешала история страны. С русской стороны была глубоко верующая православная родня, ведущая начало от крепостных, ставших богатыми купцами, Абрикосовыми, а впоследствии, уже при советской власти, давшая стране, среди прочих, народного артиста, знаменитого патолога и физика — Нобелевского лауреата. С отцовской стороны были местечковые евреи из Белоруссии, которым революция открыла дорогу. Юный Юра рос под влиянием обеих семей — и материнской, и отцовской. Юрий Маркович несколько раз говорил мне, что среди его предков есть и раввин, и священник (впрочем, родственники существование в роду священника отрицают). В общем, мудрость, которая часто отличала Юрия Марковича, далась ему не случайно. Также не случайно он еще подростком заинтересовался биологией, тоже под влиянием родственников. Из-за своей болезни мать отправила Юру на дачу к родственникам Татьяне Детлаф и ее мужу, Николаю Ивановичу Лазареву, известному биологу. Они увлеченно занимались биологией с присланным им на каникулы подростком (по воспоминаниям Ю. М., изучали метаморфоз головастиков).

Способности к науке проявились рано: он был круглый отличник и по тогдашним правилам без экзамена был принят в Медицинский институт, где и увлекся проблемами онкологии, определившей его научные интересы на всю дальнейшую жизнь.

Еще будучи совсем молодым человеком, работая у Шабада, Ю. М. сделал важные работы в области химического канцерогенеза. Это было время, когда даже не все верили, что внешнее химическое воздействие может вызывать опухоль. Работы Ю. М. были замечены за рубежом, а после поездки в Англию и США он стал весьма цитируемым исследователем, что в то время для советского ученого было редкостью.

Огромную роль в жизни и науке для Юрия Марковича сыграла встреча с великим российским математиком Израилем Моисеевичем Гельфандом. В это время Гельфанд решил заняться биологией и собрал круг ведущих московских биологов разных специальностей. В этом кругу Ю. М. Васильев занял особое место, став ближайшим сотрудником Гельфанда. Гельфанд оказал на Ю. М. громадное влияние, и не только на него. Он во многом определил и выбор тем исследований, и их логику, и четкость мышления. Да и просто по-человечески он сильно повлиял на личность Васильева. Интерес Ю. М. и новой лаборатории, которую Гельфанд организовал в МГУ в корпусе «А», сосредоточился на движении нормальных и опухолевых клеток в культуре. В соавторстве с Гельфандом Ю. М. написал несколько выдающихся работ.

Вместе с сотрудниками Ю. М. заметил, что колхицин или его близкий родственник колцемид, который разрушает митотическое веретено, останавливая клеточное деление, влияет и на клетки в интерфазе. Обработанные колцемидом фибробласты утрачивали поляризацию и способность к направленному движению по твердому субстрату и начинали хаотично выбрасывать ламеллоподии. Поскольку уже было известно, что колцемид высоко специфично связывается с микротрубочками и именно так разрушает веретено, то отсюда следовала важнейшая роль микротрубочек в поляризации движения клеток.

В те годы современный снобизм был еще чужд науке («нужно напечататься в Nature, Science и Cell, остальное неважно»), и свою самую знаменитую работу Ю. М. напечатал во вполне респектабельном, но не ведущим журнале Journal of Embryology and Experimental Morphology. Эта работа получила высокую оценку ведущих клеточных биологов, включая классика этой области, Майкла Аберкромби, который специально приехал в Москву, чтобы с нами познакомиться. По числу цитирования эта работа признана Международным институтом научной информации «классической» и положила начало целому направлению клеточной биологии.

В наукe он был абсолютно принципиален. Никогда не позволял даже малейшей халтуры в работах своих сотрудников, никогда не пропускал неряшливых или ненадежных результатов. Так же относился и к себе. Он категорически отказался переделывать свою кандидатскую диссертацию, как того требовали начальствующие мракобесы, защищал своих выдающихся коллег, в частности Г. И. Абелева, который уже в более поздние времена подвергся гонениям таких же мракобесов.

Когда умирает хороший человек, мы часто говорим: «Вечная память!» Но, увы, память не бывает вечной. Научные результаты не живут долго. Наука идет вперед, и имена даже тех ученых, что сделали важные открытия, быстро забываются. Кого мы помним в биологии? Дарвина, Менделя, Уотсона и Крика… ну еще Павлова, Пастера. Всё!? Недавно я выяснил, что никто из моих молодых студентов не знает, что сделал Ниренберг, а между тем Ниренберг расшифровал в 1960-е годы генетический код!

Юрия Марковича будут помнить пока живы мы, его ученики. Но и после нашего ухода его вклад в науку будет жить. Забытого поэта никто не читает, музыка забытого композитора не звучит, а наука устроена по-другому. Все всегда будут знать, что микротрубочки определяют поляризацию клетки, ее форму и направление движение. А это и еще многое другое открыл Юрий Маркович Васильев, и в этом смысле наука, которую он так любил, ответила ему взаимностью и сохранит его вклад навсегда!

Владимир Гельфанд, клеточный биолог (Northwestern University, Чикаго, США): Чем старше я становлюсь, тем больше я понимаю, насколько многим я обязан своим учителям. Когда ты молод, тебе кажется, что ты сам умный и сам всё понимаешь. А с возрастом оказывается, что на самом деле всё это не так, что всё, что в тебе есть, в тебя было заложено довольно рано. И научно я должен сказать, что я очень многим Юрию Марковичу обязан. Он меня научил, что такое красота в биологии и как надо биологией заниматься, чтобы попытаться эту красоту как-то понять. Я очень четко понимаю, что всё, что мы делаем, быстро теряет свое значение, быстро забывается то, насколько это интересно. Единственное, что от нас остается, — это какая-то память, которую несут наши дети и наши ученики. И в этом смысле я должен сказать, что Юрий Маркович прожил счастливую жизнь, потому что ему повезло и с тем, и с другим. Мы знаем, что Юрий Маркович вкладывал много сил, чтобы учить тех, с кем он работал, и у него это абсолютно замечательно получается. Вы видите, я нечаянно сказал в настоящем времени, потому что поверить никак невозможно. А еще мы тут сидим с Анютой и с Любочкой и вспоминаем, как нас Ю. М. учил пить виски и как он объяснял, что для того, чтобы понять американскую жизнь, надо всегда читать некрологи в New York Times. И так мы все и делаем. До сих пор.

Анна Серпинская, клеточный биолог (Northwestern University, Чикаго, США): Когда умирают родители, начинаешь вспоминать, как все было просто в детстве, спокойно и уютно. С той самой минуты как не стало Юрия Марковича, не перестаю вспоминать самые счастливые дни своей жизни. И не потому что была молода, и не потому что дети были маленькие, а ровно потому, что каждый день, как нырнешь в метро на Юго-Западе, выйдешь на Каширке, пройдешь немного по улице — вот уже в лаборатории. И попадешь в совершенно другой мир, полный разговоров, интересных и обычных, интеллектуальных и не очень. И всем уже известно, в каком сегодня Юрий Маркович настроении, так что можно даже и не показываться ему на глаза до завтрака, зато за завтраком будет все — и блеск рассказа о прочитанной научной статье, и воспоминание о том, как Шабад учил его ставить опыты, «а вот вы меня все не слушаете и делаете все по своему!». И Бершадский тихо и невинно улыбается. Васильев научил меня главному — как выживать в эти ужасные советские годы и развивать свой интеллект. Ну, достичь его уровня было невозможно все равно. Как и что читать, кого слушать, кого игнорировать. А главное, он создал для нас атмосферу, в которой так вольготно было обсуждать самые важные и самые второстепенные вопросы. Не забудьте, пожалуйста, это была наша молодость, и Юрий Маркович всегда был в ней, с нами, рядом. Прощай наша молодость, Прощайте, дорогой Юрий Маркович!

Любовь Лясс, клеточный биолог (Northwestern University, Чикаго, США): Очень, очень трудно говорить сегодня. Кажется, что Юрий Маркович слышит меня, и поэтому нельзя сказать официозность или что-то приторно сладкое. Какое чуткое ухо было у него на такие слова! За почти 50 лет, которые я его знала, я никогда не слышала от него ни одной банальности. Он был самый блестящий, самый обаятельный, самый умный, самый лучший остряк, самый большой знаток стихов, и конечно он умел увлекательнее всех рассказывать про клетки. Как трудно было потом всю жизнь сравнивать с ним всех учителей, всех начальников. Никто не выдержал и не выдержит такого сравнения. На своей последней фотографии уже за несколько дней до конца, похудевший, обращенный в себя, он снова похож на молодого и любимого всеми профессора, которого никогда не забыть.

Андрей Гудков, молекулярный биолог (Cleveland BioLabs, США): Хоть я сам сейчас далеко, но душа и мысли все в Москве, среди родных, друзей, учеников и коллег Юрия Марковича. Умер великий, необыкновенный человек, каких больше не бывает, кого нельзя ни с кем сравнить, потому что нет других, даже близко похожих. И тем более заменить. Нам повезло, мы его знали. Мне повезло особенно — он удостоил меня своей дружбой. С того дня, когда я его увидел в первый раз прошло уже почти 43 года и с тех пор он был в моей жизни всегда. Мало чего есть в жизни у меня сравнимого по ценности с его дружбой. Ему невозможно было завидовать, им было легко и радостно восхищаться. Недостижимостью его подлинности, гениальным достоинством, артистизмом и остроумием, вкусом и самоиронией, отчаянной храбростью, приходящей в самые невыносимые моменты и потому особенно драгоценной. Всегда всю жизнь постоянно удержанный гамбургский счет. Ну, и главное — полная, безраздельная, не сравнимая по приоритетам ни с какими другими соблазнами жизни, принадлежность науке. Я не думаю, что знаю кого-нибудь, у кого было бы столько учеников, как у Васильева. Быть учеником Васильева — награда и звание, которое выше принадлежности к академиям, почетнее ученых степеней. Вклад Васильева в биологию много выше совокупности его работ, поскольку его труд, его вкус, его талант, стиль и уровень многократно умножен его учениками, рассеянными по всему научному миру. Я назову тех из них, кто работает рядом со мной и кто сегодня тоже прощается с Юрием Марковичем: Толю Глейбермана, Марину Анточ, Катю Гурову, Лену Комарову, Колю Незнанова, Мишу Никифорова, Люду Бурделю. Спасибо Вам, Юрий Маркович. Наш мир был бы беднее и хуже, и мы все были бы иными, не будь Вас!

Александр Бершадский, клеточный биолог (Weizmann Institute, Израиль): Более пятидесяти лет назад в числе нескольких студентов мехмата я впервые попал в лабораторию Юрия Марковича и до сегодняшнего дня считаю этo главным везением в своей научной жизни. Юрий Маркович был замечательным ученым и необыкновенным, блестящим человеком, которого помнят все, кому посчастливилось его встретить.

Начиная с девяностых лет прошлого века, мир лаборатории Юрия Марковича раздвинулся, его ученики рассеялись по всей планете, и термин «школа Васильева» сегодня понятен в университетах и институтах Европы, Америки и Азии.

Незримый коллектив людей, объединенных тем, что им посчастливилось знать Юрия Марковича, переживает сегодня горе. Мы потеряли любимого учителя и друга. Светлая память Юрию Марковичу и спасибо за все, что он сделал для нас.

Александр Любимов: Первого июля пришла скорбная весть — не стало Юрия Марковича Васильева, крупнейшего ученого-онколога, цитолога, клеточного биолога, известного и уважаемого во всем мире современной биологии. Вместе с ним уходит эпоха блестящих и разносторонних эрудитов, людей Ренессанса, идеи и работы которых еще долго будут оказывать влияние на развитие науки. Он был не только Ученым с большой буквы, но и в первую очередь Учителем, которого все безоговорочно уважали, который обладал уникальным видением и постоянно учил нас, его многочисленных учеников, постигать проблему в целом — без этого решить ее невозможно. Он многих из нас научил думать, видеть, обобщать и мыслить логично. Поэтому его школа продолжает процветать на трех континентах, а ученики успешно продолжают его дело в своих лабораториях. Несмотря на наши седины и должности, мы продолжаем обращаться к его советам и стараемся учить новое поколение его методами. Мы всегда будем помнить, как он создавал человеческие отношения вокруг себя, так как считал их непреложным компонентом успешной научной работы. Он дал нам столько всяких уроков, что мы до сих пор стараемся их осмыслить и применить в жизни, и их хватит еще надолго. Без него наша наука уже не будет прежней, так как он был ориентиром для огромного научного сообщества, выходящего далеко за пределы Онкоцентра и МГУ. Мы действительно осиротели с его уходом. Боль, конечно, притупится со временем, но всем нам его будет очень не хватать. Поэтому память о выдающемся ученом и учителе сохранится очень долго и переживет не одно поколение. Мои самые искренние соболезнования родным и близким Юрия Марковича, и всем нам, для кого он всегда был и будет примером высочайшей преданности науке.

Два штриха

Евгений Юрченко, преподаватель математики (Москва): Замечательный ученый, отзывчивый человек, остроумный собеседник — под этими и многими другими эпитетами, относящимися к Юрию Марковичу Васильеву, с удовольствием, уверен, подпишется любой человек, близко его знавший. Думаю, что многие подробно об этом напишут. Мне же хочется рассказать два эпизода из общения с Юрием Марковичем — быть может, не очень ярких, но, на мой взгляд, подчеркивающих его, как говорят математики, нетривиальную индивидуальность.

Эпизод первый. Так, к сожалению, сложилось, что мое учение в физико-математической школе №2 практически полностью игнорировало изучение биологии. Не буду вдаваться в причины этого горестного факта. Но, учась уже на втором курсе мехмата МГУ и прочитав несколько статей по биологии и генетике в популярном журнале, я чрезвычайно заинтересовался прочитанным и решил самостоятельно «догнать уходящий поезд» — изучить эти науки. И тут мне чрезвычайно повезло. Я уже был знаком с отцом ученицы второй школы — Лены Васильевой и знал, что он известный биолог, генетик. Я попросил тогда Юрия Марковича дать мне список литературы, которая бы позволила освоить азы этих наук. Он согласился, а я будучи достаточно смелым, а скорее — беспардонным, взял с него слово, что он ответит на вопросы, которые возникнут в процессе изучения.

Через несколько месяцев я принес Юрию Марковичу список из 12 вопросов. Он внимательно прочел мои вопросы и вполне серьезно ответил так:

— Убедительный и доказательный ответ на любой из Ваших вопросов грозит Нобелевской премией. А у меня к Вам, Женя, предложение — по окончании мехмата, идите ко мне в аспирантуру.

Я ответил вопросом:

— Неужели у Вас мало своих аспирантов, биологов по образованию?

На что Юрий Маркович заметил:

— Я уверен, что Вы достаточно быстро изучите теоретическую часть биологии и генетики, особенно с моей помощью и моих сотрудников. А вот аспирантам — биологам изучить математику, даже в малом объеме — увы! — не дано. И так четко и грамотно сформулировать основные проблемы современной генетики, как это сделали Вы, прочитав лишь одну — две книги по специальности. Это, полагаю, можно сделать лишь обладая хорошо развитым логическим мышлением, что очень ценно.

Надо сказать, что довольно долго я думал над предложением Юрия Марковича и был склонен его принять. Но — увы! — жизнь сложилась так, что сделать этого не пришлось. Но, это уже другая история.

Эпизод второй. Юрий Маркович недавно вернулся из очередной командировки в США и рассказывал нам об этой стране, закрытой для нас тогда «железным занавесом». Мы с большим интересом его слушали. В конце его рассказа я задал вопрос:

— Юрий Маркович, но все же — какие главные чувства вызывает Америка?

Юрий Маркович сразу ответил:

— Прежде всего чувство небывалой свободы. И, пожалуй, ощущение справедливости.

Напомню, что в Советском Союзе издавалась еженедельная газета «За рубежом», где публиковались статьи, либо выдержки из статей, опубликованных в зарубежной прессе. Конечно же с нашими, т. е. советскими комментариями. У меня в портфеле лежал очередной номер этой газеты, где в рубрике «Их нравы» было опубликовано краткое описание судебного процесса, прошедшего в одном из западных штатов (сейчас уже не помню точно в каком). Суть дела: американский джентльмен ехал на автомобиле, чтобы забрать свою семью, отдыхавшую (или жившую) в горах. В автомобиле «загремел» задний мост. Джентльмен заехал в ближайший сервис, где ему, якобы, быстро починили машину, и он поехал дальше, но вскоре задний мост начал греметь по-прежнему. Тогда этот джентльмен развернул машину, вернулся на автосервис, достал автомат (в США в то время было разрешено хранение автоматического оружия как в доме, так и в автомобиле) и застрелил трех работников сервиса, после чего вызвал полицию и сдался властям. Его судили, и суд, как было написано в заметке, свелся лишь к рассмотрению технической экспертизы — действительно ли ремонт был произведен некачественно? Когда выяснилось, что да, некачественно, то присяжные единогласно оправдали этого джентльмена.

Я спросил Юрия Марковича:

— Насколько справедливо такое решение суда?

И получил ответ:

— Это, конечно, очень жестоко, но по американским стандартам вполне справедливо. Там халтурная работа приравнивается к величайшему преступлению. Присяжные, я думаю, рассуждали так: если бы этот человек доехал и забрал свою семью (жену и двоих детей) и начал спуск, и тут у него резко вышел из строя автомобиль, то он и вся его семья погибли бы, рухнув в пропасть, т. е. работники сервиса своей халтурой убили бы четверых. И, скорее всего, своим отношением к работе подвергли бы риску жизни еще многих людей, а может быть и убили их. Поэтому джентльмен прав — он уничтожил убийц.

Тогда, скажу прямо, я абсолютно не понимал (вернее, не принимал) такой логики. Со временем я понял — в этом есть элемент некоторой высшей справедливости. За это понимание глубоко благодарен Юрию Марковичу.

В заключение. Скорблю об уходе такого удивительного человека. Светлая ему память.

Стараться!

Геннадий Белицкий, биолог: Это было в стародавние 1960-е годы, когда Институт экспериментальной и клинической онкологии ютился на Третьей Мещанской. Молодой заведующий нашей лабораторией Юрий Маркович Васильев только что вернулся из Англии полный впечатлений и планов. Всем аспирантам было предписано общаться только по-английски и анекдот, привезенный из Англии мы получили тоже по-английски. Теперь он, как и мы, оброс бородой, но тогда был внове.

В вольном переводе он звучит так. Лет через 30 после окончания консерватории встретились два уже потрепанных жизнью певца.

— Что поделываешь? — спрашивает первый.

— Да так, — отвечает второй, — хорошего мало, пою в мыльных операх.

— Стараешься?

— А чего там стараться? Ведь как только начинается реклама, все выключают телевизор.

— А ты как?

— Да тоже пою в мыльных операх.

— Ну и как?

— Стараюсь…

— С чего бы это?

— Да, понимаешь, я представляю, что где-то на Дальнем Западе перед телевизором сидит старая толстая леди, и она такая толстая и такая старая, что не может встать и выключить телевизор. Вот для нее я и стараюсь.

Семя было брошено и проросло в глубокое убеждение, что в любых обстоятельствах и при любой мере способностей надо стараться делать все по доступному тебе максимуму. К тому же не всегда известно, как и куда может повернуть твое исследование, и возможно самый незначительный результат может оказаться кончиком большого клубка, той самой нитью Ариадны.

Андрей Цатурян, биофизик (Институт механики МГУ): 50 лет назад Юрий Маркович Васильев читал лекции по биологии во Второй Московской физико-математической школе, в которой я тогда учился. Биология меня в то время совсем не интересовала, и я его слушать не пошел, о чем до сих пор жалею. Вскоре я познакомился с дочерью Юрия Марковича, Леной, а потом и с ним самим, и довольно быстро понял, какую непростительную глупость совершил. Юрий Маркович ненавязчиво, но доходчиво объяснил мне, что биология — невероятно захватывающая наука. Впечатление от этих разговоров было настолько сильным, что всю последующую сознательную жизнь я, так или иначе, ею занимаюсь. Я даже однажды делал доклад на семинаре Ю. М. Васильева, который был им встречен вполне доброжелательно.

У Юрия Марковича осталось много учеников, которые, уверен, расскажут о том, что он сделал в науке и как он сумел собрать вокруг себя столько ярких молодых людей, которые сейчас составляют цвет мировой биологии. Я же хотел бы поделиться впечатлениями от встреч с Юрием Марковичем и рассказать о том, что меня больше всего в нем поразило. При всей его бесконечной преданности науке и почти детском любопытстве ко всем новым результатам, которое не покидало его до самых последних дней, ареал его обитания и сфера его интересов были намного шире. Он был человеком культуры в самом общем смысле этого слова. Он очень любил и хорошо знал классическую музыку и даже слушал ее за работой. Она каким-то непостижимым для меня образом не отвлекала его, а наоборот, помогала сосредоточиться. Он хорошо разбирался в живописи, был большим знатоком литературы, особенно русской поэзии. Его литературный вкус был безупречным, очень личным и полностью лишенным банальности. Однажды он сказал при мне, что лучшим из живущих русских поэтов считает Маршака. К моему изумлению оказалось, что Самуил Яковлевич не только писал для детей и много переводил с английского, но и до самой смерти писал лирические стихи, незатейливые по форме и при этом совершенно пронзительные. Но главным делом Юрия Марковича, в котором причудливо сплетались наука и искусство, была его работа. Каждый, кто слушал его доклады и лекции или читал его статьи, не мог не восхищаться изумительной красотой фотографий клеток и фильмов, показывающих, как они двигаются. Из фотографий Юрия Марковича и его учеников можно сделать художественную выставку, которая, уверен, будет пользоваться большим успехом. Для него научная истина, безупречность методики, логическая стройность работы всегда были тесно связаны с красотой экспериментов.

В общении Юрий Маркович был довольно мягким человеком и казался этаким типичным интеллигентом. Но при этом каждый раз, когда перед ним вставала нравственная дилемма, он, не задумываясь, выбирал путь сопротивления тому, что считал неправильным или аморальным и при этом становился неожиданно твердым и храбрым.

Прощаясь с Юрием Марковичем, не могу не поклониться его семье, особенно Элине Наумовне, которая прожила с ним долгую жизнь, а в последние годы сделала все возможное и невозможное, чтобы он, потеряв зрение, мог продолжать работу, следить за новыми публикациями и оставаться в большой науке.

Татьяна Омельченко, клеточный биолог (Memorial Sloan Kettering Cancer Center, Нью-Йорк, США):

Нам дана короткая жизнь,
но память об отданной за благое дело жизни вечна.

Цицерон

Мое знакомство с Юрием Марковичем произошло в 1999 году благодаря Израилю Моисеевичу Гельфанду, который на тот момент работал в университете Ратгерс, штат Нью Джерси, США. С моим мужем каждую неделю мы ездили в Ратгерс на семинары, которые устраивал Израиль Моисеевич.

Я активно искала, куда пойти в аспирантуру, и Израиль Моисеевич предложил мне пообщаться с Юрием Марковичем и его аспиранткой Мирой Крендель в Ратгерсе, куда Юрий Маркович регулярно приезжал для совместной работы.

Первая встреча была захватывающе интересной. Юрий Маркович показал мне фильмы, в которых клетки двигались, образовывая роскошные ламеллоподии. Он рассказывал, что они делают и зачем, как будто это были люди, которых он хорошо знал. Когда я заглянула в конфокальный микроскоп и увидела, как выглядит актиновый цитоскелет, я не смогла отвести глаз от восхищения. Так Юрий Маркович познакомил меня, микробиолога-биохимика по образованию, с клеточной биологией и открыв окно в жизнь клетки.

В 2000-2004 годах Юрий Маркович каждый год приезжал на несколько месяцев в Ратгерс. В сумме мы работали вместе около года. Я готовила кофе, мы садились за стол и день начинался. Просмотр моих материалов (видео и фото) на компьютере, их анализ и обсуждение. Потом Юрий Маркович доставал большую толстую папку, с матерчатыми завязками открывал ее и фотографии, плёнки, записи, которые были сделаны в Москве, получали свободу, распространяясь по всему столу. Мы собирали панели картинок, вырезая их и складывая на столе. Юрий Маркович всегда радовался, когда я приносила результаты новых экспериментов. Я была безумно рада, что можно так активно и свободно обсуждать всё, что приходит в голову, да ещё на своём родном языке! Когда я делала эксперименты, Юрий Маркович всегда был занят делом: читал статьи, писал.

Юрий Маркович подробно рассказывал о том, что было сделано и кем. Так, я заочно познакомилась со многими его учениками и коллегами. С каждым человеком была связана своя история. Помню, он восхищенно рассказывал, как Оля Плетюшкина показала, что клетки пульсируют и сокращаются, как маленькие сердечки, если разобрать микротрубочки. Или как Ира Каверина показала, что микротрубочки растут в направлении фокальных адгезий неслучайно. Как Юра Ровенский заставлял клетки «распластываться и ползать по проволоке».

Юрий Маркович был всегда в курсе всех научных событий как у его учеников, так и коллег в других странах.

В обеденный перерыв мы шли есть пиццу. И опять Юрий Маркович был полон сил и рассказывал, какие прекрасные черепахи живут у Альберта Харриса, и как Альберт Харрис изучает движение клеток на мягких пленках. Вспоминая это сейчас, я начинаю понимать, почему я завела черепаху для своих детей.

Так, незаметно для себя, я погружалась в мир микротрубочек и актин-миозиновой сократимости, в мир формы и движений клеток. Когда возникали трудности, Юрий Маркович всегда рассказывал смешные и поучительные истории. Удивительно, как эти истории всплывают в памяти, когда наступает трудный момент. Хочу напомнить, что в Америке ты предоставлен сам себе и оставлен на выживание. Благодаря Юрию Марковичу, я до сих пор работаю с интересом и не могу остановиться.

Юрий Маркович давал удивительно ясные, выразительные названия наблюдаемым феноменам в клеточной подвижности: клетки «обнимаются», «толкаются ногами под столом», становятся «лидерами» и «выпускают языки». Этими сравнениями он очеловечивал происходящее в клетке и делал сложное ясным и понятным.

Вот так, в течение нескольких месяцев, мы работали над очередной статьей. Даже после того, когда текст был отправлен в печать, работа не прекращалась ни на минуту. Я готовила слайды для того, чтобы Юрий Маркович смог поделиться результатами сразу же по возвращении в Москву. Юрий Маркович лишь повторял: «Вот я уеду, тогда отдохнете».

Неутомимость Юрия Марковича в написании статей, их популяризации и продолжении последующей работы невольно поражала, как и стойкость его характера. Твердый в своих решениях и в то же время приветливый, с добрым, мягким сердцем, чрезвычайно отзывчивый и расположенный к дружбе… Он с радостью делал маленькие подарки моим дочкам, приглашал нас, кто работал с ним в Ратгерсе, к его семье. Это было необычайно приятно.

Однажды известный английский ученый, клеточный биолог Алан Холл рассказал мне о «Russian cytoskeleton mafia» («русская цитоскелетная мафия»). Как оказалось, это была сеть бывших учеников Юрия Марковича, распространившихся по всему миру! Встречая каждого из них на конференциях, я вижу главную черту Юрия Марковича — умение видеть значительное.

Мира Крендель, Владимир Сироткин, клеточные биологи (SUNY Upstate Medical University, Сиракузы, США): Нам посчастливилось близко работать с Юрием Марковичем на протяжении нескольких лет, когда он приезжал заниматься исследовательской работой в лабораторию Эда Бондера в Университете Ратгерс, в штате Нью-Джерси. До этого мы уже посещали знаменитый васильевский семинар и работали в Онкоцентре, но опыт близкой совместной работы над экспериментами и статьями с Юрием Марковичем, который нам удалось получить за время учебы в аспирантуре в Ратгерсе, оказался совершенно бесценным.

Юрий Маркович имел совершенно уникальную способность подмечать особенности и закономерности в том, как ведут себя нормальные и опухолевые клетки. Помимо того, что мы очень многому научились у него в плане клеточной биологии рака и технических аспектов работы с клетками, основным результатом этой совместной работы было формирование наших представлений о том, как планировать эксперименты, писать научные статьи и работать со студентами. До сих пор, уже работая с аспирантами и студентами в наших лабораториях, мы ловим себя на том, что повторяем советы и афоризмы, вынесенные из общения с Юрием Марковичем.

Юрий Маркович Васильев: пессимизм мысли и оптимизм воли

Григорий Явлинский, политик: Юрий Маркович был крупным учёным мирового уровня, интеллектуалом, хорошим человеком.

Но, думаю, мало кто знает, что Юрий Маркович был проницательным политическим философом, мыслителем. Его политические и социологические оценки всегда были глубокими и сочетались с тонкой интуицией и высокими нравственными критериями. Юрий Маркович работал и был признан во многих странах мира — в Британии, США… Но политика интересовала его прежде всего российская. Он был одновременно скептичен, даже пессимистичен в отношении перспективы, и в тоже время исключительно небезразличен. Мы часто говорили с ним о политике. Однажды я спросил, как сочетается его глубокий пессимизм и живой, активный интерес. Ответ был прост. Во-первых, сказал он, Россия моя страна, и в ней живет большая часть самых близких мне людей. Во-вторых, от того, что здесь происходит и будет происходить без всякого преувеличения в значительной мере зависит судьба всего человечества. «Вот так!» — добавил он.

В рассуждениях Юрия Марковича никогда не было ни капли гламура, желания приспособиться к мнению большинства, лукавства или высокомерия. Он был независим в суждениях, серьёзен и искренен. Это сочетание сделало его для меня непререкаемым авторитетом не только собственно в науке, базовых основах методологии науки, но и в политических оценках и прогнозах. Его отношение к политическим и квазиполитичесим персонам: Борису Ельцину, Владимиру Путину, экзотическим министрам образования и науки было точным и бескомпромиссным.

Он надеялся, что разум и здравый смысл в политике в конечном счёте восторжествуют, но очень хорошо понимал, что в России это произойдёт очень нескоро.

Тем важнее для меня была его поддержка моей политической работы. Юрий Маркович не раз говорил, что надеется на меня и это очень помогало мне и укрепляло. В его позиции и желании поддержать занимающегося безнадёжным делом, чувствовалось проявление колоссальной воли и умение проявлять настойчивость в особо сложных случаях, когда верить невозможно, а делать надо.

Юрий Маркович Васильев не только был, но и остался навсегда неизмеримо важной точкой опоры для российской интеллектуальной и моральной политической деятельности. Тем, кто это увидел и понял, невероятно повезло в жизни. Спасибо, Юрий Маркович!

Татьяна Гельфанд: Я помню Юрия Марковича с самого детства. Он часто приходил к нам домой, когда мы еще жили в Москве, работать с моим папой, Израилем Моисеевичем.

Юрий Маркович всегда с удовольствием обсуждал со мной детские вопросы про клеточную биологию. Наверное, мне было лет семь, и я помню, что мой папа сказал — вот придет Юрий Маркович и тебе объяснит про раковые клетки.

Я помню, с какой добротой Юрий Маркович мне объяснял разницу между поведением нормальной и раковой клетки. Вот насколько он был увлечен своей работой, что даже ребенку рассказывал.

Последние 40 дней отца

Елена Васильева, кардиолог: Отец учил меня никогда не проигрывать. Лучше, конечно, решать мирно, но если уж ввязалась в драку — иди до конца. И он, действительно, на моей памяти не проиграл ни разу. Одним из самых запоминающихся случаев была борьба с Н. Н. Блохиным, могущественным директором онкоцентра, где отец работал. Н. Н. Блохин, с которым раньше у отца были в принципе хорошие отношения, решил назначить директором института экспериментальной онкологии некомпетентного жулика, которого они хорошо знали. Практически все сотрудники экспериментального корпуса, где работал отец, понимали, что это конец нормальной работы, но убедить Блохина ни отец, ни другие не могли. Силы были не равны, но отец считал, что выбора нет и тогда он на несколько месяцев бросил занятия наукой и сосредоточился на борьбе. На работе и дома постоянно разрабатывались планы, привлекались журналисты и т. д. Они победили. Потом этот и другие эпизоды мне лично помогали не опускать руки много раз.

Вообще отец был задорным, остроумным, любил не только науку, но и многое другое. Он говорил, например, что хочется выучить японский, а вот нет сейчас времени, выйду на пенсию и буду учить. Когда смотришь сейчас на все фотографии до 2004 года, есть полное ощущение, что отец полон сил и все еще впереди.

Но вот 2004 год: отец все больше сосредотачивался на работе, тем более, что большинство любимых первых учеников разъехались и стали сами руководителями лабораторий — кто в Америке, кто в Израиле. Отец вновь оказался «на первой линии».

В этот день он спешил к начальству, потому что появилась возможность «выбить деньги» для новой видеокамеры к конфокальному микроскопу. Камеру он пробил, но воспользоваться ею не смог: выйдя от директора, он понял, что почти ничего не видит. Произошло кровоизлияние в глаз и тут выяснилось, что другой глаз он потерял раньше, а мы и не заметили… Мало что могло быть для него хуже: он не мог уже толком видеть любимые клетки и не мог больше читать…

Конечно же мы все, особенно мама, делали все возможное и невозможное, чтобы сгладить эту потерю. Мама создала замечательные условия для его жизни, сама подучила английский, постоянно читала ему вслух, включая научные статьи. Сотрудники многое рассказывали, отец и сам пытался читать через сканеры, но получалось очень медленно: он мог увидеть одновременно на экране только несколько букв. Учил дома биологии школьников. Отец даже выступил с лекцией на канале «Культура», уже будучи практически слепым. Он долго тренировался попадать вслепую указкой в нужное место на картинке. Очень уж ему хотелось быть «в строю». Но все эти усилия никак не могли обеспечить того интеллектуального напряжения, к которому он привык. Стали присоединяться и другие болезни. И отец стал меняться психологически. Он, который всегда побеждал, стал проигрывать самой жизни. Мое сердце разрывалось от этого, но никак не получалось сделать его прежним.

В последние годы у отца стала нарастать и сильная физическая слабость, он все хуже ходил, а потом появились и проблемы с дыханием и 20 мая 2017 его пришлось срочно госпитализировать. Мы, все родные, собрались вокруг него. Моя сестра Галя приехала из Америки, Анюта, младшая внучка — из Англии, мы с мужем срочно вернулись из Италии. Мама не отходила от него, держа почти все время за руку. Отец уходил… В это время позвонили его сотрудники: Тоня Александрова и Наташа Глушанкова и сказали, что хотят навестить отца завтра. Я говорю, что завтра может быть поздно уже, приезжайте скорее, если хотите успеть при жизни.

Когда они приехали, отец уже не разговаривал, плохо дышал и был уже близок к коме. Не знаю, как я догадалась, но я попросила Тоню с Наташей начать ему громко рассказывать о своих научных успехах за последнее время. Они посмотрели на меня, как на ненормальную, но отказать не смогли. Через примерно десять минут их рассказа отец открыл глаза и сказал, «опыт с кадхерином надо повторить». После этого ему стало лучше, и он прожил в больнице до 30 июня. Каждый раз, когда ему становилось похуже, надо было что-то новое рассказать про науку, причем халтура не проходила: истощившись, я по второму кругу стала рассказывать нашу работу про вирусы при инфаркте, но он это тут же остановил: «Мы же это обсуждали уже!»

Сила его интереса к жизни и, особенно к науке, преодолевала даже дыхание Чейна — Стокса!

В больнице он вдруг стал прежним отцом: сильным и поддерживающим всех нас. Мы с ним всерьез поговорили о том, стоило ли мне, помимо больных и науки, заниматься еще административной работой: мне очень важно было знать, что он думает про это. Анюта обсуждала с дедушкой тему своей диссертации в Оксфорде по нейробиологии и это, как он говорил, его очень поддерживало. Но и Анюта говорит, что ей было важно проговорить детали работы с дедушкой (отец, конечно, был очень рад, что Анюта продолжила занятия наукой именно в Англии, которую он так любил и ездил туда работать молодым).

Приезжали его ученики Володя Гельфанд и Леня Марголис из Америки и говорили с ним про науку, с Григорием Явлинским отец обсуждал политику. После каждой такой встречи он говорил о том, как ему важно и интересно это было. И я своими глазами видела, как он оживал и как ему все любопытно. За неделю до смерти он сказал о том, что очень еще не хочется умирать, потому что еще любопытно на все посмотреть.

В то же время он стал понимать, что умирает. Он отчетливо сказал о том, что не верит в Бога. У него хватило внутренних сил не схватиться за эту приманку. При этом он все больше стал нам говорить о любви. Он поддержал каждого и каждому сказал, как его любит. Он поблагодарил маму за все, что она сделала, и поцеловал ей руки (вообще-то они по несколько раз в день целовались, но в этот раз все было серьезнее).

Ричард Докинз, которого отец читал уже со сканером, писал о радости сознания того, что «вы приняли вызов своего существования, сознания того, что оно не вечно и потому тем более драгоценно». Отец это принял: в последний месяц он победил психологически и предыдущие годы болезни.

Отец уходил с ясным сознанием, как очень сильный человек. Его последними словами было: «Я люблю тебя». Он сказал это старшей внучке Наде, которая в это время была рядом, но также и всем нам.

Doug Murphy (HHMI Janelia Research Campus, США): Yurii really lives on in our minds as a real spark for cell biology despite all worldly and political events. What an inspiration! I most vividly remember the high resolution 70mm cine recordings of cell motility and all the associated lively discussion and careful analyses. He is a most remarkable scientist, father, husband and man!

Alexander Verkhovsky (École polytechnique fédérale de Lausanne, Швейцария): For great many Russian biologists, Yuri Markovich was a highly respected colleague, a teacher, a role model. With him, passes a large chunk of our common history.

Ken Jacobson (University of North Carolina, Chapel Hill, США): Our Fogarty collaboration with Juri and Olga, which involved visits to Chapel Hill, was a delight both scientifically and personally. As was our visit to Moscow in 1995 which was an eye opener for me in that his lab was able to do so much with so little. I have often thought about Juri. Indeed, I still quote Juri’s quips which were always laced with wisdom.

Gary Borisy (The Forsyth Institute, США): He was a wonderful, generous scientist, mentor to his students, and exceptional story teller. I cherish my memories of him.

Gareth E Jones (King’s College, Великобритания): <Juri was> a brave and charismatic man that achieved so much against the odds.

Alexis Gautreau (L’École polytechnique, Париж): Even though I never met Jury Vasiliev in person, I know how important he was to many cell biologists all over the world for his numerous contributions in heroic times. His spirit was still present in the lab at the Blokhin Institute and in his big and quiet office I had the honor to occupy during the few months I spent in Moscow.

Keith Burridge (University of North Carolina, Chapel Hill, США): He was a hero to us all for his science and his courage.

Pavel Vesely (Brno University of Technology, Чехия): He was an exceptional man and scientist.

Peter J. Hollenbeck (Purdue University, США): I will always remember him for being a «big man» and a «good man» in a time and place where it was difficult to be both. We owe him a great deal.

John Victor Small (Institute of Molecular Biotechnology, Вена, Австрия): Juri Vasiliev certainly had a productive and influential career and trained many successful scientists.

Mary Osborn (Max Planck Institute for Biophysical Chemistry, Гёттинген, Германия): Juri’s contributions to science will live on.

Jürgen Bereiter-Hahn (Goethe-Universität, Франкфурт-на-Майне, Германия): Juri Vasiliev was an extraordinary cell biologist with brilliant ideas, very thoughtful, skillful experimentator and friendly person. We are losing a highly appreciated colleague.

Giulio Gabbiani (University of Geneva, Швейцария): Juri Vassiliev was definitively a great scientist, an excellent teacher and a very kind person.

Albert K Harris Jr. (University of North Carolina, Chapel Hill, США): So many hundreds of times over the years I have thought of Juri and about subjects I would like to have discussed with him. My last night in Moscow, in 2001, when I was Juri’s guest for supper, in his apartment, I didn’t consider that it might be our last direct conversation with each other. The very last subject that he and I discussed that evening was the prospect of certain possible future grandchildren. What a kind-hearted, encouraging person Juri was.