Люди и телескопы

Пулковская обсерватория открылась в 1839 году (тогда ею руководил выдающийся астроном Василий Яковлевич Струве, потом на этом посту его сменил сын — Отто Васильевич Струве). Позднее, уже во время сталинских репрессий, многие пулковские астрономы, включая тогдашнего директора Бориса Петровича Герасимовича, были обвинены в участии в «фашистской троцкистско-зиновьевской террористической организации» (так называемое «Пулковское дело»). Во время Великой Отечественной войны часть сотрудников ушла на фронт, часть была эвакуирована в Ташкент. В мирное время здания пришлось отстраивать заново, и вновь обсерватория открылась лишь в мае 1954 года. К этому времени и относится начало воспоминаний о работе ведущего конструктора Пулковской обсерватории Юрия Сергеевича Стрелецкого, который 18 февраля отметил свой 90-летний юбилей.

Это исповедь на фоне истории обсерватории, в которой я живу и работаю порядка пятидесяти лет (записано в 2004 году).

Я родился в семье коренных петербуржцев. Дед по маме — Гавриил Андреевич Макаров — племянник адмирала Степана Осиповича Макарова, который погиб в Русско-японскую войну. Дедушка был военно-морским врачом на корабле «Орёл» и участвовал в Цусимском сражении. Вместе с ним там же был и баталёр Новиков-Прибой, который потом об этом написал замечательную книгу под названием «Цусима». Второй дедушка по папе — Николай Николаевич Стрелецкий — полковник царской армии. Он был артиллеристом, очень высокообразованным человеком, знал несколько языков, впоследствии преподавал в военных училищах в Москве, а затем в Тифлисе. Оба моих дедушки каким-то удивительным образом уцелели в 1937 году. А вот папа и мама, к сожалению, не избежали ужасной участи…

В Тбилиси, где жили мои родственники, я поступил в авиационный техникум и закончил его с отличием. Вместе с моим приятелем Лёней Иоаннисиани, который закончил этот же техникум, мы приехали в Ленинград, и я поступил в Политехнический институт.

Вообще-то я очень хотел быть авиаконструктором и пытался поступить в МАИ в Москве, но с моей анкетой сына врага народа это было совершенно невозможно. В Политехническом институте меня приняли на машиностроительный факультет. Стипендию мне не платили, поэтому я не столько учился, сколько старался заработать на кусок хлеба где только можно. Конечно, я провалил первую сессию и ушел из института. Поступил работать в типографию Володарского, в отдел главного механика, конструктором. Там было очень много интересной работы, мне многое удалось узнать из области полиграфического оборудования, с которым я раньше не сталкивался. При этом я довольно быстро разобрался во многих тонкостях этих механизмов. Через год, впрочем, меня попросили уйти, вспомнив о моих родителях. После этого я поступил на завод «Электропульт», мне предложили работать конструктором в отделе главного технолога. Я должен был заниматься проектированием штампов, приспособлений и всевозможной оснастки для производства. Там я получил очень хороший производственный опыт, у меня были прекрасные отношения с рабочими — я всегда находил с ними общий язык.

Баграт Константинович Иоаннисиани (1911–1985)

Устроиться в Пулковскую обсерваторию предложил знакомый мне с юности Баграт Константинович Иоаннисиани (будущий главный конструктор БТА — крупнейшего в Евразии оптического телескопа, вступившего в строй в 1975 году в Специальной астрофизической обсерватории в Нижнем Архызе).

Он родился в армянской семье, в юности работал на Ленинградском машиностроительном заводе «Красная заря» — сначала рабочим, затем чертежником. Потом окончил курсы повышения квалификации для конструкторов и с 1936 года до конца жизни (с некоторыми перерывами) работал на Государственном оптико-механическом заводе (ныне ЛОМО).

Обсерватория еще только восстанавливалась, но уже нужен был конструктор по приборостроению. Конечно, это было неожиданно и страшновато. Но Иоаннисиани меня уговорил, и в январе 1954 года я приехал сюда.

Иоаннисиани был нашим главным конструктором и в то же время работал еще ведущим конструктором Государственного оптического института им. Вавилова (ГОИ). Он приезжал в Пулково довольно часто — два, а то и три раза в месяц: знакомился с нашими разработками, что-то подправлял, давал рекомендации, и мы с ним очень дружили, несмотря на разницу в возрасте. Человек он был очень эффектный, handsome, как говорят англичане. У него была южная внешность, он всегда был элегантно одет, прекрасно играл на виолончели, и у нас с ним было очень много общего. Баграт Константинович очень интересно рассказывал о своей работе, я с ним часто советовался. До того, как мы начали разрабатывать монтировку телескопа РМ-700, Иоаннисиани совместно с Д. Д. Максутовым работал над АС-32 на вилочной монтировке.

На вилочной параллактической монтировке была установлена труба менискового телескопа с диаметром мениска 700 мм. Телескоп перевезли в обсерваторию в Абастумани. Иоаннисиани считал, что это удачная конструкция, и мы планировали применить многое из нее для будущего пулковского телескопа. Но по требованию астрономов рефлектор должен был иметь фокус куде (от франц. coudé — согнутый, коленчатый), т. е. неподвижный фокус, и его надо было от подвижной трубы передать в неподвижную полярную ось. А такая оптическая схема уже диктовала другие условия для монтировки. Мы не могли сделать вилку, и тогда мною была предложена другая монтировка (в нашей литературе мы ее не видели), несимметричного типа. Там ось была сконструирована так: первое диагональное зеркало находилось в трубе, второе зеркало было установлено неподвижно внутри полярной оси.

Некоторые узлы от АС-32 к новому телескопу не подходили, и я предложил свои конструктивные решения. Тогда я понял, что это не очень понравилось Иоаннисиани. Я впервые делал такой прибор, и у меня было два оригинальных решения, мне очень хотелось как-то их зарегистрировать. Я сказал: «Баграт Константинович, ты не думаешь, что я могу подать заявку на изобретение?» Он как-то помялся, не очень ему, по-моему, этого хотелось. Когда я подал заявку, он не очень это одобрял почему-то, но я получил авторское свидетельство на безлюфтовый червячный привод.

Дмитрий Дмитриевич Максутов (1896–1964)

Пока не был организован отдел приборостроения в Пулково, я работал один. Когда отдел был создан, его возглавил Дмитрий Дмитриевич Максутов, членкорреспондент АН СССР с 1946 года, лауреат двух Сталинских премий, изобретатель менисковой оптической системы, носящей его имя (которая и в настоящее время широко используется в телескопостроении). Это был удивительный человек, добрый, с невероятной широтой натуры. Мы очень подружились. Он меня пригласил к себе, я стал ведущим конструктором, и мы начали набирать в наше конструкторское бюро молодежь из институтов.

Сам Максутов — из бывших офицеров русской императорской армии, о его приключениях можно написать роман… Родился в Одессе в семье безземельных дворян из княжеского рода Максутовых. Его отцом был капитан первого ранга Д. Д. Максутов (старший), дедом — контр-адмирал Д. П. Максутов.

Максутов был не только великим оптиком, но и трудоголиком. У него имелась полуметровая логарифмическая линейка, он садился в кабинете, считал и записывал что-то часами… Работал так увлеченно, что заражал всех нас своим энтузиазмом.

Дмитрий Дмитриевич предложил строить большой телескоп. Мы уже знали, что перед войной американцы изготовили телескоп с пятиметровым зеркалом. И было решено, что в Советском Союзе должен быть телескоп по крайней мере не меньше. Начали говорить о шестиметровом телескопе, и тогда Дмитрий Дмитриевич предложил сначала изготовить телескоп с металлическим зеркалом диаметром 700 мм. Он делал первые пробы, считая, что астрономическое зеркало может быть металлическим. Зеркало из стекла обладает большой тепловой инерцией, за день оно нагревается, и к ночи по мере снижения температуры долго «отходит», как говорят оптики, особенно с края. А деформированное зеркало не может дать хорошего изображения. Поэтому Максутов считал, что стоит опробовать изготовление зеркала из металла. В наших оптических мастерских начали работать над зеркалом из нержавеющей стали, отлитом на специальном заводе, а мы тем временем проектировали этот телескоп. Он должен был называться РМ-700 (рефлектор Максутова диаметром 700 мм).

После разработки телескопа для его изготовления Максутов привлек знакомого директора крупного машиностроительного военного завода. Мы обо всем договорились, и там по нашим чертежам была изготовлена часть узлов, остальные узлы выполнили в наших старых мастерских.

Устройство работало от двух пультов с возможностью дистанционного управления системой наведения, системой сопровождения и коррекцией. Для коррекции была спроектирована ручная клавиша, а в помещении у самой башни был установлен небольшой павильончик из двух отапливаемых комнат, в которых можно было расположить аппаратуру другого типа.

По предложению Николая Николаевича Михельсона (автора известных книг по телескопостроению) был спроектирован и изготовлен большой пульт, в котором применялись различные фантомные приспособления, что давало возможность определить, в какую область неба в данный момент направлена труба телескопа.

Дмитрий Дмитриевич любил собирать друзей и сотрудников. К нему приходили его друзья — профессор Куманин из ГОИ, Михаил Сергеевич Новашин. На одном из таких вечеров они читали запрещенные тогда стихи Гумилёва, Куманин же читал нам стихи древнегреческих поэтов.

Иногда Митрофан Степанович Зверев (заместитель директора Пулковской обсерватории в 1951–1971 годах) приглашал своих астрометристов. Гостей встречала его жена, очень миловидная и добрая Елизавета Михайловна. После хорошего ужина Митрофан Степанович обычно садился за рояль, и мы наслаждались музыкой в прекрасном исполнении хозяина.

Наша обсерватория как головная организация по сооружению в будущем шестиметрового телескопа в то время довольно хорошо финансировалась. Мы должны были не только следить за проектом, не только работать над техническим заданием, но и прорабатывать некоторые элементы конструкции. В целях развития этого направления приборостроения в обсерватории было решено построить специальный лабораторный корпус.

Мы составили техзадание на помещения корпуса для проектировщиков из ГИПРОНИИ. Всю оптическую часть, всё оптическое производство, планировки оптического производства взял на себя Максутов. Я разработал технологическую линию, технологическое оборудование для механической обработки, для сборки, для испытаний и т. д.

В 1962 году проект был готов и, как говорят архитекторы, привязан к местности; началось строительство. Вскоре весь отдел приборостроения во главе с Максутовым и персонал механических мастерских переехали в лабораторный корпус. У нас были оборудованы лаборатории для измерительной техники. Нам представлялось, что уже пора организовать нормальный технологический процесс с необходимыми звеньями.

Пророки в своем отечестве

Тем временем вызревала мысль о создании шестиметрового телескопа. Решение было принято ученым советом, началось обсуждение проекта. Иоаннисиани уже был переведен на завод ЛОМО, ему было поручено проектирование самого большого в Советском Союзе телескопа с диаметром зеркала 2,6 м (подобные телескопы были в США — телескоп с зеркалом 2,5 м Макдональдской обсерватории на английской монтировке). Мы с Иоаннисиани горячо обсуждали возможную конструкцию монтировки и пришли к выводу, что лучше всего выполнить ее вилочной. Вилка должна была покоиться на платформе для большей устойчивости, но были и другие предложения.

Конструкторы ЛОМО предлагали вариант английской монтировки телескопа. Но у нее имеются недостатки. Во-первых, для того, чтобы труба устойчиво держалась на оси склонения, требовался специальный подшипник диаметром 2,5 м. Это очень трудная задача — выполнить такой подшипник без люфта, иначе трудно удержать изображение в длинном фокусе куде.

Во-вторых, полярная ось покоилась на двух опорах: северный конец на длинной высокой опоре, южный нижний конец — на короткой опоре. Эта монтировка требовала и большого размера купола. Она нам не нравилась. Баграт Константинович стал настойчиво предлагать вариант своей монтировки. Однако наши ученые не могли поверить в это, у нас же всегда нет пророка в своем отечестве. Нам говорили: «Да где ж это видано, такой большой телескоп с зеркалом 2,5 м на вилочной монтировке? Рисковать нельзя. Вот американцы сделали Макдональдский телескоп, и нам надо повторять то же самое».

И вот в Крыму на заседание ученого совета пригласили Баграта Константиновича и Павла Вадимовича Добычина — руководителя конструкторского бюро СКБ-4 на ЛОМО, которое занималось проектированием астрономических приборов. В основном это были приборы, которые делал Добычин. Он был классиком и создавал немецкие несимметричные монтировки, которые в точности повторяли монтировки фирмы Цейса, конструктора Мейера. На какие-то новшества он шел с очень большой неохотой, настаивал на Макдональдской монтировке. И вот на этом ученом совете «ставили палочки» в плюс той либо другой монтировке.

Предложение Иоаннисиани на несколько «палочек» перевесило. Решение ученого совета состояло в том, что стоит опробовать монтировку на вилке. А затем мы получили первый из номеров американского журнала Sky and Teleskope, в котором были размещены первые фото и подробные описания строительства трехметрового Ликского телескопа на вилке. Тут все всплеснули руками и сказали: «Ну конечно, мы ж не зря говорили, что нужна монтировка на вилке». Так вопрос был решен окончательно. И Баграту Константиновичу выделили конструкторское бюро. Он создал очень интересную машину, телескоп ЗТШ — зеркальный телескоп Шайна. Иоаннисиани продолжал еще работать у нас, правда, появлялся он всё реже и реже.

Мы начали продумывать конструкцию шестиметрового телескопа. У Иоаннисиани было правильное соображение: ведь у азимутальных монтировок есть один крупный недостаток: с поворотом телескопа вокруг двух осей (вертикальной и горизонтальной), который необходим при сопровождении звезд, происходит вращение поля, причем по очень сложной формуле. Баграт Константинович считал, что этот недостаток будет легко устранимым при наличии современной электроники, эта отрасль в то время очень быстро развивалась.

Н. Н. Михельсон создал теоретическое обоснование этого инструмента и показал зоны, недоступные для наблюдения. Хотя это уже было известно, но он доказал математически, что в области зенита будет зона недоступности в виде восьмерки. Но с помощью вычислительной машины телескоп способен хорошо управляться в остальных зонах, и возможно компенсировать вращение поля.

Ленинская премия Иоаннисиани

Перед тем, как Баграту Константиновичу доверили создавать шестиметровый телескоп и он только еще приступил к проектированию телескопа с зеркалом 2,6 м, ученый совет Пулковской обсерватории выдвинул его кандидатуру на присвоение Ленинской премии. Это были первые Ленинские премии. Я, конечно, страшно обрадовался этому, это все-таки был мой близкий хороший товарищ, который много мне помогал.

И вот я узнал, что, хотя до 1 апреля необходимо было сдать все документы в Комитет по Ленинским премиям, никаких документов после решения ученого совета никто не отослал. Мне пришлось приложить немало усилий к тому, чтобы пробить это. В то время директора, Александра Александровича Михайлова, не было, и мне предстояло проталкивать всё это через его заместителей. 30 марта, в последний день подачи документов, я договорился в гараже с шофером Моргачевым, славным человеком, и мы с ним на директорском ЗИМе помчались на Главпочтамт. Нужно было до четырех часов вечера передать все документы, чтобы на следующий день они оказались в Москве.

На обычном сером конверте я написал адрес Комитета по Ленинским премиям, и конверт отправили. Никто не верил — перешлют, не перешлют и т. п. И вдруг через некоторое время приезжает эксперт, доктор физико-математических наук из Москвы, который стал интересоваться работами Иоаннисиани. Мы выложили все чертежи, которые у нас были. Мы показали, как много интересного делается под руководством Иоаннисиани. До этого им уже был создан телескоп АСИ-5, а также ряд астрономических телескопов, в том числе АС-32, и он работал над ЗТШ. Баграт Константинович говорил мне: «Ну что ты, Юрка, брось ты всё. Представляешь, какие люди в этом участвуют? Туполев должен был получить первую премию, Блохинцев, который первую атомную электростанцию построил, ну и т. д. Ну, куда уж мне, что ты!»

И вдруг 22 апреля мы слышим по радио, что Баграт Константинович Иоаннисиани получает Ленинскую премию. Мы чуть не упали. Это было потрясающее событие.

Баграт Константинович пригласил меня в конструкторское бюро работать над шестиметровым телескопом. Он там был очень одинок, потому что и завод ЛОМО, и его конструкторское бюро, и дирекция, и ГОИ — все написали чуть ли не протест против того, что премию получил один Иоаннисиани.

Я согласился с удовольствием. К нам пришел работать молодой и очень способный Генрих Сергеевич Емельянов, не просто талантливый конструктор, а и великолепный математик, у него была прекрасная теоретическая подготовка. Он взялся за расчет гидростатических опор для поворота телескопа по азимуту и по высоте и предложил оригинальное решение. Огромная экспериментальная работа и теоретические исследования — всё это было основой его кандидатской диссертации. Так гидростатические опоры впервые начали применять на телескопе ЗТШ. Второй его работой было создание теории гидростатических опор на шестиметровом телескопе.

Мне был поручен узел первого диагонального зеркала, где фокус порядка 100 м, при этом зеркало должно было менять свои позиции. От одной позиции к другой оно должно было поворачиваться на 90°. В этих позициях зеркало требовалось точно фиксировать, так как при 100 м неточный поворот и неполная фиксация на каждой из этих позиций давали бы ошибки в конце луча, который перебрасывало это зеркало.

Я предложил конструкцию плавающего червяка, устанавливаемого между двумя пружинами, которые преодолевали его трение и инерцию. Зеркало, закрепленное на червячной шестерне, начинало поворачиваться от одного упора, доходило до следующего упора и останавливалось. При этом червяк продолжал вращение, выбирал все люфты, и сам выходил из среднего положения, нажимая на концевой упор; механизм останавливался. Это гарантировало выборку мертвого хода, и, самое главное, досылка до упора была постоянной под совершенно определенным давлением.

Иоаннисиани понравилась эта конструкция. Но потом что-то произошло, уже после получения им Ленинской премии. Что-то в нем изменилось, и у нас испортились отношения. А впоследствии я узнал, что Баграт Константинович хорошо применил эту конструкцию. И не только на первом диагональном зеркале, но еще он очень остроумно употребил ее на приводе к горизонтальной оси, где можно было, отключив привод, выполнять балансировку трубы с помощью тензометров, которые стояли на концах этого червяка.

Так что всё это ерунда по сравнению с тем, что сделал Иоаннисиани. Он был великим конструктором, сумел организовать и скоординировать огромную по своей масштабности работу, связанную с созданием шестиметрового телескопа. Телескоп — сложный комплекс, состоящий не только из уникальной оптики, но и уникальных для того времени систем управления. Это было действительно трудовым подвигом. Участие в создании телескопа принимало несколько заводов, несколько конструкторских бюро, и во главе стоял главный конструктор Иоаннисиани.

Александр Александрович Михайлов (1888–1983)

У нас был замечательный директор — Александр Александрович Михайлов, член-корреспондент АН СССР.

Он был мудрым руководителем и никогда ни на кого не повышал голос, ему было достаточно только сказать слово — и его распоряжение исполнялось. Его секретаршу, Валентину Николаевну Неверовскую, боялись больше, чем самого директора. Она была его ангелом-хранителем, и когда Александра Александровича нельзя было беспокоить, то никто не пытался к нему обращаться.

Михайлов был не только прекрасным руководителем, но и знатоком во многих вопросах астрономии. Во время докладов на семинаре директор сидел, закрыв глаза. Думали, что он спит… Но все-таки опасались, что Александр Александрович задаст вопрос, причем в самую точку. И тогда докладчик должен был изворачиваться и признавать наличие некоторых неясностей. Михайлов удивительно точно попадал в самую суть.

Его авторитет был совершенно незыблемым. У него была феноменальная память, он знал несколько языков, рассказывал нам о многих исторических событиях.

Пётр Капица как-то сказал, что знамя современной науки — это организация. Вот как раз организации-то у нас в Пулкове и не было. И не один из директоров особенно этим не был обеспокоен. Что было очень печально.

При А. А. Михайлове концепция была такой: пусть расцветают все цветы. Было создано колоссальное количество направлений, и физики Солнца, и физики звезд, и звездной астрономии, и астрометрии — все-все-все занимались чем-то. Но беда в том, что не было приоритетных направлений, не было концентрации усилий тех, кому надо было это сделать.

Когда нам удавалось изредка соединить усилия ученого со знаниями и возможностями нашего производства и конструкторского бюро, получались приличные приборы, которые работают до сих пор. У нас условия не заводские, и наши приборы не могут претендовать на такую надежность и долговечность, как изготовленные заводом. Но во всяком случае принципиальные решения конструкции приборов давали возможность создавать грамотные технические задания на приборы для промышленности. У нас была прекрасная база, удивительные научные идеи и сотрудники, но нельзя было делать всё сразу.

Отсутствие ясной и четкой перспективы в научном плане подрывает развитие астрономии. В результате этого приборостроительный комплекс стал распадаться. Опытное производство стало заниматься неведомо чем. Чтобы как-то поддержать свое состояние, уже начали делать какие-то халтуры, то какие-то лестницы для кого-то и т. д. Совсем прекратилось снабжение, это уже было в годы полного распада. Так вот, в этот период, в период распада, мы потеряли очень многое. Очень многие молодые астрономы уехали за границу и там сейчас живут. Но это уже последствия нашей общей беды.

Хейно Иоганович Поттер (1929–2007)

Один из первых аспирантов А. А. Михайлова, принят в обсерваторию в 1953 году. Он уже тогда сделал огромную работу, переработал колоссальное количество материалов.

По предложению Михайлова в свое время была изготовлена и установлена полярная труба. По идее, труба должна была быть неподвижной, направленной на полюс с целью регистрации вращения звезд вокруг небесного полюса и изучения движения полюса. Но Хейно Иоганович, поработав на этой самой трубе, сделав диссертацию, имел неосторожность показать, что эта труба, к сожалению, не является неподвижной.

Оказывается, существует ежесуточная сейсмическая волна, хотя и очень незначительная, но для сверхточных наблюдений это важно. И эта труба по расчетам оказалась подвижной. Потом очень многие исследования фундаментов астрономических инструментов показали, что неподвижных фундаментов практически нет. Это подтвердило работу Поттера.

Но Александр Александрович не смог простить ему этого всю жизнь. И я думаю, что многое у нашего славного Хейно Иогановича не получилось из-за этого. Он, конечно, был бы и доктором наук, без всякого сомнения, потому что многие из его учеников защищали докторские диссертации, хотя куда им до Поттера! Он был таким трудоголиком, много работал, столько делал и все-таки решил уехать из обсерватории. Поттер организовал экспедицию под Ордубадом. Там на горе он самостоятельно устроил обсерваторию. Тогда военные хорошо финансировали нашу науку, он делал для них важную работу, и они помогли ему обосновать там наблюдательный пункт. Он в это вложил очень много сил, сам копал ямы, делал фундаменты. Впоследствии мы помогли ему перевезти телескоп, который был установлен на Горной станции.

После запусков первых искусственных спутников Земли (ИСЗ) наша обсерватория подключилась к систематическим наблюдениям этих объектов. Для того, чтобы получить какие-то первые результаты от спутника, надо было измерять его положение относительно звезд. В то время американцы еще не запускали спутников, но у них уже была подготовлена система для их наблюдения, и благодаря вот этим наблюдениям, уточнению орбит спутника, удалось определить, что центр тяжести Земли несколько смещен относительно теоретически предполагаемого. Конечно, все думали, каким образом можно подобные измерения выполнять у нас.

И вот вместе с Хейно Поттером мы предложили прибор, который должен был производить эти измерения, компенсируя быстрое перемещение спутников на фоне звезд. На этот прибор было получено авторское свидетельство. Конструкция содержала вращающуюся плоскопараллельную пластину, а ее ось вращения выставлялась перпендикулярно плоскости орбиты спутника. На фотографиях получалась линия из точек. (Каждая точка соответствовала положению спутника во времени и пространстве. Точки должны были проектироваться на пластинку.) Телескоп равномерно следовал за вращением небесной сферы. Эта камера была установлена на нормальном астрографе и проработала какое-то время.

Нами вместе с Поттером была спроектирована камера типа Марковица для фотографирования Луны среди звезд, которая была удачно изготовлена.

Уже в 1956 году ставился вопрос о необходимости исследования астроклиматов в различных точках Советского Союза. Для этой цели Х. И. Поттер организовал экспедицию. По его инициативе мы спроектировали и изготовили экспедиционный астрограф. Это был четырехлинзовый объектив, изготовленный на ЛОМО, с хорошо исправленным полем для пластинок 18 см и трубой с гидом.

Телескоп крепился на монтировке АПШ-6, стандартной монтировке ЛОМО. Павильон телескопа Поттер предложил делать восьмигранным и разборным, на базе танкового погона. К тому времени мы уже осваивали эту танковую технику, и у нас был спроектирован павильон для Тартуской обсерватории в Тыравере. Мы выполнили павильон из пластмассовых элементов на танковом погоне. Это был первый подобный павильон, который успешно функционировал. Впоследствии Поттер вместе с экспедиционным телескопом объехал страну — от Дальнего Востока и Средней Азии до Ордубада на Кавказе. В итоге этот телескоп был установлен на Горной станции, а затем перевезен и передан в Ордубадскую экспедицию, организованную Поттером.

Хейно Иоганнович так работал! Чего он только не делал, начиная от копания канав и кончая астрономическими наблюдениями. Он многое делал сам, причем всегда превосходно, показывая всем пример. На горной станции он построил железобетонный бассейн глубиной 1,5 м, со сторонами 2 x 5 м. Наверху в горах был источник. Поттер провел оттуда трубопровод для заполнения бассейна холодной горной водой. После работы можно было окунуться туда, и мы восхваляли небо за то, что у нас есть такой замечательный хозяин.

Космическая техника

Олег Александрович Мельников (1912–1982, член-корреспондент АН СССР с 1960 года) создавал лабораторию физики звезд. Она находилась в отдельном помещении, под которым был устроен стометровый коридор. В нем предполагалось установить оптическую кювету. Там уже лежала обыкновенная стальная труба. Нам было дано задание: создать многоходовую оптическую кювету.

Изучение имеющейся информации показало, что самой большой кюветой, изготовленной к этому времени, была тридцатиметровая канадская кювета. Многоходовая кювета в зависимости от взаимного расположения зеркал может давать многократное отражение. Так можно получить 10, 50 и даже до 100 отражений. Цель — имитация различных атмосфер, посредством заполнения трубы различными газами и получения спектров поглощения для сравнения с полученными, например планетными, спектрами.

Но когда мы подсчитали реальные возможности механизмов по управлению этими зеркалами, оказалось, что при длине рычаге в 1 м и его повороте на 1 мк мы могли получить максимум 60 проходов пучка. Дальнейшее было уже нереально, да и обеспечение точности в 1 мк — тоже нереальная задача. По завершении расчетов и сообщении нашему заказчику О. А. Мельникову, мы поняли, что сам он в полной мере не представлял сложности поставленной задачи. В эскизном проекте нами был предложен способ управления и контроля угла поворота зеркал. Это очень непростая задача. Надо было менять всю эту трубу, возможности тогда уже не было, но мы за эту работу получили два авторских свидетельства, хотя это всё и не было реализовано.

В общем, мы набирали обороты. У нас были способные проектировщики в КБ, хорошее производство, замечательные перспективы. В это время наши космические завоевания достигли больших высот, и мы познакомились с людьми, которые занимались космической техникой. Шло освоение космического пространства, были получены снимки обратной стороны Луны, человек побывал в космосе, планировался полет с посадкой на Марс.

И нам предложили создать прибор для определения места посадки на Марсе. Возглавлял эту работу молодой и очень способный Дмитрий Евгеньевич Щеголев (1928–1988). Он был из очень интеллигентной семьи, знал английский и немецкий языки, был высокоэрудированным астрономом и творческим человеком.

Щеголев предложил использовать для этой цели метод Сомнера — определить через какой-то промежуток времени (от первого до второго наблюдения) положение Солнца и его высоту. Исходя из полученных данных, можно вычислить местоположение наблюдателя. Условия были очень жесткие: вес прибора < 150 г, система его управления и передачи информации < 200 г. К тому времени, правда, появились миниатюрные полупроводниковые элементы, и это, конечно, очень нам помогло.

Электронную часть выполнял Юрий Александрович Беляев, конструкцию прибора — я вместе с Дмитрием Евгеньевичем. Прибор получился интересный. Он действительно весил 150 г и в момент соприкосновения с поверхностью Марса должен был выкидываться специальной штангой и занимать вертикальное положение.

Прибор был изготовлен, с изготовителями межпланетного корабля были согласованы системы передачи информации по каналам связи. Но когда мы привезли этот прибор на испытания Королёву, выяснилось, что нам не могут дать столько места, сколько предполагалось изначально. Мне тут же, на ходу, в течение одного дня пришлось перепроектировать эту штангу и уложиться в те самые небольшие габариты, которые нам окончательно выделили.

После полета Терешковой мы встретились в КБ с Феоктистовым, который предложил нам создать прибор для наблюдения Солнца с орбиты.

После тщательной проработки мы пришли к выводу, что необходимо создать практически солнечный коронограф. То есть телескоп, который создавал бы внезатменную ситуацию, закрывая солнечный диск для наблюдения короны. Часть прибора, так называемый «зонтик», надо было установить на внешней поверхности иллюминатора корабля. Это было очень важно, что нам дали иллюминатор, и космонавт должен был только в определенный момент производить эту съемку. Но навести корабль на солнце надо было вручную. Проектировщиков корабля очень беспокоило, что этот «зонтик» должен был устанавливаться на наружной оболочке. Для нас специально шли и другие испытания, корабль был испытан вместе с нашим «зонтиком» на предмет обеспечения безопасности в момент приземления корабля. Этот эксперимент прошел довольно удачно. Один из космонавтов выполнил наблюдение короны Солнца. Это была первая попытка выполнять с орбиты астрономические наблюдения.

Несколько слов о Self-Made Men

В 1966 году в Афинах состоялся конгресс по космонавтике. В один из вечеров мы шли по набережной, и Никита Николаевич Моисеев, будущий академик, профессор Московского университета, спросил: «Юрий Сергеевич, а вы кандидат или доктор?» Дмитрий Дмитриевич Положенцев (1928–2009) вмешался и сказал: «Вы знаете, Никита Николаевич, он и не доктор и не кандидат, он у нас главный конструктор. Но вы знаете, это не имеет никакого значения, что у него нет этой степени». Мне очень было приятно, что так хорошо отозвался обо мне наш славный Положенцев. Ведь многие из нас (в том числе и Максутов, и Иоаннисиани) не получили законченного высшего образования в учебных заведениях вследствие исторических перипетий…

Приборостроение в обсерватории

Приборостроительная практика в Пулково была организована не совсем правильно. Когда кто-нибудь из наших ведущих ученых предлагал изготовить какой-то прибор, то он приходил в мастерские и на пальцах показывал, что надо: чтобы это крутилось так, а это поворачивалось туда с точностью как можно более высокой. Потом кто-то из ведущих механиков брался за дело, что-то сооружали, иногда, к удивлению, это довольно неплохо работало. Но таким образом планировать работу, производство, деньги, материалы было очень трудно. Я считал, что необходимо в корне изменить подобную «систему», и решил организовать специальное подразделение ведущих конструкторов, которые должны были воспринимать первые пожелания научных сотрудников и вместе с ними разрабатывать толковое технические задание. При этом мы должны были тесно сотрудничать с научными сотрудниками, выявляя худшие и лучшие стороны их замыслов, формируя соответствующие цифры и продумывая первоначальную конструкцию. И прежде всего необходимо было выполнить аванпроект, соответствующий ГОСТам, без которых толковый современный прибор сделать невозможно. Такое предложение было встречено научными сотрудниками в штыки. Мол, мы занимаемся мудрствованием, всегда всё делалось, был механик, а теперь какое-то КБ поселилось в лабораторном корпусе и «вынимает мозги». Однако предлагаемая организация позволяла бы обеспечивать нормальное проектирование и получение желаемых результатов.

В результате при наличии нового лабораторного корпуса использовались небольшие мастерские в помещении старых мастерских. Д.С. Усанов, который там работал, был очень удобен для наших научных сотрудников, с ним можно было делать всё как обычно и без особых обсуждений. Таким образом, в свое время был построен фотографический вертикальный круг. Дело обстояло так: Митрофан Степанович Зверев человек очень энергичный и напористый, задумал организовать экспедицию для получения координат звезд в Южном полушарии. Он предложил и организовал экспедицию в Чили, съездил туда, получив согласие Университета в Сантьяго и приглашение работать в обсерватории. Для этой цели нам необходимо было иметь инструменты: для определения прямых восхождений — пассажный инструмент, для определения склонений — вертикальный круг. Это классическая схема Струве, и необходимо было выполнить всё это на современном уровне. Зверев вызвал меня и спросил, сможем ли мы за три месяца сделать вертикальный круг. Это выглядело как шутка. Я сказал, что, конечно, можем, но не за три месяца, а за три года. Он ответил, что уже через полгода нужно выезжать в экспедицию. Я долго его убеждал и показывал ему, что такой инструмент требует прежде всего хорошей теоретической проработки, после которой конструкторам было бы ясно, какие точности требуются от каждого из узлов для создания современного инструмента. Но Митрофан Степанович был неумолим. Он тихо-тихо, чтобы не обижать меня, обратился к Усанову и спросил, не поможет ли тот сделать такой инструмент.

Недели через две меня пригласили на астрометрический семинар — такие семинары в то время были очень популярны и проходили еженедельно. Там выступил Усанов с докладом о проекте фотографического вертикального круга. Просто смешно было, как можно сделать проект за две недели, но он был человек очень решительный, взялся — и сделал. Нарисовал рисунок вроде как из книжки Маршака. Все внимательно слушали и очень серьезно воспринимали этот рисунок. Потом я стал задавать вопросы, на которые Усанов ну никак не мог ответить. Он лишь сказал, что всё будет дорабатываться в процессе изготовления. Зверев же замахал руками и сказал мне: «Юрий Сергеевич, вы прекрасный и умный человек, но лучше сейчас не задавайте этих вопросов». Таким образом, меня вежливо попросили не вмешиваться в это дело. В результате эта работа растянулась почти на три года. Сам телескоп был изготовлен через год, но систему отсчета круга невозможно было сделать таким образом. В то время у нас был совершенно гениальный механик из ГОИ, Александр Ефимович Михайлов. Он сам придумал и сделал систему отсчета кругов. Эту систему изготовили, телескоп упаковали и увезли в Чили. Наш сотрудник, Слава Багильдинский, проработал там два года, его заменил Виталий Наумов, который отметил, что мениск и зеркало болтались относительно друг друга. А менисковая система вообще очень требовательна к соосности двух оптических элементов — зеркала и мениска.

Конечно, все эти снимки и всё, что было сделано, оказались совершенно непригодными. Наумов, как человек решительный, переделал всё, что можно было переделать в тех условиях. И даже, выполняя наблюдения, за два года получил какие-то результаты. Но этот инструмент как следует так и не вошел в строй. Его снова перевезли в Советский Союз и долгие годы переделывали, то что-что убирали, то добавляли. Но, как сказал один гениальный конструктор, настоящая конструкция хороша не тогда, когда к ней можно что-то прибавить, а когда уже ничего нельзя от нее отнять. Так вот, это к данному телескопу не относилось. И, к сожалению, это обстоятельство никак не повлияло на очень, я бы сказал, косное отношение наших ученых к правильной постановке проектной работы.

ИК-спектрограф сверхвысокого разрешения

В 1968 году в обсерваторию приехал директор ИСАН С. Л. Мандельштам. Требовался инфракрасный спектрограф сверхвысокого разрешения, необходимый для промышленности и науки. Такая задача была поставлена перед этим институтом, и его директор искал возможных изготовителей такого спектрографа. Но ни ГОИ, ни ЛОМО не взялись за эту работу, хотя ГОИ само мечтало о таком спектрографе. В Академии было известно, что у нас имеется хорошо организованное производство и КБ, а также то, что все мы сидели на ставках шестиметрового телескопа. А так как мы им уже не занимались, то ставки использовали, как говорится, не по назначению. Мандельштам сказал нашему директору Владимиру Алексеевичу Крату: «Я бы хотел посмотреть, что сделано вашими людьми и вашим конструкторским бюро». Он походил по обсерватории, посмотрел наши работы и пришел к выводу, что мы как раз подходим для этой цели.

После этого Мандельштам пришел к Крату, который вызвал меня. И мне были поставлены условия: либо мы беремся за эту работу, либо, если мы за нее не беремся, все наши ставки будут ликвидированы и практически вся наша работа развалится, не будет ни нашего КБ, ни опытного производства. У В. А. Крата была очень важная цель — он хотел получить звание члена-корреспондента. Он уже дважды, по-моему, выдвигал свою кандидатуру, но она не проходила. И надо было набирать какие-то очки. Мы понимали, что это чрезвычайно важная, сложная работа, требующая очень высокой квалификации, очень больших объемов производства, но другого варианта не было. Спектрограф требовался вакуумный, сверхвысокого разрешения. Он предназначался для исследования тонкой структуры колебательно-вращательных полос инфракрасного поглощения молекул в газовой фазе и тонкой структуры колебательных полос молекулярных кристаллов при низких температурах, около 4 К, в диапазоне от 0,7 до 50 мкм. Создание прибора имело также большое значение с точки зрения общей метрологии и прецизионного измерения длин волн. Такого спектрографа не только у нас в России, но и, по-моему нигде в мире не было. Поэтому мы, конечно, очень серьезно отнеслись к этой необычайно сложной задаче

Группа предварительной разработки под руководством Юрия Петровича Платонова и наши ведущие конструкторы решили, что все-таки придется этим заняться. Мы согласовывали необходимые параметры вместе с сотрудниками института, находящегося под Москвой в Красной Пахре, и начали создавать первый эскизный проект. В 1968 году он был выполнен.

Мы сделали небольшие брошюрки с упоминанием Совета экономической взаимопомощи и спектрометра высокого разрешения для раздачи членам комиссии, принимавшей проект. Было согласовано техническое задание, мы доложили об этом спектрометре в Москве. Проект был принят очень хорошо, но, самое интересное, нам сказали: «Это нужно сделать как можно быстрее, потому что наша промышленность от этого теряет очень много в качестве и т. п… и чтобы через год был спектрометр». Это было просто смешно. Ведь это же уникальный прибор. Ну ладно. Мы все-таки начали работу. И благодаря тогдашней хорошей организации работали быстро и в довольно короткие сроки приступили к разработке непосредственно рабочих узлов. ГОИ нам помогло в изготовлении довольно сложных оптических элементов к этому спектрографу. Это заняло практически весь 1969 год. Это была очень большая, трудная работа, она требовала высокой отдачи.

И вот… В. А. Крат решил отделить опытное производство от КБ. Это была большая ошибка. Мы работали совместно, у нас выработались очень хорошие взаимоотношения, и всё это пошло прахом. Зачем он это сделал, я до сих пор не знаю. Но это был первый удар по хорошо организованной системе. Затем комиссия под руководством В. М. Соболева (зам. директора обсерватории по научной работе) начала рассматривать нашу деятельность, и мне вдруг сказали: «Кто вас просил организовывать изготовление спектрографа?» Меня никто не просил, мне дали указания, и я их исполнял. «Это не основание для того, чтобы браться за чужую работу, бросить все работы для обсерватории, это было, видимо, выгодно вам. Зачем вы за всё это взялись?» Что я мог на это ответить? Это вообще было совершенно абсурдное обвинение. Это было решение не только нашей дирекции, но и Академии. Однако меня обвинили в том, что я безграмотный, плохой организатор, и мне тут вообще не место. Я всё понял. Баграт Константинович Иоан-нисиани тоже был участником комиссии, он рассматривал чертежи и потом сказал, что я вообще не разбираюсь и в черчении даже, вот в таком духе. Ну то есть били по ушам по всем статьям. Но потом стало ясно, зачем это было сделано: Юрий Леонович Шахбазян, который был зятем академика В. А. Амбарцумяна, хотел занять мое место. И в угоду Амбарцумяну, которого называли «Большой Амбар» (это было его прозвище среди академического населения), произвели эту «операцию».

Царь-телескоп

Это был удар под дых. Мы почувствовали, что это начало большого разрушения. Я никуда не ушел, меня просто перевели в отдел фундаментальной астрометрии к А. А. Немиро. Я мог уйти совершенно в другую область, меня приглашали в разные места, но было обидно и жалко покидать обсерваторию, в которую столько вложено сил, к которой я уже очень привязался. Не мог бросить просто так свое дело и остался просто ведущим конструктором. А. А. Немиро очень хорошо ко мне относился, он сказал: «Юрий Сергеевич, не огорчайтесь, на кольце царя Соломона была надпись о том, что всё пройдет… Не волнуйтесь, придите в себя, будем заниматься своими делами».

Андрей Антонович Немиро был человеком неуемного творческого темперамента, у него всегда была масса интересных мыслей, идей по поводу инструментов.

Вообще, он был инструментальщик, очень трепетно относился к астрономическим инструментам, задумывался над каждым элементом, у него и докторская диссертация была о наблюдениях на большом пассажном инструменте и о разных элементах этого инструмента и его тонкостях. Поэтому мы с Андреем Антоновичем думали о всевозможных проектах. У нас было несколько проектов различных меридианных кругов нового типа. В то время стояла задача модернизировать меридианный круг Тёпфера (завода Цейса), который привезли из Германии после войны в качестве репарации (фото cправа).

На этом круге вели наблюдения. Целый цикл наблюдений задал М. С. Зверев, и весь отдел фундаментальной астрометрии работал с этим инструментом. Но было известно, что инструмент этот неважного качества, там была очень сложная система разгрузки снизу. Это была очень нечувствительная система, и отрегулировать всё так, чтобы цапфы с лагерами находились в контакте с определенным весом, было довольно сложно.

Наше исследование выявило хорошее состояние цапф, но вся система инструмента оказалась не вполне адекватной. Тогда Немиро поставил перед нами задачу о модернизации этого инструмента.

Я никак не мог представить, почему конструкция разгрузки инструмента выполнена так сложно. Тогда мы сами уже спроектировали систему разгрузки классического типа с верхним расположением, с противовесами на большом пассажном инструменте для Чили. Инструмент приподнимался над лагерами с определенным усилием, цапфы давили на лагеры с заданным усилием, была сделана система отсчета круга и т. д. И у меня возникла мысль сделать эти лагеры для хороших цапф гидростатическими. В то время уже широко применялись гидростатические опоры для станков высокого класса точности с впрыскиванием масла под давлением в зазор между валом и его опорой. При этом, несмотря на большие усилия, выдерживается высокая точность вращения при низком трении. А. А. Немиро оценил эту идею, и мы приступили к ее осуществлению. Конечно, поверить в это было очень трудно. Астрономы говорили: «Ну что вы, разве можно? Триста с лишним лет все работают с лагерами, которые просто представляют собой две точки опоры под этими цапфами, это такая точная работа, там мы ловим десятые микрона, а вы тут будете на жидкости всё делать!»

Но теория такого устройства была известна, она была представлена Андрею Антоновичу, и он сказал: «Давайте займемся, попробуем». Экспериментировать было сложно из-за отсутствия необходимого оборудования. Нам требовалось не столько высокое давление, сколько стабильность подачи масла при очень низком его удельном расходе. Подходящих насосов не было, мы взяли насос от трактора, обеспечивавший достаточное давление, сконструировали эти опоры и провели испытания на телескопе. Они проходили успешно, в них участвовали астрономы. И однажды, когда мы работали в павильоне, мимо проходил В. А. Крат. «Что это вы тут делаете?» — спросил он. Мы объяснили. «Так вот, и Царь-пушка не стреляла, и Царь-колокол не звонил, а у вас, я думаю, будет Царь-телескоп», — изрек он и удалился. Так он нас «воодушевил» на работу. Мы решили, что временно сделаем обычные лагеры и будем наблюдать как на обычном инструменте.

Причем для модернизации я предложил выполнить каждый элемент этого инструмента унифицированным. При наблюдении звезд фотоэлектрическим способом в момент прохождения звезды через меридиан производится измерение расстояния между максимумом сигнала от звезды и репером. Каждый астрономический инструмент для регистрации звезд или тех полос, которые содержит спектр, имеет практически одну и ту же схему, один и тот же принцип — это регистрация фотоэлектрического максимума. Можно было сделать универсальный светоприемник, который мог бы регистрировать звезды не только на меридианном круге, но и на других инструментах. Этот же самый приемник мог бы заниматься спектрофотометрией, и сама электроника была бы совершенно одинаковой или похожей. Это давало бы возможность быстро переходить от одной системы к другой.

И еще: систему отсчета кругов или шкал тоже нужно было унифицировать для того, чтобы можно было как на спектрофотометрах, так и на других приборах отмечать любые смещения относительно каких-то индексов. Мы представляли себе, что всё это можно проверить, применив на нашем меридианном круге. Эту идею поддержал Андрей Антонович, и мы пытались всё это сделать.

Когда мы занимались этой работой, по-моему, в 1980 году, к нам в обсерваторию приехал доктор Хёг¹ из Западной Германии. Он был широко известным астрометристом, создавшим в Гамбурге знаменитый автоматизированный меридианный круг. Когда мы разрабатывали свой звездный микрометр, то уже знали, как был спроектирован этот хёговский инструмент: в нем регистрация производилась с помощью набора щелей разной частоты. Во время наблюдений использовались эти ряды частот в зависимости от скорости перемещения звезды в поле зрения телескопа. Причем, если звезды регистрировались на экваторе, их скорость примерно в сто раз отличалась от скорости звезд, лежащих близ полюса. Мало того, на таком инструменте нельзя было регистрировать неподвижные объекты, например миры, которые, как говорят астрономы, привязывают инструмент к телу Земли.

Мы создали микрометр нового типа. Он был активным: навстречу движущейся звезде двигалась каретка с фотоэлектрическим устройством, причем щель была V-образной — из двух наклонных щелей — и звезда регистрировалась дважды. В зависимости от высоты нахождения звезды относительно такой щели, отмечались различные промежутки, которые определяли высоту звезды — дополнительно к тем отсчетам, которые велись по кругам. Об этих наших работах каким-то образом узнали на Западе. Тогда директором был Кирилл Николаевич Тавастшерна. Он мне сказал: «Пожалуйста, прими нашего гостя, он интересуется вашими работами». Я говорю: «Знаешь, есть Шахбазян, направь его к нему». «Нет, это его не интересует, а интересуют именно ваши работы». Я говорю: «Понимаешь, нам его трудно принять в этом маленьком павильоне, в котором даже нет туалета». Он ответил: «Ты знаешь, ведь он же не в туалет приехал, а для того, чтобы посмотреть ваши работы, не валяй дурака, принимай его, и всё будет в порядке, он интересуется вашими работами».

Мы очень хорошо провели время, доктор Хёг пробыл у нас целый день, он очень многим интересовался, с большим интересом отнесся к работе по гидростатическим опорам. И был такой момент. К. Н. Тавастшерна предупредил, что у гостя не очень здоровый желудок, ему ничего особенного нельзя, и я сказал: «Вот самовар с сушками». Гость ответил, что лучше не придумаешь. Валерия Александровна Стрелецкая, которая с детства владела немецким языком, как родным русским, какие-то пирожки нам сделала и прочее. Хёг был в восторге. А потом он говорит: «А где у вас тут туалет?» «Вы знаете, у нас туалета нет, мы в кустики ходим». Он говорит: «Ну, вот и хорошо, пойдемте вместе в кустики».

Хёг, очень способный и хваткий, моментально вник в суть нашей конструкции. И в это время в Западной Германии, на заводе Цейсс в Оберкохене, делали меридианный круг для японской обсерватории, и по рекомендации доктора Хёга были изготовлены гидростатические лагеры. Конечно, всё было сделано очень солидно, выполнены необходимые расчеты, в работе участвовали соответствующие специалисты. На этом инструменте был также применен наш микрометр. И доктор Хёг поступил очень благородно. В международном журнале «Астрономия и астрофизика» было приведено описание этого инструмента, который стоил японцам 3 млн долл. В этом инструменте применили наши лагеры, и в описании было отмечено, что впервые в практике астрометрического приборостроения применены такие лагеры, что они дают высокий результат, и это было впервые сделано доктором Стрелецким в Пулковской обсерватории. Было очень приятно, что нас все-таки не забыли…

Чилийская экспедиция

С 1962 по 1972 год в Чили успешно работала экспедиция Пулковской обсерватории под руководством М. С. Зверева. Оснащенная пулковским большим пассажным инструментом (БПИ) и новым менисковым фотографическим вертикальным кругом, экспедиция располагалась на вершине Серро-Калан недалеко от Сантьяго. В месте с прекрасным астроклиматом, на горе Робле в 50 км от Сантьяго, был установлен двухменисковый астрометрический астрограф АЗТ-16 конструкции Д. Д. Максутова.

Путч Пиночета сделал невозможным дальнейшую работу, но за десять лет экспедиция собрала богатейший материал, благодаря которому астрономы составили несколько каталогов положений звезд южного неба, недоступного для наблюдений с территории нашей страны. Телескоп АЗТ-16 остался в Чили².

Летом 1967 года мы прилетели в Чили в таком составе: руководитель экспедиции Кирилл Николаевич Тавастшерна³, научный сотрудник и будущий наблюдатель Аня Плюгина, я и механик Николай Иванович Семочкин, с которым мы должны были собрать инструмент и павильон.

Андрей Антонович Немиро⁴ задумал перевезти в Чили пассажный инструмент. Телескоп был довольно быстро изготовлен, но встал вопрос о необходимости поставить там и павильон.

Чилийцы нам сказали, что павильон им проектировать очень дорого, поэтому мы должны были что-то привезти с собой. Тогда я предложил конструкцию павильона, во-первых, меньшего размера, чтобы его было выгодно делать; а во-вторых, с системой естественного проветривания, так как телескоп должен был стоять в очень жарком месте — там на солнце бывало и за пятьдесят.

Когда ставится меридианный круг или пассажный инструмент, то по оси меридиана устанавливаются коллиматоры с севера и с юга. Я предложил для экономии места расположить меридиан инструмента по диагонали этого квадрата — значит, каждая половинка крыши представляла собой треугольник, и одна из них должна была отодвигаться, открывая смотровой проем.

Чтобы инструмент не перегревался в дневное время, павильон нужно было обшить сверху белым металлом, покрашенным или оцинкованным; стенки — сделать наклонными по отношению к вертикали: они представляли собой большие жалюзи. Сам инструмент — окружить термоизоляционным чехлом, если можно так выразиться. То есть павильон задумывался как внутреннее теплоизолированное помещение: прямые солнечные лучи нагревали крышу, но само помещение от солнца было защищено. Между нагретой крышей — воздушное пространство; холодный воздух затягивался в это пространство и выходил через шанары наружу; таким образом, происходило естественное вентилирование.

Действительно, когда мы уже были в Чили, то разница температур наружного воздуха и внутреннего в самые жаркие дни была порядка двадцати градусов. Таким образом, телескоп сохранялся и не перегревался в дневное время.

Мы решили сделать металлоконструкцию, которую можно было собрать в Пулково, разобрать, а обшивку — сделать там на месте. Около нашего лабораторного корпуса решили сделать контрольную сборку и самого инструмента, и павильона.

«Советико-руссо, всё прекрасно!»

В Чили, рядом с офисом обсерватории Серро-Калан, было построено помещение специально для ее директора. Но он жил в роскошном доме внизу под горой и предоставил это помещение для нашей экспедиции. Это было модерновое здание: огромные, до пола, окна, дверь открывалась прямо в сад. Стекло толщиной, наверное, в 15–20 мм — это окно — и такая же стеклянная дверь. Ведь там, конечно, совсем другой климат — нет такой холодной, лютой зимы, как у нас, поэтому и архитектура совсем иная.

Когда мы приехали туда, вслед за нами прилетела группа монтажников от Ленинградского оптико-механического объединения (ЛОМО), они должны были делать монтаж АЗТ-16 — телескопа Максутова, который устанавливался в то время на горе Робле.

Однажды был такой случай. Мы ездили вечерами в кино, там показывали американские боевики. В то время для нас это было в диковину, хотя и быстро надоело. И вот однажды мы оставили нашу машину у тротуара возле кинотеатра, со стоянкой тогда была большая проблема… Приходим после кино, а машины-то нашей нет!

Сообщили Кириллу Николаевичу. «Ну что же, пошли в полицию, поговорим там», — сказал он. Как можно поговорить, если мы несколько слов знаем по-испански? «Ну, давай, — он говорит, — Стрелецкий, разговаривай». Я дежурному полицейскому показываю ключ от машины и говорю: «Вот это ключ, а вот машины нету». Он спрашивает: «А где вы ставили машину?» Я понял это и говорю, что вот там-то. «А время?» Я показал на часы: без четверти шесть. «Вот так, а до шести нельзя ставить, — сказал он нам, — поэтому ваша машина увезена краном». Я вспомнил, что кран по-испански grúa, и из всей длинной тирады понял только это слово, но мне стало ясно, что наша машина этим самым grúa увезена. Ну что же, мы пошли к автобусной остановке, приехали домой и на следующее утро рассказали об этом нашим коллегам-чилийцам. Те захохотали и успокоили нас: «Попались вы, ну, ничего страшного, где, в каком районе?» Быстро выяснили. Оказалось, что судья в этом районе (это только через суд там решается) — их знакомый. Мы поехали к этому судье, и он быстренько решил нашу проблему. Он сказал нам: «Советико-руссо, всё прекрасно, ничего страшного, с вас там десять долларов каких-то. Ну и хорошо. А машина стоит вот там-то». Он стукнул молотком — тут же нам выписали какую-то квитанцию, мы поехали на это место. Стоит наша машина в полном порядке.

Вообще, чилийские полицейские очень строгие, но к нам они всегда относились очень снисходительно, когда узнавали, что это «советико-руссо», а «советико-руссо» там пользовались большим уважением.

Познакомиться в Чили ничего не стоит. Там очень приятный и очень контактный народ. Встречаются очень милые, небольшого роста, хорошо сложенные девочки, такие загорелые. «Здравствуйте!» — «Здравствуйте!» Они сразу протягивают ручки и говорят: нас зовут вот так-то, так-то. И уже всё. Вы знакомы. У нас были очень хорошие отношения с сотрудниками нашего посольства. Каждую субботу и воскресенье мы приезжали в консульство. Там был большой двор с волейбольной площадкой. Мы часто играли в волейбол, участвовали в различных мероприятиях: кто-то приезжал из Советского Союза, мы обязательно с ними встречались. Поэт Евтушенко читал нам свои стихи. Приезжали столичные ансамбли, футбольная команда. После волейбольных сражений, разгоряченные, мы садились в машину и ехали, как говорили, к «фашистам», то есть в хороший большой немецкий бар, в котором нас очень приветливо встречали. Мы с посольскими друзьями располагались и пили пиво с какими-то бутербродами, которые состояли из булочки, горячей сосиски и квашеной капусты.

Посольские были очень внимательны к нам, интересовались нашей работой: как мы ее вели, что у нас делалось, и, когда мы уезжали в какие-нибудь путешествия на своей машине, то всегда приглашали молодых ребят, которых мы хорошо знали. Это были так называемые аспиранты — молодые люди спортивного вида, очень веселые, очень контактные и приятные. И мы всегда их брали с собой. Кто они были на самом деле, сказать трудно. Во всяком случае, это были ребята, с которыми мы дружили и с которыми нам очень удобно было ездить, потому что они свободно говорили по-испански и знали о Чили очень многое.

Нестандартный проект

Когда мы приехали и поставили каркас своего павильона, то предполагали, что чилийцы будут делать обшивку внутри и снаружи — то есть всю строительную часть. Но оказалось, что это будет очень дорого. Дороже всего нашего павильона будет одно только проектирование. Тогда Кирилл Николаевич сказал мне: «Придется тебе самому это делать». Мне было очень трудно — я же все-таки не строитель, — но не стоять же нам из-за этого. Я взялся за это дело. Мне помогли: дали справочники по строительным материалам. И я приблизительно месяца за три сделал этот проект. Но так как я должен был сам понять, что делаю, то выполнил очень подробный проект со всякими деталями узлов. Когда его отдали на рассмотрение в архитектурную фирму, там очень были удивлены, что такой проект сделан столь подробно, потому что там это не принято. Там главное — идея, а остальное — на плечах мастера, «маэстро». Они пригласили меня к себе, рассматривали, как инопланетянина — настолько было для них неожиданно, что приехал чужой человек, сделал проект в такие сроки. И они были очень заинтересованы в том, чтобы продолжалась эта работа. Мне предложили курировать строительство. Правда, они выделили архитектора от строительной фирмы. Был объявлен тендер, как всегда; из трех фирм выбрали одну, и она приступила к строительству павильона. Без павильона бессмысленно было начинать сборку инструмента, поэтому они в хорошем темпе построили павильон.

Конструктивную идею стабилизации температуры в павильоне мы назвали пассивным термостатированием. Этот павильон оправдал себя полностью, потому что при 45 градусах в тени днем инструмент не нагревался, и температура в павильоне не поднималась выше 25 градусов. Потом, когда мы были в Серро-Тололо, в американской обсерватории в Чили, то увидели, что по этому же принципу американцы делали купола с башнями такого типа. Это было очень приятно, и мы почувствовали, что наша инженерная мысль не уступает американской.

После постройки павильона мы с Николаем Ивановичем приступили к монтажу инструмента. Когда всё было завершено и были выполнены первые наблюдения, встал вопрос о кресле для наблюдателя. На пассажном инструменте, у которого траектория к окулярной части практически идет по кругу, конфигурация кресла должна изменяться: от положения лежа, когда наблюдатель смотрит в зенит, до положения стоя, когда он смотрит на коллиматоры. Я сделал проект такого кресла, показал его механикам мастерской при обсерватории. Те очень быстро согласились это кресло сделать. Что касается оплаты, то это был сложный вопрос. И чилийцы предложили очень простой вариант. Они сказали: вы напишите, сколько это будет стоить, мы вам заплатим эти деньги, а потом вы будете расплачиваться с рабочими. Кирилл Николаевич был в ужасе. Он сказал: «Ни в коем случае не связывайся, потому что это очень опасно. Не дай бог иметь дело с деньгами». Но делать-то надо было. Решили, что я буду писать записки, а фирма будет выплачивать по моим запискам деньги. И всё. Цены я определил таким образом: поговорил с рабочими, сколько времени они потратят, они прикинули, была учтена средняя зарплата и т. д. В итоге все были довольны. Представьте себе, что достаточно мне было просто написать записочку: выплатить таким-то, таким-то столько-то, столько-то, Стрелецкий, — и всё, это был денежный документ. Таким образом, кресло было сооружено.

«Давайте сделаем vamos»

Однажды мы всей компанией с друзьями из ЛОМО отправились в один из маленьких чилийских городов к северу от Сантьяго. Были в гостях у состоятельного чилийца. Сидели за столом. И вдруг мы ощутили какой-то необыкновенный низкочастотный гул, который просто брал за сердце, — какой-то страшный, какой-то необычный страх из-за этого гула. Потом после гула раздался страшный треск, грохот. Летели балки, какие-то столбы ломались, и мы видели, как перекашивается дверь и превращается в параллелограмм. Это ужасное впечатление. Потолок качается, сыплется с потолка штукатурка, подпрыгивает стол, падают бутылки, которые стояли на столе. Все мгновенно замолчали. И только один наш инженер Владимир Михайлович Коншин — он такой спокойный, тихий человек — вдруг сказал: «Давайте сделаем vamos». А vamos по-испански — это «Пойдемте». Он единственное слово знал из испанского языка. И все тихо сделали vamos. Встали и быстренько-быстренько выскочили на улицу. (А чилийцы — вообще у них бывают ужасные землетрясения, — наученные горьким опытом, при первых же толчках выбегают на улицу, чтобы не быть захороненными под развалинами.) Но второй толчок был послабее, и мы потом уже осмелели и пришли доедать за этот стол. Слава богу, землетрясение прошло. Мы очень хорошо прочувствовали, какая это страшная, необоримая стихия, надо было только ощутить это самим.

Юрий Стрелецкий
Фото и рисунки из архива автора

---

¹ Hoeg E. Modem Developments of the Meridian Circle (Invited Paper). International Astronomical Union, Symposium No. 61, 1973, New Problems In Astrometry

² Источник: web.archive.org/web/20071016102635/
http://citadel.pioner-samara.ru/astropiter/pulaoxx.html

³ В 1967–1968 годах руководитель экспедиции Пулковской обсерватории в Южное полушарие. В 1972-1982 годах замдиректора и директор Пулковской обсерватории.

⁴ В описываемое время — заведующий отделом фундаментальной астрометрии Пулковской обсерватории; его именем названа малая планета, открытая в 1968 году в обсерватории Серро-эль-Робле в Чили.