Читая мемуары Макса Борна и Вернера Гейзенберга
Когда профессор Воланд в «Мастере и Маргарите» говорит шепотом своим собеседникам на Патриарших прудах: «Я лично присутствовал при всем этом», — то надо понимать так, что и Михаил Афанасьевич Булгаков тоже побывал на «балконе у Понтия Пилата и в саду, когда он с Каифой разговаривал, и на помосте…» Если пишешь о чем-то всерьез, то вживаешься в описываемое так, словно ты действующее лицо той жизненной драмы. При этом тебе сразу бросаются в глаза неточности в воспоминаниях других участников тех событий.
1922 год в судьбе Гейзенберга
Оставим далекие времена Понтия Пилата и переместимся в отстоящие от нас всего на три-четыре поколения 1920-е годы, когда в мучительных поисках истины рождалась новая наука — квантовая механика. Для Вернера Гейзенберга, которого справедливо считают отцом этой теории, 1922 год выдался особенно насыщенным, фактически переломным в научной карьере совсем еще молодого человека — в декабре 1921 года ему исполнилось всего двадцать лет. Несколько событий 1922 года определили судьбу будущего нобелевского лауреата.
Начнем, пожалуй, с конца. В октябре 1922 года, к самому началу зимнего семестра в университете, Вернер Гейзенберг приехал в Гёттинген, чтобы поработать ассистентом профессора Макса Борна. Директор института теоретической физики так вспоминал первую встречу с Гейзенбергом: «Выглядел он как крестьянский парень, блондин с коротко остриженными волосами, ясными светлыми глазами и очаровательным выражением лица».
Правда, при этом Борн добавляет: «Это был вроде октябрь 1923 года». Ошибка мемуариста понятна и простительна: приезд нового ассистента не был для профессора событием, которое нужно помнить всю жизнь. Да и выразился он осторожно, не утверждая ничего категорически. Гейзенберг, для которого 1922 год был судьбоносным, не ошибается, указывая в воспоминаниях, что стал ассистентом Борна именно в 1922 году.
Приезд Гейзенберга в Гёттинген в октябре был не первым знаменательным событием этого года. Гейзенберг уже побывал здесь в июне, когда Арнольд Зоммерфельд привез своего студента в университетский городок на реке Лайне на знаменитый «Боровский фестиваль». Тогда в течение одиннадцати дней (с 12 по 22 июня) великий датский физик Нильс Бор прочитал своим коллегам семь лекций о строении атома. Больше сотни физиков из разных городов и стран съехалось в Гёттинген его послушать. Одна деталь, ярко характеризующая экономическую разруху и бедность в послевоенной Германии: на билет из Мюнхена в Гёттинген и обратно у Вернера, сына университетского профессора, не было денег, поэтому Зоммерфельд взял эти расходы на себя.
Именно во время «Боровского фестиваля» Бор познакомился с Вернером Гейзенбергом, которого Зоммерфельд представил как молодого человека, имеющего обоснованные возражения к некоторым построениям самого Бора. Датчанин, который обожал научные беседы и не очень любил лекции, пригласил юного физика на пешеходную прогулку по склонам возвышенности Хайнберг (Hainberg), расположенной в западной части гёттингенского леса. Гейзенберг вспоминал потом: «Эта прогулка оказала сильнейшее воздействие на мое последующее научное развитие, или даже, вернее сказать, всё мое научное развитие, собственно, и началось с этой прогулки».
Еще одним важным для Гейзенберга событием того года стало участие в работе юбилейного съезда Общества немецких естествоиспытателей и врачей, который проходил в сентябре в Лейпциге. Это старейшее объединение немецких ученых разных специальностей было создано в 1822 году. Многие сообщества по отдельным научным дисциплинам — математическое, физическое и др. — существовали поначалу как секции этого большого общества. И, даже выделившись в самостоятельные объединения, они по традиции продолжали проводить свои съезды совместно с «материнской организацией».
Руководство Немецкого физического общества решило отметить роль эйнштейновских идей в науке: пленарный доклад поручили сделать самому автору теории относительности. Это был главный пункт программы съезда, именно ради него отец Вернера на последние деньги купил ему билет от Мюнхена до Лейпцига и обратно. Для экономии Вернер поселился в самой дешевой гостинице в одном из худших районов города. Денег на еду уже не было. Хорошо еще, что до начала заседания оставалось немного свободного времени, и голодного студента подкормила сливами на лужайке перед памятником в честь Битвы народов «некая юная девица», о которой он вспоминал почти полвека спустя.
Едва войдя в помещение, где вечером должно было начаться заседание съезда, Гейзенберг почувствовал непонятное напряжение, разлитое в воздухе, — обстановка разительно отличалась от той, что царила прежде, во время «Боровского фестиваля». Вернер не знал тогда предыстории этого заседания, готовящегося стать кульминацией противостояния двух выдающихся ученых, двух нобелевских лауреатов — Альберта Эйнштейна и Филиппа Ленарда. Это противостояние подробно описано в моей книге «Альберт Эйнштейн в фокусе истории ХХ века»1. Расскажем кратко, как развивался конфликт, отсылая за подробностями к упомянутой книге.
Ленард vs Эйнштейн
Поначалу отношения между ними были уважительными. Единственное, с чем не мог смириться профессор Ленард, было отрицание Эйнштейном существования мирового эфира, без которого нельзя было представить классическую физику.
Отношения между двумя учеными резко обострились после 1919 года, когда справедливость общей теории относительности была экспериментально подтверждена. Эйнштейн стал всемирно известен, о его теории писали газеты, ее обсуждали на улицах, в пивных, на вокзалах…
Такая популярность имела и оборотную сторону: она сделала великого физика мишенью для недоброжелателей и сторонников иных политических взглядов. Ленард тяжело переживал необычайную популярность своего научного противника, но до поры до времени оставался в рамках научной этики. Зато некоторые проходимцы от науки, вроде Пауля Вайланда, прикрываясь именем Ленарда, устроили настоящую травлю Эйнштейна, не стесняясь открыто провозглашать антисемитские лозунги.
В конце концов автор теории относительности не выдержал и опубликовал в газете Berliner Tageblatt обширную статью под названием «Мой ответ антирелятивистскому предприятию». Впоследствии он сожалел о том, что не удержался и нанес в этой статье болезненный удар по репутации Ленарда, который, как оказалось, не участвовал в антисемитской кампании против Эйнштейна.
Окончательный разрыв отношений Ленарда и Эйнштейна произошел на первом после недавно закончившейся мировой войны съезде Общества немецких естествоиспытателей и врачей, который проходил в сентябре 1920 года в маленьком курортном городке Бад-Наухайме.
В целом подавляющее большинство присутствующих физиков оказалось на стороне Эйнштейна. Ленард чувствовал себя непонятым и одиноким. После того, как Планк объявил дискуссию закончившейся, многие физики попытались успокоить гейдельбергского профессора и сгладить его конфликт с Эйнштейном. Макс фон Лауэ тоже сделал попытку погасить ссору, заявив: «Эйнштейн же просто ребенок». На что Ленард жестко возразил: «Дети не пишут статьи в Berliner Tageblatt!»
Видя, что усилия коллег не приносят успеха, Эйнштейн сам догнал Ленарда в гардеробе и попросил прощения, на что обиженный профессор только бросил: «Сейчас это уже слишком поздно».
Съезд в Лейпциге по воспоминаниям Гейзенберга и на самом деле
Реванш за поражение в Бад-Наухайме Ленард собирался получить на том самом съезде в Лейпциге, на который Вернер Гейзенберг приехал в 1922 году по билету, купленному ему отцом.
Следует отметить, что 1922 год стал поворотным и в судьбе Ленарда. Ранее он не позволял себе в научных публикациях хотя бы в малой степени проявиться антисемитским чувствам.
Теперь же юдофобия Ленарда стала публичной. «Прозревший» под влиянием националистической пропаганды, он начинает видеть в творчестве своего научного антипода прежде всего «еврейский дух, смертельно опасный для здорового немецкого творчества». Как раз в это время в голове Ленарда закладываются основы нового учения, которое он назовет «немецкой», или «арийской», физикой. Расистский взгляд на науку, развитию которого гейдельбергский профессор посвятит все оставшиеся годы жизни, будет поначалу одобрительно встречен руководством Третьего рейха, пока бесперспективность и научная бесплодность такого подхода не станут очевидными даже далеким от физики людям.
Усиление антисемитских настроений в первые годы Веймарской республики было заметно невооруженным взглядом. Кульминацией таких настроений стали два политических убийства, совершенные членами правоэкстремистской националистической организации «Консул»: в августе 1921 года они убили министра финансов Маттиаса Эрцбергера, а 24 июня 1922 года, через два дня после закрытия «Боровского фестиваля», был застрелен министр иностранных дел, выдающийся предприниматель, политик и публицист Вальтер Ратенау, друг автора теории относительности.
Эйнштейн хорошо понимал важность выступления в Лейпциге. Ради него он отказался участвовать в совместной немецко-голландской экспедиции в Батавию (нынешняя Джакарта) для наблюдения полного солнечного затмения. На этой поездке, сулившей укрепление позитивного образа Германии в мире, настаивало Министерство иностранных дел, но великий физик поначалу был тверд.
Стерпеть почет, оказанный ненавистной теории на съезде в Лейпциге, было выше сил Ленарда. Он и еще восемнадцать его единомышленников — профессоров и докторов наук — сделали специальное заявление для прессы и подготовили яркую листовку на плотной красной бумаге, которую раздавали всем желающим у дверей в зал заседаний. В заявлении и в листовке говорилось: «Мы, нижеподписавшиеся физики, математики и философы, решительно протестуем против впечатления, будто теория относительности представляет собой высшую точку современного научного исследования. Считаем это несовместимым с серьезностью и достоинством немецкой науки, когда в высшей степени спорная теория поспешно, на манер базарного зазывалы, вносится в мир дилетантов и профанов».
Такую листовку вручили при входе в зал заседаний и Вернеру Гейзенбергу. Вот как он описывает это в воспоминаниях «Часть и целое»: «Когда я собирался войти, какой-то молодой человек — как я позже услышал, ассистент или ученик известного профессора физики из южнонемецкого университетского города — сунул мне в руку типографски отпечатанный красным шрифтом листок, призывающий не доверять Эйнштейну и его теории относительности. Эта теория, говорилось в листке, вздорная спекуляция, разрекламированная еврейской печатью и всецело чуждая немецкому духу».
Гейзенберг не называет Ленарда по имени, ограничиваясь легко понятным эвфемизмом «известный профессор физики из южнонемецкого университетского городка» (Гейдельберга). Слегка отличается и описание листовки: историки говорят о «плотной красной бумаге», а Гейзенберг говорит о листке, отпечатанном «красным шрифтом». Думается, оба описания — в пределах ошибок памяти, главное, что красный цвет листовки бросался в глаза.
Вернер сразу оценил демагогию текста и низость его авторов. Действие листовки оказалось противоположным замыслу Ленарда и его единомышленников. Гейзенберг пишет в воспоминаниях: «Что до содержания листовки, то оно произвело во мне то естественное действие, что я отбросил все сомнения относительно общей теории относительности, обрисованные мне в свое время Вольфгангом [Паули], и был теперь непоколебимо убежден в правильности этой теории. Ибо я уже давно по своему опыту мюнхенской гражданской войны усвоил, что о том или ином политическом направлении никогда нельзя судить по целям, которые оно громко провозглашает и к которым, возможно, действительно стремится, а только по средствам, которые оно применяет для осуществления целей. Дурные средства показывают, что их инициаторы сами уже не верят в убеждающую силу собственных идей. Средства, примененные здесь ученым-физиком против теории относительности, были так дурны и демагогичны явно оттого, что противник Эйнштейна заведомо не надеялся опровергнуть его теорию с помощью научных доводов».
Когда я дошел до этого места в воспоминаниях Гейзенберга, мне стало ясно, что он точно появлялся перед аудиторией, в которой должен был состояться доклад Эйнштейна, и держал в руках листовку, написанную будущим автором «Арийской физики» и восемнадцатью его единомышленниками. Но тут же меня уколола другая фраза из воспоминаний «Часть и целое». Гейзенберг пишет: «Доклад Эйнштейна состоялся в большой аудитории, куда, словно в театральный зал, можно было входить со всех сторон через маленькие двери».
Стоп! Вот эта фраза точно написана не очевидцем. Я даже сверил перевод с оригиналом, ведь бывает, что переводчик искажает написанное автором. Но нет, и в немецком тексте воспоминаний Гейзенберга стоит: «Доклад Эйнштейна состоялся…» А ведь это неверно: Эйнштейн на съезде в 1922 году не выступал! Несмотря на высказанное ранее желание, автор теории относительности так и не появился в Лейпциге. В последний момент он отказался от выступления, и доклад «Принцип относительности в физике» читал Макс фон Лауэ. Друзья Альберта убедили его не рисковать: очень надежные источники утверждали, что великий физик, друг недавно убитого министра иностранных дел Вальтера Ратенау, тоже внесен организацией «Консул» в «черный список» приговоренных к смерти. В письме Максу Планку от 7 июля 1922 года ученый объяснил свой отказ: «Так как я принадлежу к той группе, против которой националистическая сторона планирует покушения… Теперь ничто не поможет лучше, чем терпение и отъезд в путешествие».
Другу еще по бернским временам Морису Соловину Альберт пояснял: «Меня всё время предостерегают, я официально в отъезде, но на самом деле еще здесь. Антисемитизм очень силен».
Президент Немецкого физического общества Макс Планк сразу понял, что опасения Эйнштейна основательны, и в письме Максу фон Лауэ жаловался: «Эти люмпены довели дело до того, что они уже в состоянии зачеркнуть событие немецкой науки мирового значения».
На согласие фон Лауэ заменить Эйнштейна Планк реагировал с облегчением: «С чисто практической точки зрения эта замена, вероятно, имеет и преимущество, ибо те, кто вечно думает, что принцип относительности есть, по сути, еврейская реклама для Эйнштейна, получат хороший урок обратного».
Моя версия
Итак, не вызывает сомнения, что Вернер был в фойе того зала, где должен был состояться доклад Эйнштейна. Также очевидно, что сам доклад об общей теории относительности Гейзенберг не слышал. Ибо он, конечно, не мог спутать известного уже на весь мир физика с профессором Максом фон Лауэ. О содержании доклада в воспоминаниях Гейзенберга нет ни строчки, хотя другой своей встрече с Эйнштейном, состоявшейся четырьмя годами позже, он посвятил целую главу в книге воспоминаний, запомнив каждое слово великого ученого.
Свое молчание о докладе 1922 года Гейзенберг оправдывает тем, что расстроился, прочитав «красную листовку»: «Но после такого разочарования я уже не мог как следует вслушаться в доклад, а по окончании заседания не предпринял никакой попытки познакомиться с Эйнштейном, что мог бы сделать, скажем, воспользовавшись рекомендацией Зоммерфельда».
Мне кажется, что дело в другом. Мы уже упоминали, что до начала заседания у Вернера было несколько свободных часов, и кроме приятной встречи с юной девицей у памятника в честь Битвы народов, он мог по какой-то надобности заглянуть в свою гостиницу. Там его ждал неприятный сюрприз: все его вещи были украдены. Он пишет об этом в воспоминаниях, относя посещение гостиницы ко времени после заседания, а не до: «…Мне пришлось констатировать, что всё мое добро, рюкзак, белье и второй костюм, украдено. К счастью, мой обратный билет оставался у меня в кармане. Я пошел на вокзал и сел в первый же поезд до Мюнхена. Всю дорогу я пребывал в полном отчаянии, поскольку знал, что не могу взвалить на своего отца столь большую финансовую потерю».
Другими словами, Вернер не был вечером на заседании съезда. Но признаться в том, что деньги отца на билет из Мюнхена в Лейпциг и обратно были потрачены зря, он не мог. Поэтому и придумал, а потом поверил, что видел Эйнштейна, но «не мог как следует вслушаться в доклад».
Гордый юноша по приезде в Мюнхен нашел себе работу лесоруба в лесном районе к югу от города. Там на сосновый лес напал жук-короед, и требовалось рубить больные деревья и сжигать их кору. Только заработав таким способом достаточно денег, чтобы компенсировать лейпцигские потери, он смог снова вернуться к физике.
* * *
Так как же оценить достоверность чьих-то воспоминаний? Как увидеть в них вольные или невольные ошибки памяти? Простой рецепт уже дан: нужно самому вжиться в описываемые события так, будто ты в них участвуешь, стоишь на балконе у Понтия Пилата или бродишь в фойе аудитории, в которой скоро будет выступать Эйнштейн.
Евгений Беркович,
главный редактор журнала
«Семь искусств», канд. физ.-мат. наук,
доктор естествознания (Германия)
1 Беркович Е. Революция в физике и судьбы ее героев. Альберт Эйнштейн в фокусе истории ХХ века. М.: URSS, 2018.
Лукаво обходятся ядовитые замечания Эйнштейна 1919 — 1920 гг:
1. «Я восхищаюсь Ленардом как искусным физиком-экспериментатором; однако в теоретической физике он он пока ничего не совершил …»
2. «Сейчас в Германии меня называют «немецким ученым», а в Англии я представлен как «швейцарский еврей». Но если судьбой мне уготовано стать у всех бельмом на глазу, то произошло бы обратное: я оказался бы «швейцарским евреем» для немцев и «немецким ученым» для англичан».
Лукаво обходятся ядовитые замечания Эйнштейна 1919 — 1920 гг:
Зачем же сразу вешать ярлыки? Эти замечания не обходятся, просто в газетную версию статьи они не вошли (строгие ограничения на объем статьи). Все же главный герой этой заметки не Эйнштейн и не Ленард, а Гейзенберг. В полной версии статьи, которая появится в журнале «Семь искусств», по крайней мере, первая цитата присутствует. Не говоря уже о том, что в указанной книге об Эйнштейне («Альберт Эйнштейн в фокусе истории») противостояние Эйнштейна и Ленарда, а также антисемитская травля автора теории относительности подробнейше обсуждается. Какой мне смысл «лукавить»?
Мне статья понравилась творческим переносом приема перевоплощения из мира театра в область исторической беллетристики.
И мне симпатичен поступок Альберта Эйнштейна, догнавшего старшего по возрасту коллегу и около гардероба, извинившегося перед ним, хотя, возможно, публичное извинение привело бы к более человечески позитивному результату.
Интересно, что такого было в газетной статье, что заставило так эмоционально отреагировать Филиппа Ленарда — …Дети не пишут статьи в Berliner Tageblatt!, на примиряющую реплику Макса Фон Лауэ?
Автор красиво на примере молодого Вернера Гейзенберга, в очередной раз показал нам – гениальность легко сочетается с полной житейской неприспособленностью – это же надо, имея такой интеллект, лесорубом, пусть даже временно, зарабатывать на жизнь. Эдуард Циолковский, по его воспоминаниям, был, выражаясь народным языком, таким же молодым лопухом. А вот, например, Михаил Ломоносов, Альберт Эйнштейн, Эрнест Резерфорд, похоже, были совсем другого поля ягоды – они могли, когда это им было нужно, мгновенно и убедительно стать своими в любой социокультурной среде и были по-человечески более привлекательными, хотя и отпугивали близких своей трудоспособностью. И при этом ни на мгновение не переставали быть научными работниками по призванию. Драгоценно редкие личности, поэтому любая информация о них будет нелишней и интересной. И мне кажется, можно только приветствовать использование любых мыслимых и немыслимых техник творческого перевоплощения, если они помогают добыть хотя бы крупицу новой информации. :)
Назвал Циолковского Эдуардом, а надо было Константином. Слаб человек :)
Статью Эйнштейна в газете можно найти в первом томе его собрания научных трудов (М.: Наука, 1965, с. 693-696), где она опубликована под заглавием «Мой ответ. По поводу антирелятивистского акционерного общества». С современной точки зрения весьма корректный ответ, достаточно сравнить со статьей Хромова-Борисова в этом номере ТрВ-Наука :)
Спасибо за ссылку. Прочитал. Согласен с оценкой, только уточню – …с современной точки зрения российского ученого. С точки зрения немецкого научного сообщества, даже в сегодняшней демократической Германии, такая статья – возмутительное нарушение традиционных норм культурного поведения. :)
О предыстории появления статьи Эйнштейна в «Берлинер Тагеблатт» и ее последствиях подробно рассказывается в упомянутой книге «Альберт Эйнштейн в фокусе истории ХХ века», а также в моей статье в «Семи искусствах»:
http://7iskusstv.com/2014/Nomer8_9/Berkovich1.php
За статью в «Берлинер Тагеблатт» Эйнштейна пожурила жена Макса Борна: «Мы всем сердцем сочувствуем Вам из-за той склоки, которой Вас мучают. Как Вы страдаете, доказывает столь не похожий на Вас текст, к написанию которого Вы в своем более чем справедливом гневе дали себя увлечь: к сожалению, весьма неловкий ответ в газете».
Эйнштейн признал, что статья была ошибкой и ответил на следующий же день: «Дорогие Борны! Не будьте строги ко мне. Каждый должен время от времени приносить на алтарь глупости свои жертвы, на радость богам и людям. И я сделал это своей заметкой. Это подтверждают в этом смысле на редкость единодушные письма всех моих дорогих друзей». Попытки примирить Эйнштейна и Ленарда, сделанные Зоммерфельдом, оказались неудачными. Ленард требовал публичных извинений: «Если же господин Эйнштейн находит свои высказывания достойными сожаления, другими словами, полностью неверными, то он должен от них так же публично, как он их высказал, отказаться; иначе он никак не сможет исправить сделанную по отношению ко мне несправедливость, если это вообще еще можно сделать».
Помирить Ленарда с Эйнштейном не было никакой возможности. Правда, Альберт сделал последнюю попытку и выполнил требование Ленарда о публичном извинении. В литературе, посвященной событиям в Бад Наухайме, на этот факт не часто обращают внимания. А между тем, на следующий день после окончания дискуссий по теории относительности, 25 сентября 1920 года в той самой газете «Берлинер Тагеблатт», где была опубликована статья Эйнштейна против Вайланда и Ленарда, появилось следующая заметка:
«От профессоров Ф.Химштедта (Фрайбург) и М.Планка (Берлин) к нам из Бад Наухайма поступило для публикации следующее заявление: в „Берлинер Тагеблатт“ от 27 августа была опубликована заметка господина профессора Эйнштейна под названием „Мой ответ антирелятивистскому предприятию“ как защита от „Общества немецких естествоиспытателей в поддержку чистой науки“, на первом собрании которого, как известно, господин Вайланд зло нападал лично на него. В этой же заметке он также упоминал господина профессора Ленарда, который, наряду с другими физиками, был внесен в список докладчиков. Недавнее заседание естествоиспытателей в Бад Наухайме дало нам возможность установить, что господин Ленард был включен в список помимо его воли. На основании этого господин Эйнштейн уполномочил нас сообщить о его крайнем сожалении, что он в своей заметке не удержался от обвинений, направленных против глубоко им уважаемого коллеги господина Ленарда».
Это запоздалое извинение уже ничего не смогло изменить.
Спасибо за разъяснения. Статью прочитал – интересная, многослойная. Похоже, Альберт Эйнштейн сделал всё, что было возможным в обстановке того времени, не нам судить – кто не ошибается, да и бесполезно в пустой след, единственно – следует, видимо, виртуально порекомендовать будущим Эйнштейнам познакомится с Вашей книгой и статьей.
В очередной раз мы видим: влияние прессы, шире – СМИ — на интеллектуальную жизнь социума весьма заметна и заслуживает уважительного, серьезного отношения и очень аккуратного обращения. Но с другой стороны – знал бы где упасть… .
Уважаемый Евгений, чтобы Вы не увидели с моей стороны даже намёка на нравоучения, привожу свою авторскую кредокарточку, всё-таки суббота сегодня. :)
Я
никого
никогда
не учу.
И не хочу.
А вместе —
всегда готов
поиграть
конструктором
слов.
Вместе
легче мучиться,
если не получится. :)
В очередной раз мы видим: влияние прессы, шире – СМИ — на интеллектуальную жизнь социума весьма заметна и заслуживает уважительного, серьезного отношения и очень аккуратного обращения.
Это верно, но нужно учитывать не только СМИ, но и разных «агентов влияния», которых возле Эйнштейна всегда было много. Показательно в этом смысле его отношение к большевикам и сталинскому террору, о котором я писал в другой статье в «Троицком варианте»: https://trv-science.ru/2017/08/15/einstein-i-bolsheviki/
Уважаемый Евгений, чтобы Вы не увидели с моей стороны даже намёка на нравоучения
Что Вы, даже мысли не было. Мне всегда приятно поговорить на интересующие меня темы. Спасибо!
Статью Эйнштейна в газете можно найти в первом томе его собрания научных трудов (М.: Наука, 1965, с. 693-696), где она опубликована под заглавием «Мой ответ. По поводу антирелятивистского акционерного общества».
Боюсь, не все читатели русского перевода этой статьи поймут иронию Эйнштейна, скрытую в этом названии. Собственно, эта статья была ответом на деятельность так называемого «Общества немецких естествоиспытателей в поддержку чистой науки» («Arbeitsgemeinschaft deutscher Naturforscher zur Erhaltung reiner Wissenschaft e.V.»). Его организатором и председателем был проходимец Пауль Вайланд, никому в науке до того не известный тип, выдававший себя за эксперта по теории относительности.
Чтобы понять сарказм, заложенный в название статьи Эйнштейна, нужно сказать несколько слов о принятых в Германии формах предприятий и общественных организаций. Обычно эти формы указываются в виде аббревиатур, включенных в название предприятия. Так, Общество Вайланда имеет в конце буквы «e. V.», означающие «eingetragener Verein» («зарегистрированное общество»). Как правило, к этому типу объединений относятся некоммерческие (еще говорят «идеальные») предприятия, не стремящиеся извлечь прибыль из своей деятельности. Эйнштейн сознательно употребил другую аббревиатуру «GmbH» («Общество с ограниченной ответственностью»), которая предполагает коммерческое предприятие, стремящееся извлечь из своей деятельности максимальную прибыль. Иначе говоря, великий физик высмеял «идеальный» характер «Общества в поддержку чистой науки».
Удачи!
Нужна некоторая смелость для того, чтобы предпочесть собственные умозаключения прямому свидетельству.
Логическое не совпадает с историческим. Прав Гейзенберг — эпизод (по выступлению Эйнштейна на съезде) в его воспоминаниях достоверен.
Соль в том, что ученый сам оказался в положении Эйнштейна — бельмом на глазу общества (российского, по крайней мере). Имею в виду способность Гейзенберга создать атомную бомбу в Германии задолго до американцев (примерно, к 1942 г).
Некоторые детали очерка г-на Берковича вокруг этого вертятся.
Вопрос о достоверности воспоминаний, который так детально и интересно исследовал Евгений Беркович на примере мемуаров М. Борна и В. Гейзенберга — труден для историографов и историков науки. Недаром среди них ( а чаще у криминологов) бытует поговорка — врет как очевидец. Реальность установить бывает трудно, нужны перекрестные свидетельства и исследования. Вот ситуация из области генетики. Широко известно, что в 1900 г. три ботаника (де Фриз, Корренс и Чермак) одновременно переоткрыли законы Грегора Менделя о наследовании признаков, будучи ранее не знакомы с его работой 1865 г. Увы, это скорее всего миф. Крупный биолог Карл Корренс (1864-1933) вспоминал, что узнал о работе Менделя лишь после 1899 г., когда раздумывал над своими опытами по скрещиванию в период с 1896-1899 гг. Однако историк биологии H. Rheinberger исследовал рабочие журналы Корренса и обнаружил там краткий реферат работы Менделя, датированный апрелем 1896 г. Корренса в то время интересовал прежде всего феномен материнского наследования признаков, нежели смысл расщепления по ним 3:1 во втором поколении. Корренс попросту «забыл», что читал работу Менделя еще до собственных опытов по скрещиванию. Это, видимо, невольно вытеснилось из его памяти. Ситуация довольно типичная. Мало знать о фактах, надо эмоционально проникать в их «душу».
Еще чаще вольные или невольные девиации встречаются в воспоминаних литераторов. Так, в рецензии писателя-эмигранта Романа Гуля на известную книгу Н. Берберовой «Курсив мой» встречаем такой типичный пассаж :« Берберова говорит, что была на похоронах Замятина. На них было всего человек 8, я всех хорошо помню, ее я не помню». Кому верить и можно ли установить реальность?
Надо же, какая красивая живая конструкция — …врёт, как очевидец. Любопытно — комментарий подталкивает к интересным аналогиям в способах наследования информации на разных иерархических уровнях Живого – клетке, организме, социуме и далее. Цепи, цепи – продолжаются, ветвятся, сплетаются, обрываются, зарождаются… :). Спасибо.
Нужна некоторая смелость для того, чтобы предпочесть собственные умозаключения прямому свидетельству.
Особой смелости не требуется, если умозаключения в свою очередь опираются на прямые свидетельства других участников. Нужно только грамотно сопоставить их и сделать вывод. Простой пример: Гейзенберг утверждает, что Эйнштейн выступал в Лейпциге. Это прямое свидетельство Гейзенберга. С другой стороны, есть письма Эйнштейна Планку и Соловину, в которых он сообщает о своем отказе от выступления. Это тоже прямые свидетельства, противоречащие первому. Но выступление фон Лауэ вместо Эйнштейна — это доказанный факт, зафиксированный и материалами конгресса и воспоминаниями очевидцев. Значит, прямое свидетельство Гейзенберга не соответствует действительности. Отметить это не требует большой смелости.
Мало знать о фактах, надо эмоционально проникать в их «душу».
Примерно это я и хотел сказать, когда писал о том, что нужно «вжиться в описываемые события». Теоретически существует масса объяснений, почему Гейзенберг ошибочно утверждал, что Эйнштейн все же выступал на съезде. И мы должны выбирать наиболее правдоподобную версию. А степень правдоподобия мы оцениваем по известным нам параметрам личности, или, другими словами, души героя. Будь на месте Гейзенберга в описываемой ситуации Вольфганг Паули или Паскуаль Йордан, я бы предложил другие объяснения. Но для Вернера Гейзенберга больше всего подходит та гипотеза, которая изложена в статье.