Сталин и казни философов

С момента исключения из Тифлисской православной семинарии в 1899 году Иосиф Джугашвили (принявший позже псевдоним Сталин) был вынужден часто менять места жительства, живя в Тифлисе, Баку, Батуми или Кутаиси. Причина в том, что он нарушал законы и боялся арестов. В его официальных биографиях указывалось, что с 1901 года (когда ему исполнилось 22 года) он боролся с правительством и царской властью. Однако эта борьба была не теоретически-возвышенной, а криминально-бандитской. В апреле 1902 года Сталина все-таки арестовали, осудили за бандитизм на два года (сидел в тюрьме в Кутаиси). Затем его отправили в ссылку в Сибирь. В сентябре 1905 года с группой сообщников он принял участие в ограблении склада оружия в Кутаиси.

В это время Ленин и его сподвижники ввели в свой арсенал практику «экспроприации» денег у государства (попросту говоря, грабежей). Один из каналов снабжения средствами был связан с бандой Сталина. Это объясняет, почему его стали приглашать на важные сходки большевиков. Так, с 12 по 17 декабря 1905 года он присутствовал на I конференции РСДРП в Таммерфорсе (сейчас Тампере, Финляндия), где познакомился с Лениным, 10–25 апреля 1906 года был в Стокгольме (Швеция), где проходил IV съезд РСДРП, затем съездил в столицу Дании Копенгаген. По возвращении на родину он в 1906–1907 годах организовал банду террористов, насчитывавшую 75 человек, нападавших на банки. К руководству бандой он привлек друга детства, красавца-армянина, отличавшегося небывалой силой и смелостью, — Симона Тер-Петросяна, получившего кличку Камо.

Джугашвили (Коба) знал, что Ленин закупает взрывные устройства, и отправил Камо в Финляндию к Ленину, где будущий «вождь мирового пролетариата» вручил приезжему «несколько динамитных бомб македонского образца». С этими бомбами Камо вернулся в Тифлис. 13 июня 1907 года сталинская банда совершила в Тифлисе дерзкое ограбление кареты казначейства (знаменитая «Тифлисская экспроприация»). Начал ограбление сам Коба. С крыши дома он лично бросил полученную от Ленина бомбу под ноги лошадям, кассира Курдюмова и счетовода Головню выбросило из кареты на улицу, потом второй заговорщик бросил в конце улицы вторую бомбу. Охранявших на лошадях казаков разметало в стороны, большинство из них были убиты. Камо, переодетый в форму офицера, гарцевал неподалеку на рысаке, соскочил с лошади, вбежал в облако пыли, выхватил мешок с деньгами из взорванной кареты и исчез.

Во время этого теракта были убиты и ранены десятки людей. Была похищена огромная сумма денег (375 тыс. руб.), только что присланных из Москвы. Значительную часть сворованного удалось передать Ленину. Сумма состояла из пятисотрублевых банкнот под литерой АМ с последующими цифрами, начинавшимися с № 62900 и кончавшимися № 63650. Поскольку номера банкнот были известны Российскому казначейству, все банки в стране и за рубежом были извещены о похищенном, и это позволило позже арестовать в России и в Европе — Париже, Мюнхене, Стокгольме и в других городах — многих людей, предъявивших украденные купюры к оплате (в числе арестованных в 1908 году в Париже был Максим Литвинов — будущий сталинский нарком иностранных дел, который после ареста был выслан французскими властями в Великобританию), а также, как писала Крупская, другие сторонники Ленина, «пытавшиеся произвести размен… В Стокгольме был арестован латыш (Янис Страуян, как утверждает Д. А. Волкогонов. — В. С.) — член цюрихской группы, в Мюнхене — Ольга Равич, член женевской группы, наша партийка, недавно вернувшаяся из России, Богдасарян и Ходжамирян. В самой Женеве был арестован Семашко…» За двоих из них Ленин, находившийся тогда за границей, в августе 1908 года ходатайствовал об освобождении из заключения.

Как писал Волкогонов: «Тифлисская экспроприация была самой грандиозной из всех… но не единственной. Известными „эксами“ были захваты крупных денежных сумм на корабле „Николай I“ в бакинском порту, ограбления почтовых отделений и вокзальных касс… Ленину было из каких средств выделять небольшие суммы Каменеву, Зиновьеву, Богданову, Шанцеру, другим большевикам в качестве „партийного жалованья“».

Помимо Таммерфорсе, Стокгольма и Копенгагена, Сталин побывал и в других европейских городах. С 30 апреля по 19 мая 1907 года он участвовал в V съезде РСДРП в Лондоне, 1 июня 1911 года в Париже его избрали в Оргбюро ЦК РСДРП, 10 ноября 1912 года он прибыл в Краков (Польша), где прожил весь декабрь, а оттуда в январе 1913 года переехал в Вену. В 1912–1913 годах за границей он близко сошелся с Николаем Бухариным, который дружески помог ему справиться с трудной задачей. Джугашвили вознамерился написать очерк об отношении марксистов к национальному вопросу (его как грузина это волновало естественным образом). Но, чтобы написать грамотную работу, надо было познакомиться с высказываниями Маркса, Энгельса и других, а все нужные публикации еще не были переведены ни на грузинский, ни на русский. Иностранными языками грузин не владел, и Бухарин пришел ему на помощь, потратив большое время на перевод и растолковывание Кобе высказываний марксистов. В результате очерк «Марксизм и национальный вопрос» был впервые напечатан в мартовско-апрельском номере журнала «Просвещение» 1913 года под названием «Национальный вопрос и социал-демократия».

В глазах Ленина Коба предстал в лучшем виде. С показным энтузиазмом «этот замечательный грузин» (как Ленин написал в одном письме) постоянно поддерживал Ленина, который посчитал его своим протеже и отдавал ему иногда предпочтение перед яркими революционерами-интеллектуалами. Будучи знакомым со статьей Сталина о национальном вопросе, Ленин после Октябрьского переворота 1917 года решил, что тот способен исполнять обязанности наркома по делам национальностей в первом правительстве большевиков. Тем самым помощь Бухарина сыграла определяющую роль в судьбе Сталина. Затем Сталина назначали на командные должности в годы Гражданской войны (под Царицыном он показал себя исключительно жестоким, и за массовые расстрелы красных командиров его критиковал даже Ленин).

Однако большинство соратников Ленина не признавали Сталина интеллектуалом, считая его недостаточно образованным. Не случайно получило хождение высказывание Троцкого «Сталин — самая выдающаяся посредственность в нашей партии». Позднее Троцкий слегка модифицировал эту характеристику: «Сталин есть самая выдающаяся посредственность бюрократии… Сознание своей посредственности Сталин неизменно несет в самом себе».

В 1926 году число сторонников Троцкого в партии в целом по стране было огромным. Сталин был вынужден признать в ноябре 1928 года на пленуме ЦК, что в лагере троцкистов состояли десятки тысяч большевиков, но он нашел способ побороть «уклонистов-интеллектуалов»: он увеличивал прием в партию «рабочих от станка». В 1923 году в партии состояло 386 тыс. человек, в 1924 году (в результате проведенного Сталиным после смерти Ленина «ленинского призыва») численность партии удвоилась и составила 735 тыс. чел., в 1927 году еще раз удвоилась — их стало 1236 тыс., в 1930 году 1971 тыс., в 1934-м — 2809 тыс. чел. Если в 1917 году большевиков с высшим образованием было более половины состава партии (в целом 54%, из них 32% с законченным и 22% — с незаконченным), то в результате сталинского «орабочивания» партии число лиц с высшим образованием к 1927 году упало до 1%, причем более четверти членов партии (27%) не имело даже начального образования. «Промывка мозгов» этих людей примитивными лозунгами и обвинениями в «умствовании», «пренебрежении интересами рабочего класса и передового крестьянства» не представляла больших затруднений. У Сталина прорезался новый талант — в достаточно просто написанных фразах, легко находящих понимание у самых простых людей, он сумел подать свои взгляды как единственно правильные, разумные, несущие пользу всем, а не только узкому кругу партийных мыслителей.

К тому же Сталин оказался мастером закулисных интриг, он использовал грызню среди высшего аппарата ленинской партии и сумел после смерти Ленина провести акции против Троцкого и многих других лидеров, а затем, после высылки Троцкого из СССР, стал претендовать на роль главного теоретика марксистской философии. Ему хотелось заявить о себе как об образованном философе, отлично понимающем глубинные процессы развития общества. С помощью философов он намеревался взвинтить кампанию с обвинениями сторонников Бухарина, которого он также решил изничтожить, и закрепить за собой лидирующую позицию главного философа-марксиста. Ему было важно, чтобы таковым его назвали сами философы, и он приступил к криминальной по сути стратегии подкупа ведущих философов и переманивания их на свою сторону.

Для начала лидер диамата в стране Абрам Моисеевич Деборин был рекомендован в 1928 году на заседании Политбюро большевистской партии к избранию в действительные члены Академии наук. Но всех ставленников Сталина академики в начале 1929 года провалили голосованием. Руководство АН вызывали в Москву сначала в ЦК партии, а затем в правительство, и после выкручивания им рук сопротивление несогласных удалось преодолеть, в третьем (незаконном, согласно Уставу АН) туре голосования Деборин стал академиком.

После этого Сталин попытался установить личные доверительные отношения с новым академиком. Расчет был ясным: голос Деборина был бы непременно услышан всеми специалистами и укрепил бы значимость имиджа Сталина. Во время спектакля в Большом театре приятель Сталина грузин Серго Орджоникидзе привел Деборина в ложу к Сталину. Об этом философ сам поведал перед смертью в 1963 году в воспоминаниях, которые вдова академика смогла опубликовать лишь в феврале 2009 года. Вот как он описал события 1928 года: «Однажды Орджоникидзе, встретив меня в Большом театре, затащил в ложу Сталина, чтобы нас познакомить. И. В. Сталин очень дружески меня принял и стал угощать вином и фруктами, а под конец завел разговор о моем внепартийном состоянии, прибавив, что все члены Политбюро за мое вступление в партию. Разумеется, я не заставил себя долго упрашивать, поблагодарил и немедленно дал свое согласие. Через несколько дней в „Правде“ появилась заметка о моем вступлении в партию по специальному постановлению ЦК и без прохождения кандидатского стажа. После этого Сталин несколько раз приглашал меня к себе в ложу, когда он знал, что я в театре».

Вскоре сразу несколько человек из сталинского окружения начали открыто уговаривать Деборина сделать заявление о лидерстве Сталина в философии. Однако Деборин не захотел сближаться со Сталиным. Поняв, что желаемого толку от Деборина не добьешься, Сталин попытался приблизить к себе двух наиболее известных его учеников — Яна Стэна и Николая Карева. Он понадеялся с их подачи заполучить признание в кругах философов, а для прикрытия сделал вид, что собирается глубже разобраться в диалектике, и пошел на необычный шаг: стал приглашать Стэна в свою небольшую квартиру в Кремле, где Ян Эрнестович приступил фактически к чтению ему лекций по диалектике Гегеля. Из воспоминаний друзей Стэна известно, что желанного признания Сталина светочем философии из уст Стэна не прозвучало. Один из друзей Яна Эрнестовича даже упоминал, что того доводила порой до бешенства неспособность Сталина воспринять философские рассуждения Гегеля, и тогда он кричал на Сталина и даже хватал его за лацканы пиджака и тряс. Последняя жена Бухарина красочно описала Стэна: «Он отличался независимым характером; на Сталина смотрел всегда сверху вниз, с высоты своего интеллекта, за что расплатился ранее многих. В гордом облике этого латыша с выразительным умным лицом, сократовским лбом и копной светлых волос было что-то величественное».

О несдержанности Стэна в разговорах со Сталиным вспоминал и Деборин: «…Ян Эрнестович Стэн, состоявший одно время в близких отношениях со Сталиным, был вхож к нему в дом… Стэн был один из самых честных людей, каких мне приходилось встречать. Его искренность и откровенность, абсолютное неумение кривить душою выделяли его среди товарищей. Он не способен был уступить Сталину хотя бы формально в чем-нибудь, раз он не был согласен. Я лично был свидетелемстолкновения Стэна со Сталиным. Когда началась „критика“ деятельности и теоретических установок так называемого деборинского философского руководства, и Сталин, не высказавшись еще открыто, занимал двусмысленную позицию, Стэн бросил ему в глаза обвинение в том, что он, Сталин, „торгует марксизмом“. Разговор происходил по телефону. Должен сознаться, что по моему телу пробежал холод. По окончании разговора я набросился на Стэна: „Что ты натворил?! Ты знаешь, чем рискуешь?!“ Стэн только рассмеялся. Он принадлежал к железной когорте большевиков, не зная ни сомнений, ни подхалимства. Он знал Сталина лучше других и не доверял ему, говоря мне: „Ты увидишь, сколько зла он еще принесет“, — присовокупляя слова: „Впрочем, он окончит свои дни под забором“».

Стэн позволил себе к тому же безмерно разозлить Сталина, опубликовав в «Комсомольской правде» 26 июля 1929 года статью «Выше коммунистическое знамя марксизма-ленинизма», в которой решительно заявил, что политику партии необходимо пересмотреть в целом, ослабить жесткую дисциплину и непомерно зарегулированные требования к членам партии, чтобы предоставить им больше свободы к выражению своих мнений, а потом вообще написал такое, что вождь не мог не принять на свой счет: «После Ленина у нас не осталось людей, совмещающих в себе в таком диалектическом единстве теоретический и практический разум. Этот существенный пробел может заполнить только коллективная теоретическая мысль, развивающаяся в тесной связи с практическими задачами нашего социалистического строительства».

Намек Стэна на слабый теоретический базис именно Сталина был очевиден, его слова возмутили Сталина, о чем он написал Молотову 29 июля 1929 года: «Решительно возражаю против помещения в „Ком[сомольской] пр[авде]“ статьи Стэна… Это либо глупость редакции… либо прямой вызов Центральному комитету партии… Пора положить конец этому безобразию. Пора призвать к порядку и обуздать эту группу, сбивающуюся или уже сбившуюся с пути ленинизма на путь мелкобуржуазного (троцкистского) радикализма».

Сталин, разумеется, выставлял в качестве предлога для такого «обуздания» то, что Стэн звал «к расшатке железной дисциплины партии, к превращению партии в дискуссионный клуб» и в этом «солидаризировался с Троцким и Бухариным» (подчеркивания Сталина).

Когда не только Деборин, но и Стэн не помог его провозглашению в философских кругах лидером, Сталин попробовал прибегнуть к помощи еще одного видного деборинского ученика — Карева, у которого сложилась устойчиво высокая репутация в среде философов. С 1926 года Карев был профессором МГУ, владел немецким и французским языками, был прекрасным оратором и автором многих исследований. Деборин характеризовал его следующими словами: «Николай Афанасьевич Карев — один из талантливейших молодых советских философов… Помимо научной и литературной деятельности, Стэн и Карев… отдавали много времени преподавательской работе».

Не найдя общего языка с авторитетными учеными, Сталин вышел из положения просто: приблизил к себе самых слабых и беспринципных из бывших деборинских студентов из Института красной профессуры — Марка Борисовича Митина, Павла Фёдоровича Юдина и Василия Николаевича Ральцевича. Троица, пойдя на неприкрытое мошенничество, напечатала в «Правде» откровенную ложь в адрес Деборина и его сподвижников. Их выпад в главном органе ЦК партии мог быть истолкован однозначно: отношения между Сталиным и теми, на кого он рассчитывал, охладились, а затем наступило быстро то, что и должно было произойти: отторжение и наказание.

Первоначальную функцию наказания было поручено осуществить тому, кто всю жизнь приниженно старался быть ближе всего к вождю, — Вячеславу Молотову. Вот что вспоминал Деборин в начале 1960-х годов: «Я был принят в партию в июле 1928 года, а уже через год я почувствовал, что отношение ко мне изменилось. На каком-то партийном активе В. М. Молотов позволил себе выпад по моему адресу, сказав, что „Деборин воображает себя Энгельсом на Советской земле“… Я хорошо понимал, что Молотов сделал это по „поручению“ Сталина, а не по своей инициативе. Так называемые „соратники“ Сталина не имели собственного мнения и голоса: они беспрекословно исполняли его приказы».

Из воспоминаний Деборина можно узнать и еще о некоторых важных деталях: так, в эти дни бывший ученик Деборина, ставший заведующим могущественнейшим Отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б), Алексей Иванович Стецкий, попросил его придти к нему. Цель вызова «на ковер» была объяснена предельно откровенно. Он вроде бы протягивал учителю прутик, пытаясь помочь вытянуть его из «зловонной трясины», в которой тот утопал. Нужно сделать только одно: выступить публично с заявлением, что есть лишь один светоч в наши дни в советской философии, товарищ Сталин. Об этой беседе и о смысле слов Стецкого Деборин признался в конце жизни и добавил, что, выслушав слова ученика, твердо отказался сыграть эту роль.

Но, видимо, что-то из прежних бесед с Дебориным казалось Сталину всё еще обнадеживающим. Очевидно, был Деборин при личных встречах с ним предупредителен и в меру мягок. Ну, может быть, не нашли все эти ходоки верного тона, не так, как надо, говорили, не на те струны нажимали. Сталин приказал им опробовать еще одну возможность. Уж очень, видимо, ему хотелось уломать авторитетнейшего академика Деборина. Вот что Деборин рассказал перед смертью. Вся троица заявились к нему домой и повторила то, что он уже не раз слышал из уст разных приближенных к Сталину: «Мои ученики, Митин, Юдин и Ральцевич, предъявили мне от имени Сталина — имя Сталина при этом, правда, не было произнесено, но это было очевидно и так, без слов — ультиматум: чтобы я на публичном собрании объявил других своих учеников — талантливых философов, преданнейших членов партии — врагами народа, троцкистами и террористами, чтобы моими руками уничтожить огромный коллективнаучных работников. Я, зная, чем рискую, отверг ультиматум, отказался стать предателем и палачом. Не знаю, почему Сталину понадобилось мое благословение на задуманное им злодеяние».

Так все попытки Сталина заставить интеллектуалов объявить его выдающимся философом провалились. Пришлось пойти в лобовую атаку и самому заявить о своих философских претензиях. Он выступил 27 декабря 1929 года на конференции марксистов-аграрников с докладом «К вопросам аграрной политики СССР», в котором представил себя глубоко мыслящим философом, объявил о шести главных задачах философии и обвинил теоретиков в отставании от практики: «…Надо признать, что за нашими практическими успехами не поспевает теоретическая мысль… Между тем необходимо, чтобы теоретическая работа не только поспевала за практической, но и опережала ее, вооружая наших практиков в их борьбе за победу социализма… теория, если она является действительно теорией, дает практикам силу ориентировки, ясность перспективы, уверенность в работе, веру в победу нашего дела… Беда в том, что мы начинаем хромать именно в этой области…»

Для наказания деборинцев Сталин выпустил на арену человека из иных кругов, Емельяна Ярославского (1878–1943). Троцкий называл его одним из самых приближенных к Сталину людей и характеризовал следующим образом: «…Небезызвестный Ярославский, выполняющий обычно самые двусмысленные поручения Сталина». Тот не доучился до конца 3-го класса начальной школы, ушел рабочим на Забайкальскую железную дорогу, с 1903 года был членом Боевого центра РСДРП (грабили банки и богатые дома), в 1907 был осужден за бандитизм на каторжные работы, сослан на Нерчинскую каторгу, в октябре 1917-го руководил Московским вооруженным восстанием, в 1918–1919 годах служил комиссаром Московского военного округа, был кандидатом в члены ЦК ВКП(б), в 1923–1930-м — членом Центральной контрольной комиссии ВКП(б), в 1923–1926-м — секретарем ЦК ВКП(б), затем членом КПК, до смерти — член ЦК ВКП(б). Был назван автором первой двухтомной «Истории ВКП(б)» на 696 страницах (1929), в которой фальсифицирована роль Сталина, но позже его авторство было оспорено, и сейчас эта книга ни в одной биографии Ярославского даже не упоминается. В июле 1931 года испрашивал разрешения у Сталина написать книгу о нем, но тот ответил: «Еще не пришло время». Его книга с сусальным текстом о достоинствах Сталина увидела свет в 1936 году. Он признан главным фальсификатором роли Сталина в революции 1917 года и в строительстве советской страны. Распорядился в 1920-х запретить исполнение духовной музыки Чайковского, Рахманинова, Моцарта, Баха, Генделя и других композиторов, составил списки («индексы») запрещенных книг, в которые вошли произведения Платона, И. Канта, В. Соловьёва, Л. Толстого, Ф. Достоевского и др. Подписал запрет ставить елки в новогоднюю ночь. Его, человека без образования, избрали в 1939 году в АН СССР (вместе со Сталиным, Митиным, Вышинским и Лысенко), он заведовал кафедрой истории ВКП(б) в Высшей партшколе. Из секретарей ЦК партии был определен Сталиным в 1926 году на роль главного борца с религией и «поповщиной» — опущен до поста председателя Союза воинствующих безбожников (одно название чего стоит!).

Он выполнил то, что Сталин безуспешно ждал от деборинцев: заявил 30 марта 1930 года, правда, не ахти на каком высоком митинге — на пленуме Союза безбожников, — что именно Сталин является неоспоримым лидером философской науки, а затем перешел к критике Деборина. Деборинцы не раскусили, кто истинный заказчик речи «богоборца», возмутились и отправили в газету «Безбожник» резкое «Письмо в редакцию», изложив полное несогласие с критикой непрофессионала. Но Ярославский, непрерывно общавшийся лично со Сталиным, знал то, о чем деборинцы не смогли догадаться. Их теперь надо было свергать с пьедестала, и Ярославскому была поручена именно эта роль. Через пару месяцев «богоборец» снова вышел на трибуну и гораздо более решительно высказался публично об ошибках деборинцев. Через месяц, 20 апреля 1930 года, Деборин так же публично ответил Ярославскому и категорически отверг нападки. Тогда через несколько дней дискуссию продолжили в стенах Института философии. Важной деталью узкоспециальных (внутрифилософских) споров стало то, что все центральные советские газеты начали теперь извещать об этих дискуссиях, а во все партийные организации стали поступать отчеты о проходящих обсуждениях сталинского вклада в науку. В 1930–1931 годах философия вдруг стала «излюбленной» темой всей советской печати.

Митин, Юдин и Ральцевич объявили в Институте красной профессуры, что в философии орудуют «враги народа». Как писал позже Хрущёву один из осужденных, П. И. Шабалкин: «Вскоре после этого начались аресты. Почти все коммунисты, перечисленные в статьях, были арестованы. В частности, был арестован и я как глава никогда не существовавшей группы „шабалкинцев“. Были арестованы профессора Дмитриев, Фурщик, Колоколкин, молодые философы-коммунисты, только что окончившие ИКП философии: Адамян, Лепешев, Токарев, Леонов, Тащилин, Базилевский, Евстафьев, Новик, Пичугин и многие другие». Затем митинцы, напечатав статью «О задачах борьбы на два фронта» (воинственный язык, введенный в обиход Сталиным, начал использоваться всё шире) в журнале Ярославского «Антирелигиозник», восхваляли Сталина, который будто бы совершенно правильно ведет философов к быстрейшему выполнению новых поставленных именно им задач, возмущенно сообщили, что «деборинцы забыли актуальные вопросы социалистического строительства, к тому же… из их поля зрения выпала задача разоблачения методологии троцкизма».

Испытав троицу на выполнении первого задания, их допустили на самый верхний уровень большевистской печати. Статья Митина, Ральцевича и Юдина появилась в «Правде» 7 июня 1930 года. Авторы объяснили, что их отрицательное суждение о деборинцах продиктовано инструкцией «товарища Сталина», который «сформулировал в наиболее теоретически ясной форме тезис о борьбе на два фронта» и «дал пример глубокого понимания марксистско-ленинской философии». Они призвали к «решительному внесению политических категорий в философские обсуждения». О том, какое значение было придано их выступлению, говорил факт важнейший: под их статьей была помещена короткая декларация от имени редакции «Правды» (не забудем, самого могущественного и непосредственного рупора ЦК партии): «Редакция солидаризуется с основными положениями настоящей статьи».

Деборин с учениками и сторонниками набрались мужества и ответили печатно «троице» в журнале «Под знаменем марксизма» через месяц. Все выпады в адрес диалектиков были детально рассмотрены и аргументированно отвергнуты. Научную репутацию авторов «Статьи трех» (только входящих в научную среду) и деборинцев даже и сравнивать было нельзя. Соавторами Деборина выступили академик АН СССР И. Луппол, член-корреспондент Б. Гессен, выдающиеся биологи С. Левит, М. Левин и И. Агол, известные гуманитарии Ф. Тележников и И. Подволоцкий и философы-профессора, о которых было сказано выше, Я. Стэн и Н. Карев.

Но партийное руководство страны уже явственно выводило вопрос о лидерстве в философии из кулуарных внутринаучных обсуждений на самый высокий публичный уровень. 26 июня 1930 года открылся XVI съезд партии, и еще один приближенный к вождю — Лазарь Каганович — на четвертый день съезда выступил с «Организационным отчетом Центрального комитета ВКП(б)», в котором позиция деборинцев была осуждена.

В конце того же года, 9 декабря, Сталин лично встретился с членами партбюро Института красных профессоров философии и естествознания, т. е. с теми же Митиным, Юдиным, Ральцевичем и их коллегами. Само содержание беседы долгое время держалось в строжайшем секрете. Лишь в 1956 году (на третий год после смерти Сталина) Митин решился предать огласке некоторые из записей, сделанных им в ходе беседы с вождем, а длинные, почти стенографические записи оставались за семью печатями в Центральном государственном архиве Октябрьской революции в личном архиве Сталина, потом были переданы сначала в Архив Президента Российской Федерации, а затем в Российский государственный архив социально-политической истории и наконец в 2002 году опубликованы. Их содержание позволяет понять, почему их так долго держали под замком (можно даже удивляться тому, почему вообще Сталин не уничтожил эти записи целиком). Уж чересчур ясно они показывают чисто криминальный характер его рассуждений, манеру говорить, не стесняясь, с близкими по духу сподвижниками. Он выступил как главарь преступной шайки, пахан, который и говорит языком уголовника, и думает именно как пахан.

Секретарь Краснопресненского райкома партии Мартемьян Рютин, ставший в начале 1930-х годов решительным критиком Сталина и потому безжалостно истребленный им, так охарактеризовал собеседников Сталина: «В настоящее время (Рютин писал это в начале 1930-х годов. — В. С.) на теоретическом фронте подвизается всё, что есть в партии самого недобросовестного, бесчестного. Здесь работает настоящая шайка карьеристов и блюдолизов (Митин, Юдин, Ральцевич, Кольман и пр.), которые в теоретическом услужении Сталину показали себя подлинными проститутками». Позже он добавил: «Митины, Ральцевичи, Юдины, Кольманы и Ко [это люди], занимающиеся проституированием ленинизма на теоретическом фронте».

Сталин начал беседу с призыва перейти к наступательно-агрессивным действиям. Наиболее часто в напутствиях митинцам он использовал слово «бить». Не убеждать, не критиковать, не аргументировать свои доводы, а бить оппонентов: «Сталин задает вопрос: „Есть ли у вас силы, справитесь ли?“ — и в связи с этим отмечает: „Если у вас силы имеются — бить надо…“ Они (т. е. деборинская группа) занимают господствующие позиции в философии, естествознании и в некоторых тонких вопросах политики. Это надо суметь понять. По вопросам естествознания черт знает что делают, пишут о вейсманизме и т. д. и т. п. — и всё выдается за марксизм. Надо разворошить, перекопать весь навоз, который накопился в философии и естествознании. Надо всё разворошить, что написано деборинской группой, разбить всё ошибочное. Стэна, Карева — вышибить можно; всё разворошить надо. Для боя нужны все роды оружия… нужна амуниция…»

Он требует квалифицировать Деборина и солидарных с ним во взглядах ученых как «меньшевиствующих идеалистов». Этим политически заостренным осуждающим штампом следовало отныне заменить академические термины «философский формализм» или «формальная философия». Он сообщил участникам встречи, что с этого дня они будут введены в редакционную коллегию журнала «Под знаменем марксизма», где Деборин будет смещен с должности главного редактора, а деборинцы удалены вовсе, причем митинцам будут переданы полномочия выступать непосредственно от имени ЦК партии: «Вот вы и будете представителями ЦК в редколлегии журнала», — говорит он. С первых минут он требует от них начать в журнале политическую кампанию обвинений Бухарина — человека, который так много помог ему в жизни, который считал его другом и кого он сам многократно называл другом, а также Г. В. Плеханова и тех философов и политиков, взгляды которых якобы близки Бухарину, и даже Энгельса («Не беда, если, например, в этой работе кое-где заденем Энгельса», — поучает он). К имени Деборина Сталин в ходе встречи возвращался неоднократно и повторял, что как его самого, так и его учеников надо «развенчать»: «Молодежь падка на всякую левизну. А эти господа — повара хорошие. Мы в этом деле запоздали, а они слишком вышли вперед… Они хуже Плеханова. Диалектика для деборинцев точно как готовый ящик, а Гегель является иконой для них. Они берут Гегеля таким, каким он был. Они реставрируют Гегеля и делают из него икону».

Сталин дает и ясный приказ расправиться с теми, кто лично не пожелал услышать призыва объявить его величайшим философом, — со Стэном и Каревым. Он говорит о них с нескрываемым недоброжелательством, даже со злобой: «Теперь о деборинских кадрах. Стэн хорохорится — а он ученик Карева. Стэн — отчаянный лентяй. Он умеет разговаривать. Карев — важничает, надутый пузырь».

В конце встречи он повторил свой чисто бандитский наказ: «Ваша главная задача теперь — развернуть вовсю критику. Бить — главная проблема. Бить по всем направлениям и там, где не били».

Важной для понимания событий, которые случатся в СССР скоро, была часть разговора, касавшаяся теоретических основ естественных наук. Хотя он оговорился, что не считает себя специалистом в этих областях, однако без всяких оговорок заявил, что признает правым Ламарка (а не Дарвина) и отвергает авторитет одного из столпов генетики — Августа Вейсмана: «На вопрос „Каковы наши теоретические задачи в области естествознания“ т. Сталин отвечает: „Я не естественник. Правда, в молодости я много читал Ламарка, Вейсмана, увлекался неоламаркизмом. У Вейсмана очень много мистики. То, что у нас пишется по вопросам теоретического естествознания, имеет много виталистического. Материалы в «Большой советской энциклопедии» по этой линии по меньшей мере сумбур. И здесь перед вами большие задачи критического порядка“. Рассуждая об естественных науках, он потребовал превратить строго научные дискуссии о роли наук в орудие внутрипартийной борьбы с его личными врагами: „Разрабатывать материалистическую диалектику теперь надо на основе и в связи с социалистическим строительством“».

Через короткое время, 25 января 1931 года, поручение о разгроме деборинской школы было превращено в могущественнейшее постановление ЦК ВКП(б), определившее на десятилетия судьбу философской и многих других наук в СССР. С этого момента сталинизация общественных наук в СССР стала законом. В постановлении была дана установка на введение полицейского контроля за учеными, была осуждена «вражеская деятельность» академика Деборина, несколько раз было упомянуто имя профессора МГУ Стэна, было сказано, что они «отошли от ленинизма и скатились к платформе меньшевиствующего идеализма».

Митина сразу после этой встречи назначили не только главным редактором журнала «Под знаменем марксизма», его (человека без каких бы то ни было научных достижений) сделали заместителем директора Академии коммунистического образования и заместителем директора Института философии. В благодарность Митин выполнил то, от чего уклонился Деборин и его ученики: в 1931 году он заявил во всеуслышание, что Сталин «выполнил историческую задачу поворота философии к решению жгучих задач современного коммунистического строительства». В 1936 году он написал, что «при рассмотрении всех проблем философии (он, Митин. — В. С.) руководствовался одной идеей: как лучше понять каждое слово и каждую мысль нашего любимого и мудрого учителя товарища Сталина и как их претворить и применить к решению философских вопросов», а в 1938 году на собрании в Кремле, созванном по торжественному случаю — выходу в свет «Краткого курса истории ВКП(б)», — в присутствии Сталина произнес цветистую речь, в которой заявил, что, создав этот курс, Сталин достиг уровня Маркса и Энгельса: «Выход в свет курса истории партии является настоящим праздником для всей партии. Сокровищница марксизма-ленинизма обогатилась еще одним произведением, которое, несомненно, стоит в первом ряду с такими произведениями классической мысли, какими являются „Коммунистический манифест“ и „Капитал“».

Стоит ли удивляться, что в 1934 году ему вручили диплом доктора наук (никакой диссертации он не писал, защиты проведено не было, ему просто выдали диплом доктора философских наук), а в 1939 году он стал академиком АН СССР. Ральцевича позже перестали упоминать вместе с Митиным и Юдиным, потому что он хотел уйти в сторону (уехал в Ленинград). Усилиями Митина в 1936 году он был арестован и осужден. В 1937 году Митин в журнале «Большевик» назвал Ральцевича «двурушником, врагом народа, умело и тонко скрывавшим свою вредительскую сущность». Но Юдин оставался в фаворе у Сталина: в 1930-е годы он служил одним из личных секретарей Сталина, в 1933–1934 году вместе с А. И. Стецким готовил I съезд советских писателей, в 1937–1947-м был директором Объединения государственных книжно-журнальных издательств (ОГИЗ), в 1947–1953 годах руководил в Белграде и Бухаресте газетой «За прочный мир, за народную демократию», в 1953 году был проведен в академики АН СССР, но вместо выполнения научных функций был определен на должность заместителя главы Верховного комиссара советской зоны оккупации Германии и позднее (вплоть до 1959 года) был послом в Китайской Народной Республике. В 1944 году он напал на Корнея Чуковского, определив его «Доктора Айболита» как «вредную стряпню, которая способна исказить в представлении детей современную действительность», а самого писателя как «сознательно опошляющего великие задачи воспитания детей в духе социалистического патриотизма». Наиболее анекдотическую память он оставил о себе, выступив соредактором «Краткого философского словаря», выпущенного в 1954 году 4-м изданием в количестве полутора миллионов экземпляров. Генетика в этом словаре была названа с использованием сталинского клише продуктом «вейсманизма-морганизма», империализм был охарактеризован также с применением слов Сталина как «эра загнивания и отмирания капитализма». Но самым курьезным было объяснение того, что такое кибернетика. Эту статейку до сих пор вспоминают как наиболее курьезный и пошлый пример идеологической глупости пропагандистов сталинского времени. Митин и Юдин за всю их жизнь не смогли создать ни одной серьезной научной работы, точно такими же антиучеными были Ярославский с его двухклассным образованием, Вышинский и Молотов со Сталиным, ставшие действительными и почетными членами АН СССР.

Споры со Сталиным оказались роковыми для судьбы всех, кто поддержал Деборина и не признал Сталина корифеем. Жестокость по отношению к тем, кто не согласился на начальном этапе признать Сталина крупнейшим мыслителем (чего он
страстно добивался), поражает. Все, подписавшие письмо протеста против обвинений Ярославского о недооценке «деборинцами» вклада Сталина в философию, были уничтожены. Стэна в 1932 году осудили на 10 лет. После двухлетнего пребывания в заключении в 1934 году его освободили из тюремной камеры, он поработал в редакции «Большой советской энциклопедии», но через год — в 1936 году — Сталин не выдержал, Стэн был снова арестован, голословно обвинен в обмане суда и большевистской партии, Сталин лично подписал распоряжение о его расстреле. Заседание повторного суда над Стэном 10 января 1937 года продолжалось 25 минут, его приговорили к смертной казни и расстреляли в подвалах Верховного суда 19 июня 1937 года. Хотя Сталин унизил и публично оскорбил Стэна, клеветнически назвав его в 1930 году «отчаянным лентяем», сам он в 1938 году обокрал казненного профессора, потому что включил в книгу «Краткий курс истории ВКП(б)» в виде центральной главы — «О диалектическом и историческом материализме» — текст, написанный Стэном. Авторство всего тома «Краткого курса истории ВКП(б)» было приписано Сталину. Значение этой книги (и особенно написанной Стэном центральной главы в ней) было расценено исключительно высоко: утверждалось, что именно этим трудом Сталин показал всем, что он на самом деле выдающийся мыслитель и ярчайший толкователь идей марксизма.

Деборина самого принудили до смерти молчать: ни одной научной книги или статьи опубликовать не дали. А судьба всех его соавторов была трагической. Филарет Евгеньевич Тележников (1897–1932) умер в лагере для политзаключенных на Крайнем Севере, Н. А. Карев был расстрелян 11 октября 1936 года, Бориса Михайловича Гессена казнили 20 декабря 1936 года, Израиля Иосифовича Агола — 10 апреля 1937 года, Макса Людвиговича Левина — 19 января 1938 года, Ивана Петровича Подволоцкого — 19 апреля 1938 года, Соломона Григорьевича Левита — 29 мая 1938 года. Иван Капитонович Луппол был арестован в феврале 1941 года, приговорен к смертной казни и умер в заключении 26 мая 1943 года. Ленинградские сторонники Деборина, крупнейшие специалисты С. Л. Гоникман (директор Ленинградского отделения Института философии) и Г. С. Тымянский (переводчик книг Декарта и Спинозы) были арестованы, осуждены, Тымянский казнен в 1936 году (распоряжение о расстреле подписали члены Политбюро ЦК ВКП(б) Каганович и Молотов; при этом Каганович, такой же полуграмотный, как Ярославский, приписал: «Приветствую»).

Сталин до конца своей жизни изничтожал философов лишь за то, что представители этой науки не восприняли его как корифея. В важнейшем исследовании С. Н. Корсакова о политических репрессиях философов в сталинское время (1930–1940-е годы), опубликованном в 2012 году, названы имена более ста расстрелянных философов, более 30 умерших в заключении и 69 доживших до реабилитации. Никакой криминальной составляющей в их действиях не было, и после смерти Сталина всех до одного реабилитировали «за отсутствием состава преступления». Виновными их посчитал Сталин, которого они отказались признать даже не выдающимся, а просто ученым.

Он и не был таковым, потому что был плохо образован. Он закончил трехлетнее Горийское православное училище (проучившись в нем почти шесть лет — с 1889 по 1894-й) и в сентябре 1894 года поступил в православную Тифлисскую духовную семинарию. Опубликованные недавно фотокопии двух его семинарских аттестатов свидетельствуют, что, начиная со второго года обучения, успеваемость Джугашвили была низкой. В 1895–1896 годах его оценки были удручающе плохими — двойки и тройки, причем в матрикуле столбцы, соответствующие таким предметам, как нравственное богословие, словесность (то есть литература), логика, психология, гражданская история, библейская история, математика и физика, остались незаполненными (то ли он систематически пропускал занятия по этим предметам, то ли не смог получить никаких отметок). Итоговые годовые оценки состояли из 12 троек и одной четверки; к тому же он не сдавал ни разу ни одного из положенных экзаменов. В 1897–1898 учебном году ему был выставлен одинаковый «экзотический» средний балл «два с половиной» по двум предметам — Священному писанию и за сочинение, а по остальным предметам стояло девять троек и одна четверка. Никаких оценок не было выставлено по 11 предметам. Его исключили из семинарии 29 мая 1899 года.

Но с упорством и хитростью «мелкого восточного деспота» (так назвал его однажды Бухарин) росла год от года тяга Сталина к самовозвеличению. Хронология его масштабных вмешательств в развитие различных научных дисциплин говорит лучше, чем что-либо другое, о безостановочном, до известной степени болезненном стремлении вторгаться в научные сферы, в коих он мало что понимал.

В написанных перед своей кончиной «Воспоминаниях» Деборин характеризовал Сталина следующими словами: «Нечего скрывать: Сталин ничего в философии не понимал. Я сомневаюсь, чтобы он когда-нибудь проштудировал по-настоящему хоть одну книгу Гегеля или Канта. Но ему это и не нужно было, так как он мнил себя величайшим философом… Сталинский смерч смел с лица земли целое поколение научных работников — философов, историков, экономистов, правовиков, естественников и т. д.»

Валерий Сойфер,
американский и советский биофизик,
молекулярный генетик и историк науки,
докт. физ.-мат. наук, профессор (США)