Институту географии РАН исполняется 100 лет. За это время географы из участников экспедиции, описывающих ландшафты, превратились в междисциплинарных специалистов по изучению пространства, оперирующих big data и использующих новые технологии. О том, как изменилась современная география, Ольге Орловой рассказывает политический географ, ст. науч. сотр. Института географии Александр Себенцов.
Александр Себенцов родился в 1982 году в Москве. В 2004 году окончил географический факультет Московского педагогического государственного университета. С 2004 по 2007 год работал учителем географии в Лицее информационных технологий. В 2007 году защитил кандидатскую диссертацию по теме «Географические проблемы инвестиций в хозяйственное развитие регионов российского Севера». С 2008 по 2009 год преподавал экономическую географию и региональную экономику в МГГУ и Финансовом университете при Правительстве РФ. С 2009 года работает в Институте географии РАН. Участвовал в проекте седьмой европейской рамочной программы ЕС «Видение Европы в современном мире», а также в проекте Российского научного фонда «Российское пограничье. Вызовы соседства». Активный участник экспедиций, проводимых лабораторией геополитических исследований. Побывал практически на всех участках сухопутных границ России. Автор публикаций, посвященных проблемам развития пограничных территорий Калининградской области, Казахстана, Украины и Беларуси.
— Александр, вашему институту в этом году исполняется 100 лет. Он был основан в 1918 году, когда перед географами стояли во многом описательные задачи. Сегодня, когда у нас есть Google Maps, «Яндекс.Навигатор» и спутники, что можно сказать о современной географии? Не ушла ли она в прошлое?
— Она идет в будущее. И уже довольно давно. У Фонвизина в комедии «Недоросль» (XVIII век) шутят, что география — не дворянская наука. Зачем она вообще нужна, когда есть извозчики? Дворянин скажет: «Извозчик, вези меня туда-то», — он и отвезет туда, куда велено. Так что представление о том, что география — это описательная наука, сохранилось у нас еще со школы. И во многом это проблема того, как преподавать географию. Я всегда люблю сравнивать географию с архитектурой. Архитекторы имеют дело с большим количеством зданий. Географы работают с одним огромным зданием, сложнейшим небоскребом или жилищным комплексом, где живет большое количество жильцов. Географы, в отличие от архитектора, должны знать, что и где в этом здании.
— Вы имеете в виду поверхность Земли?
— Не только поверхность Земли, но и атмосферу. Геологические процессы, которые влияют на то, что на земле. В здании это была бы циркуляция воздуха, система охлаждения, или кондиционирования. То, что вокруг здания, тоже сказывается на том, как его эксплуатировать. Чтобы уметь управлять зданием, для начала надо разобраться, что там где. Проблема школы в том, что школа только в основном этим и занимается и на этом останавливается. Ученики получают только представление, где страны и столицы.
— Вы бывший школьный учитель… А читали роман «Географ глобус пропил» Алексея Иванова?
— Читал.
— От героя этого романа, учителя географии, веет безысходностью и остается тяжелое впечатление. Что бы вы изменили в представлении о современных географах?
— Он пришел в школу в трудных жизненных обстоятельствах. Поэтому от него и веет безысходностью. Стал преподавать там географию, будучи биологом и не педагогом. Хотя по-своему протоптал путь к сердцам детей. Что касается представлений, на мой взгляд, их как раз вообще и нет. Эта ситуация повторяется каждый раз, когда я оказываюсь в малознакомой компании. Мне задают вопросы: «Где работаешь, чем занимаешься?» Я отвечаю, что географ. «С рюкзаком что ли по миру ходишь?» То есть люди не знают, чем занимаются современные географы.
Вот я сравнил географию с архитектурой, сказал, что есть здание, где мы все живем, и география изучает то, как работает это здание, как им управлять. Это наука, необходимая для управляющей компании. В здании не все жильцы ведут себя хорошо. Кто-то устраивает незаконные перепланировки квартир, кто-то решает перекрыть общую вентиляцию… Можно мысленно перенести это всё на нашу планету, где тоже много обитателей — порядка 180 стран мира, 180 этих квартир. Если кто-то из постояльцев решит построить маленький заводик в квартире, то это так или иначе повлияет на соседей.
В XVIII и XIX веках, в период великих географических открытий, география отвечала на вопросы «что?» и «где?». Теперь задача географии -ответить на вопрос «почему это здесь, а не там?», или, иначе говоря, «если мы что-то изменим здесь, то что будет там?». Если вы сделаете незаконную перепланировку, что будет с соседями? Что будет со всем зданием? Если что-то изменится на улице, как нам вместе решать эти проблемы? Это та задача, над которой работают географы.
— Как новые технологии меняют географическую науку?
— В первую очередь, географию очень сильно изменило дистанционное зондирование. Оно резко уменьшило число географов, которые ходят по миру с рюкзаками. Сегодня очень многие вещи можно исследовать с помощью таких сервисов, как Google Maps и «Яндекс.Карты» в режиме спутника. И если двадцать лет назад, когда технологии зондирования уже появились, было сложно заказывать эти снимки, то сейчас это делается в два клика. И если раньше для того, чтобы что-то отснять детально, надо было поднять самолет, то сейчас есть маленькие беспилотники, которые заряжаются от обычной розетки, с профессиональной камерой. Они поднимаются и снимают всё, что необходимо.
Второе — геоинформационные системы, возможность автоматически создавать карты, размещать на них разную информацию и анализировать это с помощью компьютерных технологий. Это очень сильно изменило нашу жизнь, ведь с помощью компьютерного зрения можно анализировать какие-то снимки, автоматически распознавать и работать с big data. Это изменило все науки. Пока еще непонятно, в какую сторону изменило. Потому что всё только начинается.
Недавно в СМИ прошла информация, что во многих частях мира были раскрыты военные базы США. Дело в том, что солдаты должны совершать ежедневные пробежки. А как бегать по базе? По периметру. Благодаря тому, что по базе бегает много солдат, на карте постепенно прорисовываются ее контуры.
Вот мои коллеги создали компанию Habidatum, которая сотрудничает с нашим институтом. Эта компания занимается в основном городскими проектами, изучением городского пространства и реализовывала несколько лет назад проект «Археология российской периферии», где анализировалось, как люди двигаются внутри Москвы. Каждое утро большое количество москвичей и жителей Подмосковья едут в центр Москвы, в деловой центр, где они работают, а вечером едут обратно. Практический вывод для нашей жизни: утром гулять в центре не стоит. Необходимо жить в каком-то «противотоке»: когда все едут в центр, лучше уезжать из центра.
На карте потоков движения людей отчетливо видно, что жители городских окраин, которые находятся за пределами Третьего транспортного кольца и даже за МКАД, просыпаются и постепенно стекаются в центр города. К вечеру движение более-менее затихает. Тут всё генерализованно. Онлайн-карты позволяют проследить, как двигаются разные группы населения. Дело в том, что не все едут в центр. Общее движение — в центр, но одновременно кто-то через центр следует транзитом в другие районы Москвы.
— А как отслеживаются эти потоки? По каким данным?
— Договоренность с несколькими компаниями сотовых операторов, которые и передавали данные. То есть отслеживают по движению сотовых телефонов. Данные были обезличены — никакой угрозы персональной информации не было. Каждая конкретная точка — это человек, который едет со своим мобильным телефоном куда-то в центр города. Благодаря этому проекту удалось выяснить неожиданную вещь: роль центра Москвы сильно переоценена. Большая занятость существует и за пределами Третьего транспортного кольца. Всего лишь треть жителей Москвы движется в сторону центра. Причем половина из них в центре не останавливается, а движется дальше в другие зоны городской периферии.
— Но городские власти принимают решения на основе совсем других данных. Нас уверяют, что нужно как можно больше и быстрее ограничить въезд в центральную часть города, чтобы реализовать принцип, который прозвучал в КВН: «Живешь в Бутово — так и работай в Бутово». Это лозунг современных городских властей.
— Самое интересное, что в значительной мере так и происходит.
— Но ограничения, накладываемые властями, не соответствуют данным, которые могли бы им предоставить те же географы…
— Люди часто принимают решения на основе собственных представлений. В этом смысле наши власти — не исключение.
— Помимо городов, есть еще и отдаленные районы, приграничье. Как политический географ и специалист по приграничным районам вы можете рассказать, что там изучаете?
— У нас в Институте географии несколько лет был очень крупный проект по изучению всего российского приграничья. Мы старались выделить какие-то определенные кейсы, например калининградский и дальневосточный кусочки границы, и более глубоко посмотреть на то, как эти границы функционируют.
Откуда вообще берутся границы? Насколько они нужны? Исчезнут ли когда-нибудь политические границы? Мое личное мнение: не исчезнут. Могут немного поменять функции, но так или иначе они останутся. Причина — в психологии человека. Дело в том, что он всегда должен с чем-то себя отождествлять. Он рождается, имеет дело с какой-то действительностью и пытается отождествить себя с какой-то ее частью. «Мы» и «они», «кто я?», «к какой территории я принадлежу, к какой группе людей, к какой стране, к какому городу?». Возникает матрешка идентичностей. В этой матрешке есть в том числе и территориальная идентичность: «что такое моя территория?».
— Вы хотите сказать, что без ощущения границ проблему идентичности не решить?
— Человек просто жить не сможет. Он обязательно должен себя ассоциировать с какой-то территорией, с территорией разного масштаба. Есть такие понятия: территориальная идентичность, политическая идентичность и пр. На формирование этой идентичности работает вся наша система образования. Не только наша, а в каждой стране мира. На это работает телевидение. На представление людей о том, кто они, откуда они, чем отличаются от других, какое имеют право на ту территорию, которую занимают. По этому вопрос границ для государства чрезвычайно важный. Граница — это символ. Как оболочка. Мы человека судим по одежке. Граница — это тоже одежка с определенными функциями. Она должна нас греть, должна давать возможность комфортно взаимодействовать с окружающими. Она показывает, что мы из себя представляем. В этом смысле на границе очень интересно смотреть то, как страны презентуют себя друг другу. Помните, в советское время было такое: «витрина капитализма», «витрина социализма» (на примере Западной и Восточной Германии). Прибалтика, наш советский запад, как это воспринимали. Тоже важно было показать, что мы из себя представляем. Эта функция есть и сейчас. Граница — витрина другого мира.
— А как границы влияют на людей?
— Люди их пытаются использовать. Они ограничивают в чем-то жителей приграничных районов. Даже если границы как бы и нет, как между Россией и Белоруссией, происходит игра на разнице в ценах, на доступности тех или иных товаров. В России есть антисанкции, а Беларусь ни в каких антисанкциях не участвует. Тогда можно поехать в Беларусь и купить то, что недоступно здесь. Белорусы тоже приезжают в Москву или приграничные районы, чтобы купить то, чего им не хватает, или то, что в российском приграничье дешевле. Даже когда мы эту границу не видим между странами, она тем не менее есть.
Бывают очень забавные представления. Например, мы опрашивали людей на всех западных российских границах, и есть представление, что, например, стиральный порошок известной западной фирмы лучше на той стороне границы. И жители Ленинградской области и Карелии едут в Финляндию, жители Калининградской области едут в Польшу за этим стиральным порошком, который, я абсолютно уверен, одинаковый. Но им кажется, что лучше. Люди пытаются с помощью границ расширить свои потребительские возможности.
— А как влияют друг на друга люди с разных сторон границ?
— Это вообще замечательно. Есть такое понятие — демонстрационный эффект границы. Вот мы приезжали в Благовещенск (Амурская область). Город стоит прямо на реке Амур. На противоположной стороне — Хэйхэ. Мой начальник, Владимир Александрович Колосов, известный политический географ, специалист по границам, рассказывал: когда он приезжал туда тридцать лет назад, на китайской стороне был лес, какие-то деревянные домики. А теперь там стоят небоскребы. Вечером совершенно феерическая картина: какие-то дирижабли летают, вертолеты, всё подсвечивается с той стороны, музыка. А на нашей стороне Амура в патриархальной тишине лежит город Благовещенск. Пятиэтажки, какие-то купеческие симпатичные дома и т. д. Так в чем же демонстрационный эффект? Благовещенск был городом, у которого не было нормальной набережной. Это частое явление в российских городах. Наши города на набережные ставят какие-нибудь гаражи, как-то их застраивают. Есть лишь небольшой участок для «выгула» населения. А у китайцев традиция — они по вечерам, особенно по выходным дням, высыпают все на набережную, и там на разных участках устраиваются коллективные танцы. Причем танцуют и пожилые люди. Обычно включается музыка, и они танцуют какие-то традиционные танцы. Точно такая же традиция появилась на нашем берегу Амура. Власти поняли, что нужно обустроить набережную, и обустроили ее. Создали большую, мощенную плиткой в московских традициях набережную, где люди гуляют, что создает совершенно другую среду.
— У нас существует страшилка: Китай — это такая страна, которая все приграничные территории уже захватила, тихая экспансия уже произошла. Насколько это верно? Что вы видели?
— На мой взгляд, это надумано. Китайцам по многим причинам не так уж и интересна наша территория. Сейчас одна из тенденций сводится к тому, что у Китая и России выравниваются уровни заработных плат, доходов населения (если посмотреть по паритету покупательной способности, т. е. по реальной покупательной способности национальной валюты). Даже если по разговорам судить, то им не слишком интересно ехать в Россию.
— А что для них интересно? Чтобы мы ехали покупать у них?
— До последнего времени так всё и было. В приграничных городах у жителей была такая стратегия: живем и работаем в России, а потреблять ездим в Китай, потому что там дешевле, иногда даже качественнее. За те же деньги, допустим, можно было лучше вылечить зубы. В Китае это гораздо дешевле, можно получить протез или имплантат более высокого уровня. Интересная стратегия была у пенсионеров. Они сдавали квартиры в городе (допустим, в том же Благовещенске) и при этом могли жить в соседнем китайском городе Хэйхэ на свою пенсию и арендную плату от сдачи квартиры.
— У них было там другое качество жизни?
— Да, китайцы вообще невероятно адаптивны, они для россиян создали всё для того, чтобы те чувствовали себя комфортно. Названия заведений переведены на русский язык. Не всегда корректно, но тем не менее… Многие китайцы сами могут объясниться на русском языке. Они пытались создать для россиян Россию: максимально комфортные условия. Ставят памятники Пушкину и памятники Гоголю. Чего там только нет! Даже «Русская газета» издавалась (по крайней мере, по состоянию двухлетней давности)! Но покупательная способность россиян за последние годы сильно упала. Когда мы приезжали в 2016 году в город Хэйхэ, там уже бедные несчастные китайцы бегали, дергали нас за рукав: «Пожалуйста, что-нибудь купите!» — потому что никто не едет. И знаете, что сделали китайцы, что они придумали? Они придумали в Хэйхэ Россию для своих: большое количество китайцев хотело бы посмотреть Россию, но не может поехать по причине дороговизны или каких-нибудь страхов. И есть визовый вопрос. В итоге китайцы теперь едут в этот приграничный Хэйхэ, чтобы посмотреть Россию.
— На маленькую Россию на своей территории?
— Да.
— А есть ли маленький Китай на территории Благовещенска?
— Его нет. Несмотря на все страхи, а может быть, благодаря им, — нет. Когда вы приедете в Благовещенск, там практически нет ни одной вывески на китайском языке. Мы спрашивали в кафе меню на китайском — тоже буквально в нескольких кафе только и было. Такая же картина во Владивостоке. Среда для китайцев в этом смысле не очень дружественная.
— А как вы это объясняете? Почему такой контраст, почему такая неадаптивность с российской стороны?
— Это удивительно. Я много об этом думал. Приведу пример с Калининградской стороны. Допустим, на польской стороне границы была система (до наших всех сложностей) «Russian friendly. Здравствуйте». Заведения, которые отвечали определенным стандартам обслуживания русских туристов, получали такую эмблему. Там было написано «Russian friendly. Здравствуйте». Что имелось в виду? Меню на русском языке, русскоговорящий официант, какие-то блюда, к которым привыкли жители Калининградской области. Но ничего этого нет на калининградской стороне. Мне кажется, что это связано с тем, что наши люди пока еще менее гибки. Я думаю, это такое наследие советского времени, но это изменится, мы к тому придем.
— Есть такое наблюдение, что Россия — это единственная страна, где пространство и архитектура организованы одинаковым образом вне зависимости от того, где мы находимся — на западе или востоке. Растения и животные будут отличаться, а организация пространства и жизни — нет. Согласитесь ли вы с этим? Мы самая унифицированная в этом смысле страна?
— Понимаете, советская власть серьезно подходила к этому вопросу. И это географы ввели понятие «территориальная организация общества».
— Так вот кому мы обязаны появлению одинаковых городов!
— Наверное. Не бейте меня сильно. Города и пространства действительно пытались организовать с научной точки зрения. Был территориальный каркас расселения, генеральная схема расселения. Вся система этих планов принималась. В европейской части, где дышала история и города возникали не в XX веке, а в XVIII–XIX веках, сложно было так уж всё преобразовать, хотя пытались, даже сознательно стирали память где-то. Тем не менее отличия оставались. Но когда ты стоишь возле панельной пятиэтажки, то попробуй угадать, где это: Владивосток, Москва или возле какого-нибудь бывшего обкома в провинции.
— То, что жители Калининградской области и Благовещенска ведут себя одинаково и неадаптивно, не является ли признаком стереотипности «советского человека»?
— Я бы уточнил. Может быть, по сравнению с соседями по границе они и выглядят не очень адаптивными, однако по сравнению с глубинной частью России, где нет границ, они гораздо более адаптивны — отличаются во всех аспектах — и по голосованию, и на президентских, и на парламентских выборах. Отличаются по поведению. Отражают и что-то вбирают в себя из того, что имеют их соседи. Поэтому все-таки жизнь на границе — это в итоге более разнообразный и позитивный опыт.
Александр Себенцов
Беседовала Ольга Орлова
Видеозапись передачи см. otr-online.ru/programmy/gamburgskii-schet/-31994.html