Об истории обнинского Физико-энергетического института в 1950–1960-е годы, когда были созданы АЭС в Обнинске, реакторы на быстрых нейтронах, ядерно-энергетические установки космического назначения, и о плеяде выдающихся ученых Игоре Бондаренко, Викторе Пупко, Владимире Малых рассказывает калужский журналист Алексей Мельников.
Добрый день, уважаемая редакция газеты «Троицкий вариант»!
С большим интересом читаю вашу газету. По нынешним мрачным временам она одна из немногих, относящихся к своим читателям уважительно. То есть не считающая его идиотом, способным проглотить любую пропагандистскую чушь…
Только что прочитал у вас интересный материал из истории Харьковского физтеха. Не знаю, будут ли вам интересны небольшие зарисовки из истории другого научного центра — обнинского ФЭИ, основанного одним из представителей выдающейся харьковской плеяды — Александром Лейпунским. Речь идет о его выдающихся обнинских учениках.
С уважением, Алексей Мельников, Калуга
Ядерный реактор в космосе
Октябрь 1970-го. Газета «Правда». Маленький квадратик с сухим сообщением ТАСС: «3 октября 1970 года в Советском Союзе произведен очередной запуск искусственного спутника Земли „Космос-367“. На его борту установлена научная аппаратура, предназначенная для продолжения исследований космического пространства. Спутник оснащен передатчиком. Радиотелеметрическая система шлет сигналы в координационно-вычислительный центр». И всё-то у «Космоса-367» хорошо, всё-то штатно.
Так мир должен был узнать о выводе советскими учеными ядерных энергетических установок в космос. Но он об этом не узнал, хотя и был соответствующим образом оповещен ТАСС. Не узнал он и о том, какая начинка была в советском спутнике. Не понял, что никакого штатного режима в «Космосе-367» не было. Что на орбиту 1030/932 км аппарат был выведен аварийно после единственного полуторачасового витка на штатной орбите 266/241 км. И что причиной экстренного поднятия орбиты стал перегрев жидкометаллического теплоносителя в бортовой ядерной установке. А случился этот перегрев из-за косорукости сборщика, «скрутившего голову» контрольной термопаре на реакторе (к слову, он в этом так и не сознался).
Так трагикомично начиналось воплощение заветной мечты человечества — полетов за пределы Солнечной системы. Возможно, лет через сто-двести люди с благодарностью вспомнят про этот «блин комом», но в те годы первое «прощупывание» дальнего космоса казалось фантастической идеей. Именно поэтому так переживал за свое ядерно-космическое детище один из его отцов-основателей — профессор обнинского Физико-энергетического института (ФЭИ) Виктор Пупко. Именно ради этого за шесть лет до первого старта, в мае 1964 года, занимался изнурительной научной работой над реакторами на быстрых нейтронах и расчетами космических полетов на ядерных ракетах еще один фанатик космоса — профессор ФЭИ Игорь Бондаренко.
…Игорь Ильич с юности поклонялся Циолковскому. Завороженно слушал рассказы о встречах с калужским гением-самоучкой своего университетского наставника академика Дмитрия Блохинцева. Итог: молодой ученый променял аспирантуру у будущего нобелевского лауреата академика Николая Семёнова на работу в обнинском ФЭИ. Плодом же сотрудничества Блохинцева, тогдашнего директора института, и Бондаренко в начале 1950-х стало развитие совершенно нового в ядерной физике направления — реакторов на быстрых нейтронах. Их главным отличием от «тепловых» была несравнимо большая мощность, а значит, более серьезная перспектива для вывода космических аппаратов к звездам. В связи с этим долгое время бытовала легенда, будто именно Бондаренко предложил Королёву создать искусственный спутник Земли…
В те годы Бондаренко «заразил» космосом еще одного талантливого фэишника — Виктора Пупко, с которым они однажды, как вспоминал Виктор Яковлевич, решили засесть за расчеты реактора для ядерного ракетного двигателя (ЯРД) просто так. На спор. Вышло, что до первой космической скорости 8 км/с можно разогнать ракету весом около 100 тонн, сообщив ей при этом тягу порядка 200 тонн. Вновь вспомнили Циолковского — рабочим телом (т. е. веществом, выбрасываемым из сопла ракеты и одновременно теплоносителем) избрали предсказанный им водород. Это давало максимальный импульс.
Расчеты дошли до министерства. В Обнинск тут же прибыли Королёв, Мишин и Глушко. Работа кипела. Авторов проекта уже иначе как «марсианами» не называли. К ним подключились колоссальные инженерные силы страны. И уже в 1968 году невероятная идея материализовалась в реакторе с тягой 3,6 тонны. Испытания проводили в Семипалатинске, но ядерный ракетный двигатель так в космос и не полетел. «Роды» оказались преждевременными. Раньше срока лет на сто…
«Как бы предчувствуя, что его жизнь будет очень короткой, — писал о друге Виктор Пупко, — Игорь очень торопился жить и творить ради воплощения своей заветной мечты». И потому параллельно с работами по ЯРД «обнинские космонавты» «заболели» еще одной идеей — попытками подзапрячь космический реактор на выработку электроэнергии для межпланетных полетов. Итак, по инициативе Бондаренко и Пупко в Обнинске началась эпопея с созданием ядерных энергетических установок (ЯЭУ). Сначала пошли по традиционному пути: от реактора получали тепло, которое потом переводили в электричество. Потом нашли дорожки «попрямей» — полупроводниковые термопары и термоэмиссионный вариант.
В первом случае один полупроводниковый спай помещается в холод, а другой — в тепло. Тогда-то между ними и пробегает электрический ток. С холодом в космосе всё в порядке — он повсюду. Для тепла же годился металлический теплоноситель, что омывал портативный ядерный реактор. Так начались работы по созданию ЯЭУ системы «Бук», те самые, в которые так безалаберно вмешался известный нам уже «инкогнито с отверткой» и заставил ТАСС изображать официальный оптимизм по поводу якобы успешно выведенного на орбиту «Космоса-367».
Последовало еще 34 пуска. Более удачных. Хотя один спутник все-таки упал в 1977 году в Канадскую тундру и вызвал не только жгучий интерес американцев к найденным возле Большого Невольничьего озера кускам полупроводников и бериллиевым остаткам, но и необычайно смелые комментарии произошедшего в советской прессе. Газеты вынуждены были объявить, что на борту «Космоса-954» действительно «имелась небольшая ядерная невзрывоопасная установка, предназначенная для энергопитания бортовой аппаратуры» и что «конструкция энергетической установки предусматривала ее полное разрушение и сгорание при входе в плотные слои атмосферы».
В общем, светлые полосы в исследованиях чередовались с темными. Дело Игоря Бондаренко и его последнее страстное увлечение — работы по термоэмиссии — теперь продолжал Виктор Пупко. Это был еще один вариант прямой трансформации ядерной энергии в электрическую. По сути, тот же принцип, что и в полупроводниковом преобразователе, но вместо холодного и горячего спая были использованы горячий карбидурановый катод и холодный стальной анод, а между ними находились легко ионизирующиеся пары цезия. Эффект — электрическая разность потенциалов, т. е. натуральная космическая электростанция. В 1970 году в 224-м корпусе ФЭИ была запущена первая наземная атомная термоэмиссионная установка, получившая наименование «Топаз». А 17 лет спустя этот самый «Топаз» взлетел в космос на одноименном спутнике с порядковым номером 1818.
Пришло время наград, государственных премий, международного признания «обнинского космоса». В 1995-м Виктор Пупко и Георгий Грязнов (НПО «Красная звезда») первыми из иностранцев удостоились американской премии Шрайбера — Спенса (Лос-Аламосская лаборатория, США) «за выдающиеся достижения в использовании ядерной энергии при космических исследованиях». «Премия для нас стала совершенно неожиданной, — вспоминал один из „космических соратников“ обнинских ядерщиков Грязнов, — но потом мы поняли, в чем дело: американцы искренне удивились тому, что в Советском Союзе летает реактор-преобразователь мощностью 7 кВт. Американцы же дальше 0,5 кВт так и не поднялись…»
Сегодня в обнинском ФЭИ имена Игоря Бондаренко и Виктора Пупко почитаются свято. Главная площадь города, от которой берет свое начало государственный научный центр «Физико-энергетический институт», носит фамилию Игоря Ильича (для большинства коренных фэишников он, впрочем, так и остался Игорем).
«Слишком много вокруг этих людей — Игоря Бондаренко и Виктора Пупко — было закручено идей, — говорит бывший директор ГНЦ „ФЭИ“, один из их учеников профессор Анатолий Зродников. — Но дело, которым они занимались, опережало время. Это сегодня очевидно, что ключ к мировому могуществу — познание космоса. И потому американцы создают свою ПРО — космос плюс информация. Но основоположниками этого были наши специалисты — Пупко и Бондаренко».
В последние годы жизни профессор Пупко был одержим абсолютно фантастической, даже бредовой, как считали многие его соратники, идеей — фотонными двигателями. Дело в том, что у космических ядерных энергетических установок, начатых Бондаренко, обнаружилась перспектива — возможность использовать в качестве ракетного толкача испускаемые двигателями тепловые фотоны. Получался максимальный импульс рабочего тела — ведь фотоны отталкиваются от летательного аппарата со скоростью света. Что может быть заманчивей? Поэтому эта идея и завладела «обнинскими космистами». Пусть не ко времени. Но кто-то должен был начать…
Дьявольски талантливый самородок
Владимир Малых прожил ровно пятьдесят, успев к восемнадцати годам попреподавать в своей уральской глуши физику и поработать на машинно-тракторной станции, к двадцати — нанюхаться пороху Великой Отечественной и контуженным наваляться в военных госпиталях. В тридцать один Малых — уже один из главных советских специалистов по тепловыделяющим элементам (ТВЭЛам). В тридцать три, минуя кандидатскую, сразу же защищает докторскую. В тридцать четыре получает за всё это дело Ленинскую премию. К сорока в компании с другими выдающимися обнинскими фэишниками — Бондаренко и Пупко — делает прорыв с мини-ядерными реакторами в космос. Закладывает теоретический фундамент по тепловыделяющим конструкциям на десятилетия вперед. Как бы между делом успевает получить звание Героя Соцтруда.
К сорока пяти Владимир Александрович — уже абсолютный корифей реакторостроения. К сорока семи — всё тот же корифей, но уже опальный. Взлеты чередовались с падениями. Триумфы Обнинской АЭС и первых ядерных субмарин перемежались завистью коллег (Малых так и не закончил физфак МГУ, чем сильно раздражал более «ученое» институтское общество) и полным разгромом Кандренковым и Новиковым теоротдела ФЭИ. Между тем феномен Малых, при всей очевидной яркости этой фигуры, остался по сию пору неразгаданным. Как, впрочем, и феномен самого обнинского ФЭИ в начальный, фантастически плодотворный период своего существования — 1950-1960-е годы.
«Всю жизнь меня мучает один и тот де вопрос, — вспоминал соратник Владимира Малых обнинский ученый Александр Дерюгин. — Как умудрились эти люди — Лейпунский, Бондаренко, Ляшенко, Малых — черт знает сколько сделать за такой короткий срок? Может быть, эпоха была тогда такая? Особенная. Или люди особые? Я не знаю. Нет версии. Ведь ТВЭЛы в Союзе делали четыре фирмы. И я не нашел объяснения, почему, например, именно наша, обнинская, вырвалась вперед. Не исключаю — по счастливому стечению обстоятельств. Если верить легенде, то вообще всё в Обнинске началось опять-таки благодаря его величеству случаю. В 1949 году Александр Ильич Лейпунский, делая опыты, потерял сейф с пробирками радия. Получил взыскание и был отправлен за 101-й километр на берег Протвы. То есть как раз в Обнинск. Из Москвы он перетащил мающегося без денег Малых, найдя именно здесь применение его неукротимому экспериментаторскому темпераменту. Боюсь, что именно случайность сказалась в том, что у нас в те годы был сделан такой мощный научный рывок. Например, если с 1954 по 1969 год при Малых мы разработали 15 новых комплектов ТВЭЛов (13 из которых пошли в серию), то за все последующие после ухода Владимира Александровича годы институт осилил только три».
Образ Малых — невероятный сгусток энергии. Плюс — эпицентр идей. Вокруг него постоянно всё кипело. Чертовски сообразительный и изобретательный. Пробелы в фундаментальном образовании Малых с лихвой компенсировал невероятным научным чутьем и умением поставить собственными руками любой подсказанный этим чутьем эксперимент.
«Удивительно светлая голова и золотые руки, — вспоминал бывший директор ФЭИ Олег Казачковский. — Всё умел. Мы занимались как-то созданием модели кольцевого протонного ускорителя. Там была такая кольцевая камера. Довольно сложная штука. И вот однажды приходит расстроенный Малых и говорит: Делайте со мной что хотите, но я камеру сломал“. Ну ладно, говорю, сломал так сломал, а дальше-то что? „Сделаем“, — говорит Малых. Так собственными руками и восстанавливал…»
Казачковский припоминал первый день появления Малых в Обнинске в далеком 1949 году. В кабинете Лейпунского увидел молодого паренька. «Это наш новый сотрудник, — отрекомендовал контуженного солдата академик Лейпунский. — Я направляю его в вашу группу лаборантом». «Я никак не мог взять в толк, — вспоминает тот давний разговор Олег Дмитриевич, — чего это ради Лейпунский взял на себя разговор с рядовым лаборантом. Он никогда не занимался их трудоустройством. С его-то загруженностью. А тут вдруг сидит и беседует…» Собственно, это и было то кадровое чутье, благодаря которому первым руководителям ФЭИ удалось привлечь в Обнинск массу «ломоносовых». «Дьявольски талантливый самородок», — восхищенно отозвался о нем первый директор ФЭИ академик Дмитрий Блохинцев. «Если есть герой в Обнинске, то это Малых», — вторили ему в министерстве. Между тем сам «герой» метался между Москвой, Обнинском, Электросталью и Усть-Каменогорском. В первой пробивал проекты и получал нагоняи («Нам в Москве столько рогов понаставили, — делился как-то с подчиненными результатами своей командировки Владимир Александрович, — что за целый квартал не поспиливаешь»). В Обнинске нагромождал циклопические 14-метровые башни для экспериментов со своими ТВЭЛами. В Усть-Каменогорске и Электростали налаживал их серийное производство. Всё получалось. Правда, для этого иногда приходилось ставить токарные станки «на попа» и пугать жителей Обнинска оглушительными (не путать с разрушительными — их не было) взрывами.
Был страшно серьезен. Когда дело касалось надежности его ядерных детищ. Для тех же атомных подлодок разработал три варианта ТВЭЛов. Все испытал. Добился максимальной надежности. И тем не менее в заключительном отчете сделал приписку от руки: «Применение является оправданным риском». Его специалисты взмолились: «Владимир Александрович, всё уже миллион раз проверено-перепроверено!..»
Был страшно несерьезен, когда дело не касалось надежности его ядерных детищ. «Вы рассеянны. Как тысяча профессоров», — подтрунивал над своими не в меру собранными подчиненными Малых. «А вы, любезный, — обращался к другому, — радуетесь, будто ваша жена промахнулась утюгом». «Сейчас наше начальство повернулось к нам боком, — разъяснял своим сотрудникам суть „политики партии и правительства“ маститый острослов, — а раньше было повернуто тем местом, что неудобно даже говорить». Шутил всегда, даже тогда, когда было не до шуток. «Я сейчас страшно занят, — сердился Малых, — так что попрошу вас испариться, и желательно без сухого остатка».
Печально, что «испарение» самого Малых (как, впрочем, и ряда его выдающихся соратников) по-прежнему скрыто завесой таинственности. «Его просто ушли», — говорят одни. «Отправили перед смертью в почетную ссылку в институт метрологии», — утверждают другие. «Характер был сложный, потому и…» — недоговаривают третьи. «Жалко, что не сумели отстоять», — раскаиваются четвертые. И очевидно, в знак раскаяния ученый совет ФЭИ принял решение: в ознаменование заслуг Владимира Александровича установить его портрет в институтской галерее. В одном ряду с Блохинцевым, Лейпунским, Бондаренко…
Алексей Мельников
Фото с официального сайта ФЭИ (ippe.ru) и «Википедии»
Отдельные части статьи
публиковались в калужском еженедельнике «Деловая провинция»
и на сайте viperson.ru
Как всегда наказание авторов , награждение непричастных и «человеческая» зависть! Тормозят движение мысли!
Спасибо большое, очень интересно! Физики, по моим наблюдениям, самые остроумные шутники:)
Да, в нашем НИИ когда сокращали молодых кандидатов наук перед сокращениями с целью омоложения кадров… Каждый сокращенный был эффективнее и успешнее оставшегося в том-же подразделении сотрудника сходного возраста. Вывод мы ничуть не изменились с тех времен в лучшую сторону
Статья — любопытная словесная конструкция. Похоже, это не последняя творческая удача автора. А отношение Александра Лейпунского к Владимиру Малых не вызывает удивления – «рыбак рыбака…». :) Кстати, и Овсей – брат Александра, того же поля ягода. Искрометные яркие личности – гремучая смесь научного работника по призванию и инженера.
Уважаемая редакция, 6 июля 2118 г я направил вам письмо 2, где был текст «Лейпунский». Мне кажется, что он во многом дополни бы изложенное выше.
Виктор Водкин
спасибо, познавательно и интересно.
замечу только, что падение Космоса-954 наделало много шума в свое время (новый виток Холодной войны), Канада даже потребовала и получила компенсацию от СССР за радиоактивное загрязнение.