«Это история о подневольных переселенцах — людях и травах. Людях, которые остались лежать в лесу без имен и памяти о них. Травах, семена которых проросли возле лагерных бараков. Листах гербария, документально подтверждающих, что травы были, даже после того, как травы исчезли. Это история-протест: мы не согласны называть людей „отработанной рабочей силой“ и не помнить, что они были. Это история о памяти, хрупкости и неявных следах, которые умеют разглядеть особенные люди. Если не знать, что это следы, взгляд проскальзывает мимо. Но, смотрите, их можно увидеть», — так начинается выставка «Засушенному — верить». Она о том, что лагерь и его следы ближе, чем нам кажется.
С этой темой уже три года работает проект Международного Мемориала «Топография террора». Концлагеря были в Москве и других городах, пока не решено было отправлять врагов новой власти подальше и осваивать их силами труднодоступные земли, выполнять хозяйственный план. Соловецкий лагерь особого назначения получил свой статус в 1923 году, с 1926-го начал сдавать заключенных в аренду лесозаготовительным предприятиям Карело-Мурманского края, к 1929 году территория вдоль Мурманской железной дороги была покрыта сетью так называемых материковых командировок Соловецкого лагеря особого назначения, самыми тяжелыми из которых были заготовки леса — туда отправляли «на загиб».
Материковые командировки — малоизученная тема, не введенная в научный оборот, документы приходится собирать по крохам, многие источники косвенные. Картирование и фотофиксация небольшого числа бараков лесозаготовительных командировок проведены двумя экспедициями «Мемориала» в 2015–2016 годах. Фотографии экспедиций я специально показываю на выставке (фото 2). Один из бараков законсервирован волонтерской командой, собранной Шурой Буртиным. С точки зрения высоких принципов реставрации вроде бы хочется придираться к тому, как они это делали, но оставшиеся венцы срубов разрушаются настолько стремительно, что пройдет еще десяток лет — и только буртинский барак останется стоять как памятник всем исчезнувшим.
И именно после фотографий консервации я поняла, что времени осталось совсем мало, надо скорее делать публичной историю с травами, которую я знала со студенческих времен на мифическом — в высоком понимании этого слова — уровне. За полтора года я собрала множество фото- и архивных документов в первую очередь из Национального архива и Национального музея Республики Карелия, среди которых есть неопубликованные и завораживающе символические, мы выкупили их для проекта и будем постепенно выкладывать на сайт zasushennye.ru.
Занесенные за несколько тысяч километров травы возле старых бараков описал ботаник Московского университета Владимир Вехов. Необыкновенный человек, память о котором помогала делать эту выставку. Без него этой истории не было бы. Он приехал на Беломорскую биологическую станцию в 1960 году и скрупулезно описывал флору полуострова.
Я нашла полевые этикетки Владимира Николаевича, на которых указан конкретный барак. В опубликованной в 1971 году статье описаны все обнаруженные к тому времени растения с пометами о редкости для Карело-Мурманского региона и местах обнаружения. Из работы о фертильности пыльцы растений полуострова понятно, что в конце 1970-х все заносные травы чувствовали себя хорошо. В конце 1990-х из пяти трав зафиксировано только два вида. Травы лугов и лесных опушек Приуралья, которые были занесены в конце 1920-х на лесозаготовки Соловецкого лагеря, не выдержали затенения зарастающего лиственного леса. Но мы доподлинно знаем, что травы были, потому что остались собранные Вл. Веховым листы гербария.
В ботаническом смысле эта история только в самом начале изучения, мы можем сказать, что одновременное обнаружение многих трав в одном нехарактерном для них внезапно обжитом месте за несколько тысяч километров от обычных мест произрастания может быть связано только с антропогенным заносом.
Очень надеюсь — и выставка сделана в том числе для этого, — ботаники откликнутся и доведут исследования до высокого научного уровня, как за пятнадцать лет это сделали Наталья Решетникова и Андрей Щербаков с похожим случаем заноса альпийских трав времен Второй мировой войны; он представлен на выставке подлинным листом гербария и подробным обоснованием. И при современном уровне науки у нас уже есть возможность искать два миллиона денег и нескольких научных людей, которые смогут провести генетические исследования и уточнить происхождение трав.
Семена трав могли быть занесены на одежде и разбитой обуви заключенных, переживших долгий этап; часто в вагонах было только сено. Я нашла отчет о доставке для лесозаготовок 1929 года большой партии лошадей из Уральской области — это тоже могло быть причинной заноса семян трав с навозом и сеном (фото 3).
Но ни в одном архивном документе, множество которых я пересмотрела, не было сказано, что в бараках были матрацы, сенные тюфяки или просто сено, — описаны голые нары, нераздевающиеся люди, мешки вместо одежды и потеря места на нарах из-за выхода по нужде, поэтому некоторые не выходили. На выставке представлены самые сильные из всех собранных документов — из Центрального архива ФСБ, это цитаты из отчета внутренней проверки НКВД, разбирательства после сообщений о невыносимых условиях, пытках и смертях.
«Начиная с 1926 года, в связи с расширением Лагеря и невозможностью использовать постоянную рабсилу на острове, УСЛОН стал таковую выбрасывать на материк для применения ее на лесозаготовках местных организаций и из года в год, в соответствии с ростом лагеря, увеличивая применяемых на лесных работах заключенных, достигнул в этом году весьма значительных размеров.
РАБСИЛА. С самого начала обследования выявилась неподготовленность аппарата Отдела Труда и Учета к вопросу учета и распределения рабсилы. Больше того, цифры зачастую подгоняются, не проверяются, оправдываясь тем, что они „ориентировочны“.
…За отсутствием жилплощади и достаточного вещдовольствия, вызвало чрезвычайную скученность, что в свою очередь понизило трудоспособность и без того ослабленных пребыванием в домзаках заключенных. Дабы всё же разместить прибывающие этапы до начала зимних лесозаготовок, УСЛОН сильно увеличил свою программу по осенним лесозаготовкам, каковые по условиям своей работы (валка и выкатка на непромерзших болотах) дают большую потерю рабсилы.
Выявлением причин потери и снижения трудоспособности рабсилы УСЛОН до сих пор не занимался, ограничиваясь лишь переброской отработанной и непригодной рабсилы с материка на острова. Так, за время с 1/4–29 по 1/4–30 года было переброшено на острова 9 489 человек.
Если учесть, что в пребывающих этапах количество I и II категорий составляло за это время 3 578 человек, то следует считать, что 5 911 заключенных являлись той отработанной силой, которая вышла из строя по лесозаготовительным и тяжелым работам и не могла быть больше использована на основных работах УСЛОНа, перейдя в категорию больных и инвалидов, что составляет 25% потери рабсилы к числу заключенных, могущих быть использованными на работах с применением физического труда».
Отчет комиссии А. М. Шанина коллегии ОГПУ об обследовании Соловецких лагерей, 1930 год. Центральный архив ФСБ России. Ф. 2. Оп. 8. Д. 116. С. 28, 61, 63.
Но выставка не является естественно-научным и архивным исследованием, хотя у нас есть красивые доказательства времени рубок леса, собранные в экспедиции на Беломорской биологической станции Московского университета и в Кандалакшском государственном природном заповеднике Андреем Резниковым из Института наук о Земле Санкт-Петербургского университета (фото 4).
Эта выставка о боли, травме, нас сегодняшних и неоформившейся памяти о погибших людях. Лучше всего это передают стихи нобелевского лауреата Шеймаса Хини в переводе Григория Кружкова. И только при беглом невнимательном взгляде может показаться, что восстание ирландских крестьян против англичан в конце XVIII века — это совсем не о нас.
Реквием по «стриженным»
Карманы набивали ячменем —
Ни передышки, ни костра в дороге.
Нас выручали быстрота и скрытность;
Жуя ячмень, священник и батрак
К земле холодной прижимались рядом.
Мы уходили как могли. Сквозь конных
С дрекольем прорывались, на пехоту
Пускали перепуганное стадо,
А сами отступали за овраги,
Где кавалерия нас не могла достать.
И так до дня последнего сраженья
На Винегар-Хилл. Что могут сделать вилы
Против гремящих пушек? Склон холма
Стал красным, пропитавшись кровью павших.
Зарыли нас без савана и гроба.
А в августе ячмень пророс над нами.
Для того, чтобы травы стали символами памяти о замученных людях, мы решили рассказывать эту историю театральным языком. Поэтому перечень основных участников выставки звучит так: сценография Петра Пастернака, свет Зиновия Бланка, художник Мария Волохонская, дизайн афиши Ирины Дилоян, типографика и верстка Виктории Кибе, звук Александра Шилова. И выставка выглядит как театральные декорации, внутрь которых можно попасть: тюремная дверь; красивое человеческое движение и пожелание хорошей дороги и жизни; лес с пнями разной высоты, потому что не у всех были силы протоптать снег; лагерная вышка размером с человеческую голову над занавесом с узкими проходами; железный поезд с коллажем их архивных фотографий; военный снимок, на котором видна дорога, бараки и зарастающие вырубки; лампа, и пока держишь палец, она горит, и вместо темных силуэтов и пустот видны человеческие лица; имена на бревне барака; фанерный чемоданчик — символ возвращения (фото 5).
Я хотела открыть выставку в особенном нейтральном месте, до которого можно будет легко добраться, не в Биологическом музее и не в «Мемориале», чтобы выставку не воспринимали как ботаническую или историческую. Чтобы она оказалась сложным чувственным способом размышления на темы памяти, насилия, хрупкости жизни и свидетельств. Мечтала об Аптекарском приказе Музея архитектуры, но у музея уже были договоренности: в нем совсем скоро, 20 ноября 2018 года, откроется выставка о «Последнем адресе», и это замечательно.
Тогда я подумала, что вряд ли у выставки когда-нибудь будет пространство со сводчатыми низкими каменными настоящими стенами, и надо сразу учиться существовать в трудных условиях ремонтированных современных залов. И малая анфилада главного здания Музея архитектуры — прекрасное место, оно сохранило следы дома Талызиной, и именно в этом здании были кабинеты Молотова и Сталина, а с начала 1930-х — общежитие НКВД, у могучего Щусева получилось расселить его и дать возможность работать опальным архитекторам. Хорошее место и в смысле преодоления трудностей небольших залов, крашеных стен, пластиковых жалюзи (фото 8).
Вся вторая часть выставки с подлинными листами гербария была сделана для того, чтобы показать возможности гербария как документа и символа памяти. И я буду предлагать принимающим выставку музеям искать в фондах гербарий начала — середины XX века, и с великой вероятностью в нем окажется лист, связанный с репрессиями и террором. И тогда музеи смогут начать экспозицию со своей истории гербарного листа, и вся остальная наша выставка окажется им близкой.
Самая яркая история получилась у Музея Норильска: я попросила проверить найденный в сети рассказ о зеленом пятне травы на горе Шмидта на месте бывшего женского отделения Норильлага — в музее оказалась прекрасная команда, они собрали все травы, нашли волонтера, который снял гору с дрона, отыскали в фондах фотографии, на которых хорошо видны бараки, обследовали место лагеря.
Да, оказалось, что зеленое пятно трав повторяет контуры бывшего лагерного забора, и в этом нет ничего невероятного, потому что под его защитой от норильских ветров у трав была возможность укорениться. Но сейчас от лагеря остались развалины фундаментов, а зеленое пятно на горе видно с центральной площади города.
В выставке участвуют гербарии Государственного биологического музея им. К. А. Тимирязева, Главного ботанического сада имени Н. В. Цицина РАН, Ботанического института имени В. Л. Комарова РАН, Международного Мемориала и частного собрания ботаника и краеведа Маши Трифоновой. Все истории будут на сайте проекта.
Я благодарна молодым художникам Хаиму Соколу, Андрею Кузькину и Ивану Щукину, которые согласились существовать в сложном для них сочетании с театральным языком. Я интуитивный проектировщик и очень надеюсь, что кто-нибудь умный осмыслит эту выставку. Хотела, чтобы финал был сделан в настоящем времени с помощью символических действий, которые открывают возможность пережить травму, почувствовать пути движения к принятию нашей прошлой репрессивной истории и пониманию необходимых действий для создания гражданского общества (фото 12).
Надежда Пантюлина,
автор и куратор выставки «Засушенному — верить», ст. науч. сотр. Государственного биологического музея им. К. А. Тимирязева
Видеорепортаж об открытии выставки в Музее архитектуры:
youtube.com/watch?v=Uq8Wl63J7jk
Спасибо за исследование, я горжусь, что училась у В. Р. Филина и В. Н. Вехова.