Чем мне дорог Физтех?

Отгремели радостные фанфары по случаю столетия Санкт-Петербургского Физико-технического института им. А. Ф. Иоффе РАН, основанного в 1918 году выдающимся физиком Абрамом Фёдоровичем Иоффе. ТрВ-Наука публикует отклики физиков разных возрастов, посвященные этому славному юбилею.

Роберт Сурис, академик РАН, зав. лабораторией ФТИ:

Получилось так, что Физтех прошел сквозь всю мою сознательную жизнь. Мой тесть по моему первому браку и мой первый учитель теорфизики Борис Николаевич Финкельштейн был аспирантом Я. И. Френкеля в ФТИ. Яков Ильич был почти профессиональным художником, и карандашный портрет Б. Н., им выполненный, висит у меня над столом. Этот рисунок году в 1994-м подарил мне сын Якова Ильича Виктор Яковлевич.

Борису Николаевичу в 1932 году было поручено А. Ф. Иоффе организовать в Днепропетровске Физико-технический институт, ориентированный на металлургическую промышленность. В группу физтеховцев, вошедших в институт, были молодые и, как сейчас говорят, креативные физики, среди которых Г. В. Курдюмов и В. И. Данилов. В Днепропетровске в 1937 году родилась моя будущая жена Ира, ныне покойная. Еще о «личных связях». С сыном Г. В. Курдюмова, Владиком, мы учились в одной группе Московского института стали.

Моим следующим учителем был широко известный теоретик в области физики полупроводников Виктор Леопольдович Бонч-Бруевич. Я был постоянным участником руководимого им семинара в МГУ. И хотя формально я не был в аспирантуре, он был руководителем моей кандидатской диссертации, которую я защитил в МГУ в 1964 году. Виктор Леопольдович часто посылал своих сотрудников и учеников в Ленинград в ФТИ ко Льву Эммануиловичу Гуревичу, чтобы тот, послушав приехавшего, давал оценку доложенной работе. Я имел эту в высшей степени полезную возможность дважды.

Я проработал 28 лет в двух исследовательских институтах электронной промышленности. Годы начала моей научной деятельности пришлись на знаменитый тогда институт, называемый теперь «Пульсар». Именно здесь разрабатывались первые советские транзисторы и исследовалась физика полупроводников, для этого необходимая. И словосочетание «Ленинградский Физтех» или «ЛФТИ» слышалось здесь ежедневно.

Это был период большого интереса исследователей, среди прочего, к электрическим не­устойчивостям в полупроводниках и по­этому фамилии тесно связанных с ФТИ коллег, Давыдова и Шмушкевича, давших теоретическое описание «разогрева» электронов и дырок сильным электрическим полем в полупроводниках, были постоянно на слуху. По какой-то причине в то время знаменитая работа Бориса Иосифовича Давыдова 1938 года, в которой он представил теорию выпрямления, упоминалась очень редко. Насколько помню, в этой связи всегда звучала фамилия Шокли.

В 1964 году молодой, только-только защитивший в ФИАНе докторскую диссертацию сотрудник ЛФТИ Виталий Иванович Стафеев был назначен директором и организатором нового исследовательского института в системе электронной промышленности. Институт располагался в Зеленограде под Москвой и именуется ныне Научно-исследовательским институтом физических проблем им. Лукина, сокращенно НИИФП. Стафеев пригласил на работу в этот институт некоторых сотрудников ЛФТИ и отсоединившегося от него Института полупроводников. По рекомендации В. Л. Бонч-Бруевича В. И. Стафеев пригласил на работу в этот институт и меня. В НИИФП царила свойственная Ленинградскому Физтеху атмосфера глубокого поиска.

И здесь мне замечательно повезло — я начал работать с переехавшим сюда из ЛФТИ Рудольфом (Рудиком) Фёдоровичем Казариновым, учеником Л. Э. Гуревича. Рудик — квинт­эссенция лучших традиций ЛФТИ: он замечательным образом сочетал в себе высочайший теоретический уровень с удивительной инженерной интуицией. На протяжении многих лет, с 1965 по 1975 год, мы работали вместе и опубликовали множество совместных работ. Без ложной скромности скажу, что это были хорошие работы.

Последний период нашего сотрудничества, начиная с 1971 года, пришелся на время, когда Рудик вернулся в Физтех. Я и раньше часто бывал в ФТИ, но после возвращения туда Рудика я стал постоянно приезжать на семинары и знаменитые Зимние школы ЛФТИ, читая там лекции, в том числе и по сделанным нами совместным работам. ЛФТИ постепенно превратился в мой «родной» институт. Многие из его сотрудников рассматривали меня как «своего».

У меня возникло тесное взаимодействие с Ж. И. Алфёровым, продолжавшееся много лет и продолжающееся поныне. В середине ­1980-х он стал обсуждать со мной идею о моем переходе в Физтех. Вообще-то у нас в стране переезд из Москвы (а жил я в Москве, хотя и работал в Зеленограде) в другой город, даже и в Санкт-Петербург (тогда Ленинград) рассматривался как нечто экстраординарное. Тем не менее в 1988 году, когда Ж. И. Алфёров сделался директором, по его приглашению я перешел в ФТИ на позицию заведующего сектором теоретических основ микроэлектроники, специально для меня организованным. И с тех пор сделался я стопроцентным физтеховцем.

В ФТИ у меня есть и было множество друзей, некоторых из них уже нет с нами. Рассказ о них занял бы много-много страниц. И это — отдельная песня. Но об одном из них я все-таки скажу несколько слов. Это, увы, ушедший от нас Владимир Иделевич Перель. Он был символом теоретиков-твердотельцев ФТИ, и не только ФТИ. Он был совершенно замечательным и мудрым человеком. Я был счастлив, когда он согласился стать оппонентом на защите моей докторской диссертации. И был счастлив иметь его фактическим руководителем того отделения ФТИ, куда входил мой сектор. И я был счастлив, зная, что удостоен чести считаться его другом.

Надеюсь, всё вышеизложенное можно рассматривать (хотя и содержащим далеко не все подробности) ответом на вопрос «Чем мне дорог Физтех?».

Александра Калашникова, PhD, ст. науч. сотр., зам. зав. лабораторией физики ферроиков ФТИ:

Физтех — очень противоречивое место, и из-за этого, пытаясь ответить на вопрос, чем же он дорог, неизбежно задумываешься и о том, что в Физтехе тебе совсем не дорого.

Раз этот разговор приурочен к столетию ФТИ, начну с того, чем же он мне дорог. Хотя ФТИ для меня и не alma mater, но именно тут, с работы над дипломным проектом в 2002 году, началась моя научная жизнь, да и вся моя «взрослая» научная карьера, т. е. жизнь после PhD, связана именно с ФТИ. Поэтому ФТИ мне, безусловно, дорог и мне небезразлично его будущее.

Я не очень верю в «намоленные» места и в магию стен, помнящих великих людей, поэтому самое дорогое в ФТИ для меня — это мои коллеги, вместе с которыми мы боремся за место под научным солнцем. Еще я очень ценю то, что в ФТИ есть регулярные семинары, которые проходят «как в легендах», с жаркими спорами, активными обсуждениями буквально каждого утверждения докладчика и каждой написанной им/ею формулы. На таких семинарах интересно присутствовать, даже если мало что понимаешь в обсуждаемой проблеме. А уж выступление на этих семинарах заставляет тебя как следует понервничать.

В силу своего характера я очень ценю в ФТИ то, что можно назвать академической свободой. К счастью, мне не приходилось сталкиваться с тем, чтобы руководство института открыто вмешивалось в планы научных исследований, препятствовало участию в каких-то научных конкурсах. Для исследований поискового характера такая свобода необходима как воздух. Я думаю, что во многом благодаря этой свободе в ФТИ сейчас достаточно много групп, где действительно кипит научная работа.

Благодаря таким группам, у института, несмотря на все сложности, есть потенциал стать заметной, а может, и лидирующей научной организацией международного уровня. Мы активно и, что очень важно, на равных участвуем во внутрироссийском и международном сотрудничестве. У нас открыты базовые кафедры трех петербургских университетов, т. е. есть возможность бороться за привлечение талантливой молодежи.

Но, увы, эти достижения активных научных сотрудников ФТИ во многом нивелируются болезненным стремлением к изоляции, преследующим нас еще со времен СССР. Возможно, имея за плечами опыт длительной работы в нескольких зарубежных университетах, я это ощущаю особенно остро. Приглашение иностранного коллеги в ФТИ просто для выступления на семинаре превращается в заполнение безумных бумажек, а про более длительные визиты можно рассказывать грустные анекдоты (например, угадайте, можно ли иностранному студенту-стажеру петь в любительском хоре института?). По этой же причине базовые кафедры ФТИ остерегаются принимать студентов без российского паспорта, какими бы талантливыми эти студенты ни были.

Недавно произошло важное событие, которому я была очень рада, — Физтех получил право присуждать собственные научные степени! По-моему, это очень важный шаг для того, чтобы институт сохранил позиции научного центра всероссийского и мирового уровня. У института есть всё для того, чтобы наши степени ценились, чтобы их было сложно получить и ими можно было гордиться. Но, увы, ­Физтех пошел по пути сохранения во многом дискредитировавшей себя ваковской системы. Не будет приглашений в диссертационный совет ­специалистов по ­тематике каждой конкретной диссертации, что позволило бы повысить прозрачность, весомость и сложность процедуры защиты. Нельзя будет писать и защищать диссертации на английском языке, что было бы разумным шагом с учетом того, что большинство значимых научных результатов мы публикуем на английском (мы же боремся за импакт-факторы и цитируемость!).

Призрачной остается перспектива присуждения двойных степеней Физтехом совместно с сильными зарубежными университетами, с которыми мы активно сотрудничаем, в том числе и в подготовке аспирантов. Всё это, по моему мнению, никак не поспособствует усилению позиций Физтеха в наше время, когда идет настоящая борьба за выживание бывших академических институтов и поиск для них места в новой системе российской науки.

Увы, Физтех, будучи большим институтом со столетней историей, сталкивается с серьезными проблемами по поддержанию имеющейся и созданию новой инфраструктуры. По сути, сейчас каждая научная группа отвечает за свой кусочек инфраструктуры, что является, наверное, обратной стороной академической свободы, о которой я с гордостью писала в начале. По­этому было грустно и обидно наблюдать за тем, как в рамках подготовки к столетию ФТИ были потрачены немалые силы и средства на ремонт фасада (необходимость в котором была, скажем так, неочевидна), да еще и в ущерб текущему ремонту в лабораторных корпусах. Для нашей лаборатории, например, это привело к почти полугодовой задержке запуска новой лазерной системы. Честно признаюсь, после такого столетия Физтех стал мне чуть менее дорог, чем раньше.

Михаил Глазов, чл.-корр. РАН, вед. науч. сотр. ФТИ:

Весной теперь уже далекого 1995 года я поступил в Лицей «Физико-техническая школа» при Физико-техническом институте им. А. Ф. Иоффе. Тогда мне было двенадцать лет. Несложный расчет показывает, что с нашим Физтехом я тем самым уже две трети своей жизни. Поэтому Физтех мне действительно дорог, и дорог в первую очередь как близкий, с которым провел уже много лет.

Дорог своими достоинствами (перечисление которых займет не одну газетную полосу) и недостатками (как говорят и пишут, «несущественными, не снижающими качества, по своей сути — задачами на будущее»); дорог сочетанием истории и современности; дорог «аксакалами» — действительно великими учеными, общение с которыми бесценно, без которых института бы не было; дорог и молодыми коллегами, которых немало и становится всё больше, без которых не будет ФТИ. Дорог мне Физтех моими близкими друзьями.

В «Википедии» сказано, что главное здание нашего института построено в качестве убежища для престарелых неимущих потомственных дворян Санкт-Петербургской губернии. Злые языки поговаривают, что оно использовалось в качестве госпиталя для умалишенных солдат, потерявших рассудок на полях сражений Первой мировой войны.

Как бы то ни было, эти стены оказались исключительно благоприятными для колыбели физики в нашей стране: по-видимому, ФТИ им. А. Ф. Иоффе действительно находит удачный баланс между мудростью старшего поколения и, быть может, слегка фанатичной преданностью науке молодых сотрудников.

Я прихожу в наш институт по будням, а иногда и по выходным, и иду я туда не как на работу, а как домой. Вот всем этим мне дорог мой Физтех.