Палимпсесты Татьяны Баскаковой

Мы побеседовали с Татьяной Баскаковой, — переводчицей сложнейших немецкоязычных романов, а также биографических книг и монографий по истории культуры, — о ее египтологических исследованиях, текущей работе, творческих планах, путешествиях по Африке, России и Европе и некоторых тайнах ремесла.

Удоды в Луксоре

— Татьяна Александровна, огромное спасибо, что вы согласились побеседовать. Я хочу начать разговор с вашей научной деятельности, о которой знают далеко не все. Изначально вы изучали египтологию. Скажите, пожалуйста, какой темой вы занимались?

— Царскими надписями XVIII династии — периода XVI–XIII веков до н. э., когда в Египте очень бурно начала формироваться, условно говоря, художественная литература (все-таки в большой мере она оставалась культовой). Я пришла к этой теме ­неожиданно. На меня произвела впечатление статья культуролога Яна Ассмана «Гробница как школа литературы в Египте». Меня интересовало, как тексты развивались стилистически, как из формульных фраз рождались разные жанры. Это можно прямо проследить.

В принципе заря литературы — это третье тысячелетие до н. э. Сначала надписи носили культовый характер. Например, перечислены пять имен фараона, и каждое имя — это фраза, которая должна превратиться в реальность. В гробницах вельмож тоже были записаны жертвенные формулы, перечисление званий. Потом всё это постепенно разрасталось. Я занималась периодом Нового царства, временем создания империи. Войны в Сирии и в Нубии принесли много новых впечатлений. Сначала формулы просто немного разрастались. Например, одно из имен — «Покоритель Севера и Юга» — становилось более подробным: «Одержавший Победу над Нубийцами, Покоривший Сирийцев» и так далее. Это тоже формула, просто более длинная. А потом появлялись целые рассказы, например, о какой-то конкретной битве, но они тоже рассматривались как эпитеты. Рассказ шел не в хронологическом порядке: текст состоял из блоков, связанных друг с другом по принципу логической рифмовки.

— И вы переводили эти тексты?

— Не только я. Есть разные варианты переводов. Я увлеклась работами Герхарда Фехта, немецкого египтолога, который показал, что практически все египетские тексты построены как стихотворения. Их можно сравнить с библейскими текстами, где встречаются повторы и параллелизм членов, но в египетских текстах это гораздо более развито. Однако Фехт не занимался военными надписями. Я попыталась приложить его идеи к моему материалу, увидеть внутреннюю логику текста.

— Почему вы в принципе выбрали египтологию?

— Мне хотелось серьезно погрузиться в совершенно иную культуру, меня привлекало иное мышление, даже в плане грамматических времен. У меня было чувство, что вообще-то с точки зрения культуры все европейцы — наследники древних египтян.

— Насколько было сложно выучить египетский язык?

— Довольно сложно. Когда я поступила в МГУ, на кафедру древней истории, было впечатление, что можно выбрать любую специальность. Это оказалось не совсем так. Но было несколько человек, которые хотели заниматься египтологией. Мы ездили в Институт востоковедения, занимались там по очень хорошему английскому учебнику грамматики древнеегипетского языка (автор — сэр Алан Гардинер). Я окончила университет и осознала, что всё равно понимаю военные надписи не целиком: очень много непонятных терминов, сокращенных формул и так далее. В общем, дело кончилось тем, что я договорилась брать бесплатные частные уроки у Евгения Степановича Богословского, который жил в Ленинграде. Он занимался совсем другой темой — социальным положением художников, которые расписывали гробницы. Занятия выглядели так: я должна была прочесть ему свой перевод какого-нибудь текста XVIII династии и полностью прокомментировать каждое слово и все грамматические формы. Это была очень хорошая тренировка языкового чутья, она помогла мне в последующей профессии переводчика. В древнеегипетской письменности нет гласных, возможны разные варианты перевода — нужно соображать, какой вариант подходит по правилам грамматики. Неясно, где границы между предложениями, это можно только угадать. Нет времен в нашем понимании — прошедшего, настоящего и будущего; есть просто совершенный и несовершенный вид глагола: то, что повторяется без конца, и то, что произошло однократно.

— «Солнце восходит» — это одна форма глагола, а «одержал победу над нубийцами» — другая?

— Да, но неясно, «одержал» или «одержит». Можно добавить наречие, например «давно». Но подсказки может и не быть.

— Как долго вы занимались египтологией?

— Я занималась с Евгением Степановичем два года, потом он сказал, что не может продолжать: умер его учитель, и он должен был заниматься подготовкой к публикации его научного наследия. Через некоторое время я все-таки поступила в аспирантуру, Богословский стал моим руководителем. И я очень ему благодарна за то, что он позволил мне заниматься темой совершенно для него чуждой. Он был действительно многогранным ученым с большим кругозором. Я защитила диссертацию, и на защите сказали, что надо бы опубликовать ее как монографию, но эта работа так и не вышла. Уже началась перестройка…

— Вы бывали в Египте?

— Бывала, но позже. Я работала в археологических экспедициях в Каире. Мы исследовали гробницу периода Древнего царства, обнаруженную еще в XIX веке, но недостаточно изученную. Копировали росписи. Русских раскопок в Египте не было с ­1960-х годов, когда там строилась Асуанская плотина. После перестройки Элеонора Ефимовна Кормышева из Института востоковедения договорилась с меценатами, и стали возможны новые экспедиции.

— Можете описать свои впечатления? Сначала вы читали тексты — и вдруг оказались на месте событий…

— В первый раз мы должны были туда приехать после Пасхи 1994 года. Я и еще два человека прилетели чуть раньше, чтобы посмотреть страну. Приземлились в Хургаде и на местном автобусе через всю страну поехали в Луксор. И ощущение было странное: там действительно летают все эти птицы, которых я видела только на иллюстрациях: например, удоды. А город — как будто из XIX века. Конных повозок больше, чем автомобилей. На набережной полно мальчишек — чистильщиков обуви.

Около гробниц на песке часами сидят старики, ждут туристов. Один из таких стариков стал показывать мне гробницу, как если бы речь шла о его родственниках: «Смотрите, вот писец такой-то, а вот его жена. Правда, красивая?» И наизусть читал английские переводы надписей. Когда мы вышли, он спросил: «Мадам счастлива? Бакшиш!» Сказать «нет» я не могла.

В целом страна очень бедная. Древние артефакты местные жители считают своим наследием. Например, в ­Каирском музее — отдельная плата за вход в зал царских мумий, и там висит национальный флаг.

Однажды мы поехали смотреть современный горный монастырь под Каиром. Я поняла, что древнее искусство резьбы по камню естественным образом продолжается. Странно: вот ты в церкви, но как будто в греческом амфитеатре, и над алтарем летают ласточки…

— У вас не было ощущения, что вы приняли решение камикадзе? Египтология — крайне узкая область…

— Тогда, наверное, у меня было шесть или семь, может быть, десять коллег. Позже я осознала, что совершила серьезную ошибку. Я не сумела предусмотреть, что просто не смогу заниматься египтологией после перестройки.

— Почему?

— Я должна была как минимум читать актуальную научную литературу по египтологии. Раньше ее покупали российские библиотеки, но в какой-то момент это прекратилось. Я не могла ездить за границу, потому что не было денег. У меня был маленький ребенок. Таким образом, я оказалась отрезана от научного сообщества.

— В принципе с точки зрения науки эта область узкая, но публика испытывает интерес к истории Древнего Востока…

— Те аспекты египетских надписей, которыми я занималась, по-моему, имеют отношение скорее к истории литературы. Что такое литературоведение? Тот же самый анализ стилистики. Ян Ассман работал на раскопках, искал документы на древнеегипетском и хеттском, но прославился тем, что публиковал популярные книги. Они вызывали интерес в Германии и за ее пределами. Эти темы оказались тесно связанными с другими важными для современного человека вопросами. Ассман вел семинар, посвященный исторической памяти в целом. Там выступали специалисты и по шумерам, и по Ассирии. И его выводы о Египте не совсем безразличны для понимания того, как функционирует память теперь. Меня поразила его мысль о том, что память может быть «горячей» (эмоционально затрагивающей человека) и «холодной». И он полагает, что в Древнем Египте вообще очень долго не было никакой исторической памяти, всех интересовал только живущий ныне фараон и его деяния. Считалось, что фараон действует в заданной роли, у него есть определенные ритуальные обязанности: война, охота, культовое строительство. И естественно, в этих военных надписях вы никогда не прочтете, что Египет потерпел поражение.

— То есть фараон не вполне индивидуум?

— История как будто бесконечно повторяется. Поэтому памяти как таковой не существует.

— Получается, имеет место искажение действительности под влиянием даже не политики, а скорее образа мышления.

— Да-да. Здесь есть логическая связь с тематикой работ его жены, Алейды Ассман. Она сама исследует тему памяти в XX веке.

Поездки по России и доля оптимизма

— Вопрос «холодной» и «горячей» памяти на злобе дня в России. Есть поговорка, что у нашей страны «непредсказуемое прошлое». Я брал интервью у президента Российской ассоциации историков Первой мировой войны. Он говорит, что мы страдаем «коллективной болезнью Альцгеймера». В Европе есть памятники жертвам «праматери всех катастроф XX века», а у нас на костях возводят кинотеатр. Далее — Большой террор. Чекисты не просто убивали, но стремились полностью стереть память о «врагах народа». И удивительно, что в архивах всё же «навечно» сохранились снимки из личных дел — «фотовспышка за час до расстрела». Юрий Дмитриев и его коллеги на свой страх и риск, не консультируясь ни с какими государственными структурами, создали мемориал в Сандармохе, лично занимались установкой памятных камней. По его словам, там должно быть не забетонированное кладбище, а некое живое пространство, где память одушевлена. И он чувствует духовную связь с невесткой генерала Брусилова, принявшей смерть во имя своей веры. В то же время иерархи РПЦ (МП) лоббировали постройку архитектурного монстра в Сретенском монастыре, посвященного новомученикам и исповедникам российским. Николай II и его семья причислены к лику страстотерпцев, но доктор Боткин исчез на этом фоне. Якобы на крови невинных жертв возникла новая Церковь… Еще митрополит Антоний Сурожский говорил о том, что воскрешение «миллионов убитых задешево» требует огромных усилий, новых акафистов, новой агиографии… Сбудутся ли его надежды?

— Когда-то очень давно — я еще была студенткой — мы с мужем поехали на Соловки. Он археолог, и мы могли остановиться у его коллег. Мы гуляли и набрели на остатки концентрационного лагеря. Сейчас такие остатки лагерей уничтожаются и забываются. Позже я была на Соловках с подругой-немкой. Там очень развит туризм. Мы хотели посмотреть на музей ­ГУЛАГа. И нашли его с огромным трудом. В туристическом бюро, например, нам не удалось узнать, где он находится. Музей очень хороший, сотрудники выпустили книгу с огромным количеством документов. Но он совершенно на задворках, человек должен приложить особые усилия, чтобы туда попасть. А в монастыре значатся только имена погибших священников.

— Как вы думаете, что здесь можно предпринять? Мы на кухнях можем сколько угодно рассуждать, но десятки миллионов человек в России в каком-то смысле просто не имеют доступа к правде. По крайней мере, не испытывают желания добираться до нее…

— Я не знаю. Сама стараюсь переводить книги, которые помогают думать и помнить о прошлом.

— Опять-таки, у вас не вызывает тревогу, что читательская аудитория ваших переводов — от силы несколько сотен человек? Или это сгущение красок?

— Я об этом не в первую очередь думаю. Просто стараюсь переводить книги, которые на меня произвели очень сильное впечатление. На мой взгляд, желательно, чтобы эти романы бытовали в российской культуре. Хотя издательства, по-моему, уже боятся моих вкусов…

Сколько-то читателей пишут мне в «Фейсбуке», но, видимо, их значительно больше. Однажды меня попросили выступить в Екатеринбурге. Пришло тогда много молодых (и немолодых тоже) людей. С одной стороны, они производят очень хорошее впечатление; с другой, я вижу, что их меньшинство, и, скорее всего, многие из них эмигрируют.

Кроме того, в этом году произошло событие, которое в мой пессимизм влило большую долю оптимизма. Мне написал дирижер Владимирского симфонического оркестра и попросил выступить в рамках проводившегося в этом городе Танеевского фестиваля симфонической музыки. В зале не было свободных мест — оказалось, мои переводы все-таки читают. И меня поразило, что этот оркестр вообще существует уже двадцать лет, и у них очень интересный репертуар: Густав Малер, музыка барокко, русская музыка… Они гастролируют по разным местам Владимирской области, по деревням. Это называется «Музыкальная экспедиция». Их слушают местные жители. Даже специально приезжают люди из Москвы. И потом иногда получается, что руководство области находит нужным, например, улучшить дороги — осознав, что эти места могут быть интересны для туристов.

Между прочим, в сфере кино происходят похожие вещи. Молодые кинокритики ездят с программами новых фильмов по России, пытаются распространять культуру.

— Мы с подругой во Владимире обнаружили однажды огромный магазин «Эйдос-букинист», похожий на «Фаланстер» или «Порядок слов». Он спрятан между домами в двух шагах от Соборной площади. Почти платформа № 9 и 3/4. И его хозяйка тоже инициирует разнообразные фестивали.

— В Екатеринбурге я тоже нашла замечательный книжный магазин, и знаете, как он называется? «Йозеф Кнехт».

Переводы Т. А. Баскаковой

Синдром падшего Адама

— Расскажите, пожалуйста, о вашем новом переводе, который вышел буквально на днях в издательстве «Отто Райхль».

— Его автор Ханс Волльшлегер (Hans Wollschläger). Это было для меня большое открытие. Я совершенно случайно наткнулась на это имя в переписке Арно Шмидта, который вообще-то не любил современную литературу. И вот он рекомендует в свои издательства некоего молодого человека. Я узнала, что Волльшлегер реконструировал незавершенную Десятую симфонию Малера и заново перевел «Улисса» Джойса. Его вариант перевода считается огромным достижением немецкой литературы. Собственно, этот перевод сделал его знаменитым. Новый немецкий «Улисс» вышел в 1975 году, и только благодаря этому в 1982 году наконец опубликовали роман, который Волльшлегер писал всю жизнь.

Волльшлегер родился в семье пастора на севере Германии в 1935 году. Умер он совсем недавно, в 2007-м. Ребенком видел войну. Изучал музыку в Музыкальной академии Детмольда, потом переехал в Бамберг, где прожил всю жизнь. Он вынужден был зарабатывать деньги — устроился в издательство, потом в архив Карла Мая. Между прочим, Карл Май в последние годы пережил некий кризис и стал писать необычные мистические вещи, которые на русский не переведены. На этой почве Волльшлегер познакомился с Арно Шмидтом.

Когда я всё это разузнала, я попросила друзей прислать мне роман Волльшлегера. И я была поражена.

— Как он называется?

— «Отростки сердца, или Синдром падшего Адама. Фрагментарная биографика в неслучайных макулатурных листах» (Herzgewächse oder Der Fall Adams. Fragmentarische Biographik in unzufälligen Makulaturblättern). Здесь всё очень многозначно. «Отростки сердца» — это произведение Шёнберга на стихи Метерлинка. Словосочетание Der Fall Adams встречается в «Поминках по Финнегану» — именно по-немецки. Это игра слов.

— Мне кажется, я понимаю. Слово Fall означает и «грехопадение», и «случай», в том числе медицинский. И вы решили сохранить оба смысла. У Ницше есть работа Der Fall Wagner. Вариант Карена Свасьяна — «Казус Вагнер». Первая фраза «Логико-философского трактата» Витгенштейна: Die Welt ist alles was der Fall ist. По-русски это сложно передать.

— Да, с одной стороны, имеется в виду библейский Адам, с другой стороны, Адамс — это фамилия главного героя, и его интересуют проблемы грехопадения человечества в XX веке. Честно говоря, я совершенно не поняла этот роман с первого раза.

— Почему?

— Весь текст рассечен на фрагменты, и они набраны четырьмя разными шрифтами. Каждый абзац обрывается на полуслове. Это своего рода дневниковые записи. В 1950 году некий еврей Адамс возвращается из эмиграции, из Англии, в родной Бамберг. Он философ и хочет написать книгу «Прощание с гуманизмом» и одновременно что-то вроде воспоминаний. Ему кажется, что если он поймет своего отца, которого он, в общем, ненавидит, — крещеного еврея, английского военнослужащего, погибшего на Первой мировой войне, — то он разберется, как Германия дошла до всего этого. И он поселяется в Бамберге, в доме, где он жил у тетки в детстве и юности, и начинает перечитывать свои дневники, написанные до Второй мировой войны. В итоге он заканчивает свои дни в психиатрической клинике.

Адамс — еще прежде — начинает сходить с ума и видит Мефистофеля. На сей раз дьявол выбрал псевдоним Галланд. Во-первых, здесь намек на нацистского летчика-испытателя, героя войны, который прославился благодаря своим мемуарам. Во-вторых, это фамилия первого в Европе переводчика «Тысячи и одной ночи».

— Там есть переклички с «Доктором Фаустусом»?

— Конечно. Есть параллели со всеми сюжетами о Фаусте. Роман вбирает в себя и полемику с Томасом Манном, и отсылки к Гёте.

Вообще там очень много языковой игры. Очень сложно уловить последовательность событий. Текст построен по музыкальному принципу: всё время повторяются одни и те же темы, как у Томаса Бернхарда. Смысл становится ясен только после второго-третьего прочтения. Когда вы дочитываете книгу и возвращаетесь к началу, вы видите, что некоторые события уже были предсказаны.

Предисловие пишет человек по имени Х. В. — то ли ученик Адамса, то ли сам Волльшлегер. И я осознала в какой-то момент, что предисловие надо понимать всерьез. Там ­говорится, что Адамс — автор знаменитой книги «Прощание с гуманизмом», которую сейчас достать нельзя, а эти дневники можно воспринимать как комментарии к ней. И я набрела на мысль, что надо почитать другие книги Волльшлегера. Ситуация с ним оказалась ровно такая же, как та, что описана в романе. Он писал работы, изданные малыми тиражами, и они дополняют роман.

Волльшлегер окончил всю книгу и стал радикально ее переделывать. Издана только первая часть последней версии. Он получил всяческие премии, книга была хорошо встречена критикой, все ждали продолжения. Но утратили интерес, когда продолжение так и не вышло.

— Дубль истории опубликования «Человека без свойств»…

— Волльшлегер был странным человеком. У него было много интересов, и он, видимо, считал себя обязанным некоторые вещи делать (в ущерб своей писательской работе). Много занимался Карлом Маем, но в тот поздний период он стал издавать Фридриха Рюккерта, собрание сочинений. Это востоковед начала XIX века, арабист, и поэт. Например, у Малера «Песни об умерших детях» написаны на стихи Рюккерта.

— Другие редакции романа недоступны?

— Произошло довольно странное событие. Я была настолько увлечена, что для начала просто опубликовала статью об этом романе [2]. И вдруг Мария Эгер, специалист по творчеству Волльшлегера, долгие годы дружившая с ним, написала мне, что устраивает вечер Волльшлегера в Бамберге и хочет меня пригласить. Я сказала, что у меня, к сожалению, кончается виза. Она ответила: «Приезжайте в следующий раз». И года четыре назад я приехала в Бамберг, она меня встретила. Мы пошли в библиотеку. Оказалось, что после смерти вдовы Волльшлегера несколько библиотек спорили, кому достанется его архив. В итоге буквально за месяц до моего приезда архив попал в Бамбергскую библиотеку. В частности, там хранилась вторая, неопубликованная версия романа, полностью законченная.

— Рукопись?

— Машинопись. Сотни страниц. Некоторые фразы вписаны от руки. Назавтра я должна была уезжать из Бамберга. И я так по-дурацки смотрю на эту рукопись, тороплюсь, ничего не понимаю. И я предлагаю: «Мария, можно этот текст оцифровать? У меня есть деньги». Она отвечает: «Платим пополам. Я сама ее в первый раз вижу». И сотрудники нам говорят: «Да, пожалуйста. Через час вы получите компьютерную версию». Когда я переводила роман, я читала эти версии параллельно. Друзья помогли мне прочесть рукописные вставки. Конечно, это было огромное подспорье.

— Поразительная история. Эти версии сильно отличаются?

— Очень сильно. Вторая часть обрывается на середине машинописной версии, после которой описывается упадок Адамса. Он путешествует с любимой девушкой в окрестностях Бамберга. Он думает, что направляется в рай, но оказывается, что никакого рая нет. На протяжении всего романа идет бесконечный дождь. Эта женщина говорит, что она беременна от другого.

В 1987 году Волльшлегер все-таки выпустил в журнале текст на восемь страниц, который сейчас считается началом второй части и публикуется как приложение к роману. Он называется «Энума элиш» — это вавилонский миф о сотворении мира. Я уже опубликовала перевод и анализ этих восьми страниц [3]. Видимо, автор решил завершить роман иначе. Не сумасшествием, а некой грезой, новой возможностью мышления. У Гёте Фауст в начале гадает, как перевести фразу «В начале было слово». И вот в конце новый Фауст находит это слово.

Роман Волльшлегера написан по структурной схеме Девятой симфонии Малера. Долгий тянущийся звук. Там есть рассуждения о том, что сама музыка прощается с человечеством, потому что человечность становится невозможна.

Теперь мне хочется издать книгу Волльшлегера о Малере — сборник статей, расшифровок радиопередач, неопубликованных фрагментов. Другая книга, которая мне очень нравится, — это сборник статей Волльшлегера о Карле Мае под названием «В царстве серебряного льва».

Планы: Йиргль, Дёблин, Янн

— Расскажите, пожалуйста, какие еще у вас долгосрочные планы? Каких авторов вы хотите перевести в обязательном порядке?

— Я очень хочу перевести экспрессионистский роман «Перрудья» Ханса Хенни Янна (Hans Henny Jahnn). Уже есть договоренность с Издательством Ивана Лимбаха. Этот роман написан раньше, чем трилогия «Река без берегов», и он более сумасшедший, более дерзкий, более экспериментальный. Можно истолковать его как рассказ некоего писателя о своих фантазиях. Перрудья — это имя молодого норвежца, оно означает «выкорчеванный камень». По сути дела, это новая Книга Иова. Там есть вставные новеллы, похожие на сказки, где главный герой перевоплощается в разных персонажей. Сюжеты — отчасти древневосточные, отчасти связаны со скандинавской мифологией.

— Здесь есть переклички с «Пер Гюнтом»?

— Да, есть исследования, которые показывают такую взаимосвязь. Перрудья довольно бедно живет в горах, непонятно в какую эпоху, со слугой и служанкой. У него есть лошадь и корова. Потом он влюбляется в девушку, они обручаются, но расстаются в ночь свадьбы — она его отвергает. И когда ему исполняется семнадцать лет, выясняется, что он владелец огромного состояния. Дальше он строит замок в горах — символ различных этажей человеческой личности… Это слабый герой, он не совершает выдающихся поступков. Тем не менее из-за него возникает мировая война.

— Кто еще в вашем перечне?

— Я очень хочу продолжить переводить Райнхарда Йиргля (Reinhard Jirgl). Это очень злой автор. Отчасти мне хочется выплеснуть свою собственную злость. Сейчас ему лет шестьдесят пять. В ГДР он работал осветителем в театре и писал прозу «в стол». Собственно говоря, он не был диссидентом. Он не хотел печататься на Западе и очень резко относился к Кристе Вольф и Хайнеру Мюллеру, даже несмотря на то, что Мюллер Йирглю покровительствовал. Хайнер Мюллер был гуру диссидентов Восточной Германии. Он писал символические пьесы на античные сюжеты, эзоповым языком, но был настолько знаменит, что мог выезжать за границу. То есть в каком-то смысле был красивой витриной для ГДР. И вот это не нравилось Йирглю. Раздражение, правда, смешивалось с почитанием. У Йиргля есть жуткий рассказ. Некоего именитого драматурга (ясно, что это Хайнер Мюллер, хотя имена не названы) молодой писатель приглашает на подпольный студенческий спектакль. И по ходу действия драматурга сжирают заживо…

Йиргль начал публиковаться после 1989 года. Первые книги остались незамеченными. Дальше его стал издавать Hanser, одно из крупнейших издательств. Он автор десяти романов (не считая двух «пропавших без вести»). Мне они нравятся безумно, все. У него метафоричный, очень сложный стиль, отчасти выстроенный по принципу контрапункта.

Я хочу перевести роман «Тишь» (Die Stille). За него главным образом Йиргль получил Бюхнеровскую премию. Там он высказывает свои претензии к ГДР и одновременно — к ФРГ. Всё это очень похоже на нашу ситуацию. И я выбрала этот роман, потому что он мне кажется наиболее значимым для нас. Ключевое слово в нем — «Свое-Мыслие» (der Eigen-Sinn). Речь идет о том, как государство ломает индивида, и о том, можно ли этому противостоять, как сохранить это самое «свое» мышление. Рассказывается об одной семье, отношения в которой на протяжении ста лет уродливо деформируются государством, а попытки отстоять свою очень скромную собственность — дом — требуют чрезмерных усилий и в нацистской Германии, и в ГДР, и в ФРГ и заканчиваются (в каждом поколении) катастрофой. В этом романе, в частности, очень жестко рассказано о поведении русских солдат на территории Германии в конце Второй мировой войны.

Ну вот, мне хочется сейчас такую работу сделать.

— А еще?

— Мне очень хочется перевести «Валленштейна» Дёблина. Это великолепный роман. Дёблин изучил огромное количество источников. Шиллер, кажется мне, проигрывает на этом фоне. Дёблин изучил все документы, и ему хотелось целыми кусками вставлять их в текст. И вдруг он решил написать абсолютно неисторический конец, исказить события. Одно из действующих лиц — император Фридрих II. В книге он тайком убегает из дворца, странствует как нищий, и его убивают.

Источники энергии для переводчика

— Скажите, пожалуйста, как вы успеваете переводить все эти тысячи страниц с такой скоростью и на таком высочайшем уровне? И вместе с тем публиковать обширные статьи? В чем ваша тайна?

— У меня дурацкая навязчивая мысль — переводить то, что я хочу. Как правило, эти книги никто не хочет публиковать. Но каждый раз в какой-то момент все-таки находится издатель. Относительно Волльшлегера были очень сложные переговоры с немецким правообладателем. Тираж — около 150 экземпляров. В договоре сказано: если я опоздаю на пять дней, всё пропадет. С одной стороны, я обрадовалась такой возможности, с другой — сильно испугалась и успела в срок.

— Вы «сова» или «жаворонок»?

— Я работаю больше ночью.

— У вас есть какая-то суточная норма?

— Нормы у меня, в общем-то, нет. Есть какие-то повседневные дела, обязанности, а всё остальное время я перевожу. Скажем, с Волльшлегером было тяжело. Серьезно я с ним работала год, потому что оказалось, что нужно прочесть очень много всего параллельно. Я переводила в среднем по пять страниц в день. Перечитывала и понимала, что очень много пропустила. Начинала править. Дальше перечитывала снова. И в самом конце я увидела, что на первых страницах не соблюдала один формальный принцип: между соседними абзацами, которые посвящены разным событиям и обрываются на полуслове, есть лексическая связь. Например, один абзац заканчивается «не хо…», ожидается слово «хочу», а следующий начинается со слова «хохочу». И это важный для него принцип, который создает формально единство, как в музыкальном произведении.

Бывают случаи, когда не понимаешь текст. Ты обращаешься к своим друзьям-немцам, и они тоже ничего не понимают. И я обнаружила, чтó в таких случаях может помочь. На самом деле тех авторов, которыми я занимаюсь, на протяжении всей жизни волновали одни и те же темы. И надо хорошо знать их же произведения, в том числе более ранние. Например, у Жан Поля были некие запутанные вещи. Я обнаружила, что в Интернете существует архив его выписок из книг. Там тысячи фрагментов. К счастью, есть поиск по ключевым словам, и можно найти разумные ответы: что он имел в виду. Например, речь идет о радуге или северном сиянии, и находится цитата: «Северное сияние похоже на бал души».

— То есть ваша тайна в том, что вы, во-первых, занимаетесь исключительно тем, что вам интересно, и, во-вторых, полностью выстраиваете весь контекст?

— Еще мне нравится бывать в тех местах, которые описаны во всех этих романах. Я черпаю оттуда силы. Бамберг я весь облазила. В последний момент я увидела, что на портале знаменитого Бамбергского собора изображены Адам и Ева… Я была на острове Борнхольм, где написана «Река без берегов» Ханса Хенни Янна, — правда, уже в конце работы. Очень интересный остров, малонаселенный. Там совмещено много разных природных пластов: горы, пляжи, леса. Или там, где провел свое детство Жан Поль, во Франконии. Или там, где разыгрывается действие трилогии Арно Шмидта «Ничейного отца дети». Это Люнебургская пустошь, не очень далеко на юг от Гамбурга. Арно Шмидт описывает гигантскую фабрику, где производили военную амуницию. После войны англичане сделали эту территорию запретной зоной. Потом, двадцать лет спустя, там открыли природный заповедник. Деревья, когда-то посаженные для маскировки на крышах бункеров, сильно разрослись, рядом скачут горные козлы, и так далее.

— Да, спасибо. Теперь я понимаю лучше. Вы не просто сидите перед монитором, а совершаете вылазки, питаетесь живыми впечатлениями.

— И обычно я перевожу несколько книг того автора, который мне по-настоящему нравится. Мне кажется, что я этих авторов понимаю, они мне близки. Я их действительно люблю.

Беседовал Алексей Огнёв

1. Баскакова Т. Славословия фараонам XVIII династии (шесть иллюстраций к истории одного раннего жанра). 
   egyptology.ru/lang/Baskakova.pdf
2. Баскакова Т. Третий послевоенный Фауст, или Новый ветхий Адам. О единственном незаконченном романе Ханса Волльшлегера // Text Only. № 41. 
   textonly.ru/case/?issue=41&article=38800
3. Баскакова Т. А. «Энума элиш», или Как переводить непереводимое // Практики и интерпретации: журнал филологических, образовательных и культурных исследований. 2017. Т. 2. № 1. С. 17–41. 
   pi-journal.com/index.php/pii/article/view/76