Последний бард последнего народа

Когда научный сотрудник МГУ, лингвист Юлия Галямина пребывала в «творческом отпуске» — спецприемнике № 1 по Симферопольскому бульвару Москвы, она написала для нашей газеты научно-популярную статью. Благодарим адвоката ОВД-Инфо Михаила Бирюкова за помощь в подготовке этой публикации.

Александр Максимович Котусов умер в июне 2019 года. Смерть этого охотника была бы ничем не примечательна, если бы не одно «но». Александр Максимович был последним человеком на земле, который умел сочинять и петь песни на кетском языке.

Кетский язык — последний живой язык из енисейской языковой семьи — непохожей ни на какие другие сибирские языковые семьи. В конце XX века великий российский ученый Сергей Анатольевич Старостин высказал гипотезу о том, что енисейская семья входит в сино-тибето-кавказскую языковую макросемью, а сейчас идут научные дискуссии о связи кетского языка с северо-американскими языками на-денé. Дискуссия ведется в основном между американским лингвистом Эдвардом Вайдой и сыном Старостина Георгием Сергеевичем.

Языковой строй кетского вызывает массу вопросов и типологически совсем не похож на языковой строй соседних языков (тунгусо-маньчжурских, самодийских и тюркских), хотя отдельные ареальные черты кетский заимствовал — например, систему косвенных падежей. Впрочем, исследователи так и не пришли к единому мнению — падежи ли это.

Но вернемся к Котусову. У Александра Максимовича была непростая судьба. Он два раза сидел в тюрьме, как, впрочем, чуть ли не половина кетского поселка Келлог, где Александр прожил всю свою жизнь. Причиной такой жизненной траектории является не только экспрессивный характер кетов, но и, собственно, то, что произошло с этим народом в XX веке; и судьба Александра Максимовича воплотила в себе судьбу всего народа.

XX век стал веком человеческих катастроф. И одна из этих катастроф связана с малыми народами России. Кетский народ — среди тех, кто пострадал более других. Когда в начале XX века в Сибири появились большевики, они пришли не только с идеей эксплуатации природных богатств этого региона, но и, как им казалось, цивилизационной миссией — разрушить тот «устаревший» общинный общественный строй, которым жили сибирские народы, и кеты в частности.

По данным Приполярной переписи, которая проходила в том числе и в Красноярском крае, кеты вели кочевой образ жизни, используя в качестве транспорта небольшие суда разных типов или оленей (в зависимости от того, где, собственно, они кочевали). Жили кеты небольшими кланами, и в зависимости от основной территории кочевки кетский язык имел три варианта, которые традиционно называются диалектами: южным, средним и северным.

Александр Максимович говорил и пел на южном диалекте, самом «мягком», как считают сами носители. Различия касаются прежде всего фонетики. Так, южные кеты произносят «р» вместо «д» в позиции между гласными и украинское «г» вместо твердого.

Жениться у кетов полагалось только на соплеменницах, но из другого клана, поэтому, например, кеты, обитающие на Подкаменной Тунгуске, ехали на поиски невесты на север по Енисею, а кочующие вдоль Енисея — в район Сургутихи, к кетам, говорящим на среднем диалекте.

О том, что кеты столетней давности полагали, что нужно беречь свою «кровь», нам рассказывали сегодняшние хранители кетской идентичности, которых более всего осталось в поселке Суломай, как раз на Подкаменной. Однако они, в отличие от келлогских кетов, языка предков совсем не знают и не считают знание языка такой уже необходимостью.

За последние же десятилетия количество смешанных браков значительно выросло — и это стало одной из косвенных причин потери языка. Дело в том, что численность кетов по переписи за последние сто лет не поменялась — около 1000–1500 человек, но эта численность только номинальная, потому что сильно поменялся генетический и культурный аспект жизни этого народа, в том числе и языковой.

XX век круто изменил жизнь кетов. С приходом русских (по-кетски слово «русские» означает также «чужие» и «начальство») появилась оседлость, которая повлияла на потерю многих культурных навыков, смешение крови и появление сначала функционального двуязычия, а затем — под давлением дополнительных факторов — потери языка и культуры.

Какие же это факторы, кроме оседлости? Речь идет о:

• идеологическом уничтожении шаманизма;
• гибели большого числа мужчин-кетов на фронтах Великой Отечественной войны;
• обучении кетских детей в школьных интернатах, запретах на использование родного языка и оторванности детей от общения с родными и традиционной культуры;
• переводе всей официальной сферы на русский язык (в одно время, где-то до 1970-х годов, административные должности часто занимали кеты);
• гибели оленьего стада в конце 1980-х;
• ну и, конечно, алкоголизации населения.

Александр Максимович застал все эти драматические моменты истории. Разве что переход к оседлому образу жизни и гибель соплеменников на войне — уже только по рассказам.

Его отец был эвенком, эвенкийским шаманом, человеком уважаемым, но подвергшимся гонениям со стороны властей. Отец, впрочем, знал и охотно использовал кетский язык, но поэтическое отношение к своему языку Александр Максимович перенял от своей матери.

О чем же пел кетский бард? О любви к родной земле, к природе, тайге и просто о любви. А еще в своих песнях герой нашего рассказа рефлексировал о самой природе творчества, о тех силах — боге и небе (по-кетски это одно и то же слово), которые заставляли его петь как божья птичка.

Песенная культура сибирских народов строилась вокруг так называемых личных песен. Мотив твоей песни дарили тебе при рождении твои родители, а слова в ней могли произвольно меняться в зависимости от жизненных обстоятельств.

При значительных событиях — взрослении, женитьбе, рождении ребенка и т. д. — мелодия также могла изменяться. Мелодии можно было и заимствовать, если понравятся. Именно эта традиция сделала Александра Михайловича стихийным постмодернистом, потому что для своих песен он брал мелодии, часть из которых немного менялась, где угодно — от песен Пугачевой до еврейской народной песни «Тум-балалайка».

Тексты этих песен тоже были не­устойчивыми и изменчивыми, но в них содержался определенный семантический стержень, заданный, с одной стороны, общим посылом, который вкладывал автор, а с другой — содержанием исходной песни.

Так, песня «Ветер с моря дул» Натальи Ветлицкой имеет кетский текст «Вете с Дындыдул», где Дында — это озеро в тайге, где исторически находится семейный участок Котусовых, самое красивое и романтическое место в мире, по рассказам А.М., и где мне, к сожалению, до сих пор не пришлось побывать. А «Тум-балалайка» превращается в напев о черной песне («тум» переводится с кетского как «черный», а «балала» — что-то типа «ля-ля-ля»). Большинство песен Котусова — о его земле, о Келлоге, Дынде, Елогии (речке около поселка).

К сожалению, Александр Максимович умер далеко от дома — в Туруханске. Был конец июля, стояла жара, а в морге Туруханска отключилось электричество. Всё подталкивало к тому, чтобы кетского певца тайги похоронили вдалеке от его родины, вдали от дома. Но научное сообщество, журналисты и общественники объединили усилия и добились того, чтобы краевые власти выделили значительную сумму на перевозку тела А.М. на родину — в Келлог.

С уходом А.М. некому петь живые песни кетского народа, но осталась могила последнего барда и записи, которые сделали ученые из исследовательских групп Научно-вычислительного центра МГУ и Института языкознания РАН. Песни вошли в документационный фонд кетского языка, и это очень важно, ведь живых носителей этого исчезающего языка осталось 10–15 человек. И среди них — уже ни одного поэта и певца.

Юлия Галямина