3–4 февраля в Институте русского языка им. В.В. Виноградова РАН состоялась конференция, посвященная 90-летию академика РАН Юрия Дерениковича Апресяна1. Публикуем приветственные слова, прозвучавшие в начале этого мероприятия. Подготовили Алексей Огнёв и Наталия Демина.
Александр Молдован, научный руководитель Института русского языка РАН, академик РАН:
Дорогой Юрий Дереникович, дорогие коллеги!
Сегодняшний праздник дает нам повод оглянуться на огромную работу, проделанную Ю.Д. в науке, и наша конференция — дань благодарности Вам, Ю.Д., за этот неоценимый вклад. Мы восхищаемся Вами как выдающимся ученым, организатором деятельности московской семантической школы. Ваши труды, которые в свое время были пионерскими, прорывными, начиная со знаменитой «Лексической семантики», сегодня стали хрестоматийными. Вы показали, что создание словаря, написание словарных определений — это не просто профессиональное занятие, это способ понять семантическое устройство мира, устройство человеческого представления о мире. Правильное определение слова дает ключи к этому пониманию. Ваши труды переводят на разные языки, без них уже невозможно современное лингвистическое образование.
Ум, знания могут сделать человека выдающимся. Мудрость делает его великим.
Ю.Д. — тонкий теоретик языка, последовательно доказывавший и доказавший, что лексическая семантика в такой же мере подчиняется законам языка, как и грамматика, и описание словаря возможно только во взаимодействии с правилами грамматики.
Но посмотрите, какие эпиграфы Ю.Д. предпосылает собранию своих трудов.
Первый эпиграф — из Гёте — это про научное смирение: «Сагу следует рассказывать так, как она происходила. Реальность укладывается в любую теорию лишь на тот лад, на какой живое тело подходит ко всякому кресту, на котором оно распинается».
Второй — из Пушкина — это про то, что любовь превыше всего: «И нет истины, где нет любви».
Третий эпиграф — из Пастернака — про чудо языка: «Язык, родина и вместилище красоты и смысла, сам начинает говорить за человека».
Только мудрый человек и великий ученый способен с таким смирением, любовью и восхищением смотреть на предмет, который он изучает.
Но там есть и четвертый эпиграф — из речи Дашковой на открытии Российской академии. На фоне первых трех он выглядит буднично и деловито, но он тоже важен для Ю.Д: «Сочинение грамматики и словаря — да будет первым нашим упражнением».
Это про призвание и долг ученого. Научная деятельность Ю.Д. — чистейший образец гражданственного служения: истину нужно искать и находить для того, чтобы она приносила радость и пользу. Мало кто из ученых трудится с таким ясным сознанием своего долга.
К сожалению, приоритеты власти изменчивы, и обостренное гражданское чувство, которое было очевидной добродетелью для Дашковой, стало признаком нелояльности в советское время. Образовался чудовищный разрыв между идеалами ученого и политическим мракобесием. «И тут кончается искусство и дышат почва и судьба…» Я должен был бы, наверное, рассказать для молодых людей, не заставших то время, что́ в 1960-е и 1970-е годы происходило в институте, как изгоняли с работы политически неблагонадежных, которые посмели писать письма в защиту невинно осужденных сограждан, как запугивали оставшихся. Но боюсь, что атмосфера той эпохи знакома современной молодежи уже не только по историческим документам и воспоминаниям…
Это время, как мы знаем, принесло Ю.Д. немало испытаний и трудностей, но он их преодолевал стойко и мужественно, продолжая поддерживать товарищей, когда никакой надежды на справедливость не оставалось. Он не был диссидентом — он просто стоял за правду, жертвуя ради нее благополучием и рискуя возможностью заниматься любимым делом. В 1970 году об этом нравственном выборе пел Александр Дольский:
Господа офицеры,
Я прошу вас учесть,
Кто сберег свои нервы,
Тот не спас свою честь.
Ю.Д. сохранил не только свою честь, но и честь ученого в глазах общества. С его возвращением в Институт русского языка имя института стало синонимом научной принципиальности, чести и достоинства. Принято говорить, что это важно для молодежи. Но на самом деле мы все учимся у Ю.Д. тому, как можно и нужно организовывать мир вокруг себя, заботясь друг о друге, чтобы этот мир был хотя бы немного лучше.
Мне кажется, что при написании статей «Активного словаря», связанных с важнейшими этическими принципами и нормами — справедливость, принципиальность, честь, достоинство, скромность, смирение и в особенности смелость и мужество, — у авторов есть удобная возможность сверять точность этих определений с их проявлением в характере Ю.Д.
Дорогой Юрий Дереникович! Ваш юбилей — это наш общий праздник, и Вы — наша большая гордость. Мы сердечно поздравляем Вас и желаем доброго здоровья, сил и бодрости.
Спасибо Вам за всё, что Вы сделали и делаете! Мы восхищаемся Вами и любим Вас!
Андрей Соболевский, директор Института проблем передачи информации им. А. А. Харкевича РАН:
Я выступаю от имени второго «академического дома» Юрия Дерениковича. Для нашего мультидисциплинарного института очень важна коммуникация между различными областями науки. Совсем недавно, в конце прошлого года, мы праздновали 95-летний юбилей Михаила Моисеевича Бонгарда, одного из основоположников науки об искусственном интеллекте не только у нас в стране, но и в мире. Он тоже был сотрудником ИППИ. Пожалуй, самое поразительное, что я узнал, побывав на юбилейном вечере: коллектив Бонгарда (лаборатория № 8, лаборатория переработки информации в органах чувств) и коллектив Добрушина (лаборатория № 4, лаборатория сложных информационных систем) — два стержневых коллектива «золотого века» нашего института, существование которых в значительной степени определило облик ИППИ, — в научном плане практически не общались, хотя кажется, что перекличка идей могла бы происходить, причем очень интересная.
Я с радостью должен сказать, что коллектив Юрия Дерениковича, напротив, всегда поддерживал коммуникацию с представителями других областей науки. Юрий Дереникович, его коллеги и ученики начали работу в ИППИ как раз в Добрушинской математической лаборатории, и произошло это в значительной мере по инициативе еще одного замечательного человека, Андрея Петровича Ершова, который возглавлял научный совет АН СССР по комплексной проблеме «Кибернетика». Было совершенно ясно, что различные аспекты изучения информации — технические, физико-математические и гуманитарно-лингвистические — должны взаимодействовать.
Это драгоценный опыт, который нужно всячески расширять и укреплять, что мы и обещаем по такому торжественному и радостному для нас всех поводу. Замечательно, что поколение Юрия Дерениковича, ровесниками или почти ровесниками которого были и Бонгард, и Добрушин, продолжает активно действовать и в наши дни.
Мария Каленчук, директор Института русского языка РАН, чл.-корр. РАО:
Разрешите мне от имени Института русского языка сказать несколько слов. При этом мои слова будут носить чисто гендерную окраску. Юрий Дереникович, Вы не только самый умный — это всем известно — и не только самый честный — это common knowledge, чего тут обсуждать, — не только самый принципиальный, самый несгибаемый — это мы тоже все знаем. Нет, я хочу сказать, что Вы — самый любимый!
Юра
Леонид Крысин, докт. филол. наук, зав. отделом современного русского языка Института русского языка РАН:
Я познакомился с Апресяном в 1960 году, когда он пришел на работу в Институт русского языка АН СССР. Мы оба были молоды (хотя Юра немного старше) и поэтому называли друг друга по именам, а не по именам-отчествам. И навсегда, даже сейчас, в нашей старости, он для меня Юра, а не Юрий Дереникович.
Юра — человек многогранный. И сколько бы ни говорить о разных гранях его характера и интеллекта, нет риска повториться или исчерпать примеры, иллюстрирующие ту или иную грань его личности.
Я хочу сказать несколько слов о таких чертах Юры, которые на первый взгляд кажутся мало совместимыми в одном человеке. Это, с одной стороны, спокойное терпение, терпеливость и терпимость, а с другой — горячность, страстная непримиримость, крайняя неуступчивость. Юра необыкновенно терпелив и терпим в общении с друзьями.
Вот пример этих его свойств.
Полвека тому назад, в конце марта 1969 года, мы вчетвером — Юра, Марина, я и Юрин «походный» приятель Вилен Фельдман — отправились в Хибины в лыжный поход. Мне достались широкие лыжи, принадлежавшие Косте Бабицкому, окантованные металлической полосой и поэтому очень прочные, но довольно тяжелые. Когда мы выгрузились на станции Апатиты и стали на лыжи, я понял — к сожалению, поздно, — что ходьба на лыжах с тридцатикилограммовым рюкзаком за плечами — это совсем не тот вид лыжного хода, к которому мы, жители равнинного Подмосковья, привыкли.
В первые минуты я просто не мог двинуть ногами и пойти вперед. Кое-как приноровившись к новому виду передвижения, я поплелся за своими товарищами и, несмотря на приличный мороз, взмок уже на первых ста метрах. Сразу понял, что буду обузой для остальных. Но ни от кого, и прежде всего от Юры, который, естественно, считался капитаном нашей группы, я не услышал ни звука упрека.
А ведь это были еще цветочки. Когда после ночевки мы подошли к перевалу через Кукисвумчорр (в переводе с саамского «гора рядом с большой долиной»), вверх по длинному пологому тягуну я двигался сносно. А на спуске кувыркался так, что лыжи летели в одну сторону, очки — в другую, рюкзак — в третью, а я зарывался глубоко в сугроб. И так несколько раз. Всё это было бы смешно, если бы мы не были далеко от жилья и от людей. И если б я сломал лыжи или, еще хуже, руку или ногу, несладко пришлось бы не только мне, но и всем нам.
Юра это понимал, но с потрясающим терпением опекал меня, помогая спускаться в долину. И вновь — ни слова упрека.
В этом же походе я мог наблюдать и другое из упомянутых свойств Апресяна — горячность в сочетании с бесстрашием и настойчивостью.
Поход наш заканчивался, и нам предстояло выбираться к Кировску, откуда можно возвращаться домой уже на поезде. Но до Кировска было километров двадцать пять заснеженной безлюдной хибинской тундры.
От стоянки геологов, к которой мы подошли, несколько раз в неделю ходил вездеход. В его кузове нам разрешили устроиться.
Долгое ожидание отправки. Наконец почти на четвереньках приползают трое в дым пьяных водителей. Садятся в кабину, прихватив с собой большую бутыль спирта (который продолжают пить во время движения). Марину мы посадили с ними, потому что в кабине намного теплей, чем в кузове.
Примерно в середине пути мы с Юрой (а Вилен, закутавшись в спальный мешок, безмятежно проспал всю дорогу!) замечаем, что вездеход идет как-то странно: то двигается в одном направлении, то начинает идти обратно, то поворачивает под прямым углом и ползет на невысокие горы, которые окружают абсолютно безжизненную, но какую-то совсем не страшную долину. Словом, как нам казалось, машина кружит на одном месте. Стучим изо всех сил по крыше кабины, чтобы остановить вездеход. Наконец, останавливают.
Юра спрыгивает вниз и начинает яростно ругаться с водителями, которые совершенно потеряли человеческий облик. К тому же во время движения они еще и подрались, так что один из них был в крови.
В отличие от бесстрашного Юры, я вел себя совсем иначе: я испугался и в то же время понял, что криком от этих мужиков, которые привыкли и к ругани начальства, и к постоянному крутому мату, ничего не добьешься. Я стал их уговаривать ехать именно в Кировск, взять нужное направление движения. Конечно, эти жалобные уговоры были столь же безрезультатны, сколь и Юрин крик. Но Юра по крайней мере действовал, а не только ругался с водителями: заставив их остановиться, он с компасом в руках отбежал на несколько метров вперед (чтобы металлический корпус вездехода не влиял на стрелку компаса) и стал определять направление движения. К его и моему удивлению, оказалось, что смертельно пьяные водители ехали правильно…
Пример Юриной непримиримости — из более близкой всем нам «окололингвистической» действительности.
В середине 1960-х годов одна из наших коллег защищала в Институте русского языка докторскую диссертацию. После защиты было застолье, звучал магнитофон, и вот этот магнитофон «Днепр» (с которого раздавались песни Булата Окуджавы и Александра Галича), довольно тяжелый, надо было после банкета доставить в один дом, который, хотя и был недалеко от института, но всё же не рядом. Один из гостей, известный и успешный человек, был с машиной. Он предложил отвезти магнитофон на машине. Но Юра, который давно не любил этого человека (и было за что), не позволил ему это сделать. Он взял магнитофон — а «Днепр», если кто еще помнит, представлял собой весьма увесистый ящик, — взвалил его себе на плечо и понес. Машина ехала рядом, человек за рулем уговаривал Юру прекратить эту бессмысленную, с его точки зрения, акцию.
Но Юра был неумолим и непримирим. Так и донес магнитофон до нужного дома.
Я хочу закончить вот чем.
Я благодарен судьбе за то, что она свела меня с этим замечательным человеком, которого я знаю вот уже в течение более шестидесяти лет и которого почитаю как старшего брата и люблю как близкого друга.
Комментарий Ю. Д. Апресяна:
Я хочу дополнить рассказ о лыжном походе в Хибины одним эпизодом. Идя по дороге, с одной стороны которой был холм, а с другой канава, водители взяли направо и свалились в канаву. Надо было выбираться. Пьяные совершенно вдрызг водители поняли, что нужно сделать, чтобы преодолеть эту трудность. Все-таки они соображали гораздо лучше меня. Необходимо было для того, чтобы возникло большее трение между гусеницами вездехода и поверхностью, привязать к нему бревно. Там лесистая местность. Они нашли большое бревно, стальными тросами закрепили на гусенице — и поехали. Бревно ломалось, цеплялось за склон, и в конце концов вездеход выбрался на дорогу. Но дальше ехать с бревном было невозможно. Внутри вездехода был огромный кузнечный молот, пудовый. Один из водителей взял этот пудовый молот в руки и со всего размаха стал громить это бревно, превращая его в мочалку. Дальше он стал вытягивать по одной жилы, в которые превратилось это самое бревно. Под конец он потер лоб и сказал: «Прочная гусеница! Думал, что сломается».
1 Программа конференции: ruslang.ru/doc/apresjan-conf.pdf