3 февраля 2020 года скончался выдающийся переводчик Евгений Витковский. Его переводы с немецкого, нидерландского, португальского, гэльского и многих других языков открывали русскому читателю целые континенты поэзии — от Фернандо Пессоа до Роберта Бернса, от Роберта Сервиса до Райнера Мария Рильке, Готфрида Бенна и Теодора Крамера. С 2003 года Витковский вел сайт и просветительский проект «Век перевода», посвященный истории и практике поэтического перевода, на котором выросло не одно поколение переводчиков. Мы собрали воспоминания о Витковском его коллег по ремеслу, поэтов и переводчиков.
Алексей Цветков, поэт
С Евгением Витковским я познакомился в середине шестидесятых, когда мы оба учились на истфаке МГУ — он на курс младше меня на искусствоведческом отделении. Меня уже тогда поразило его виртуозное владение поэтической техникой — он оттачивал его, сочиняя романы в стихах, куски из которых он читал. Мы тогда еще были полны иллюзий, навеянных поэтами-шестидесятниками, и полагали, что можно пробиться в советскую литературу, пожертвовав лишь небольшой частью своей совести. Мы, конечно же, заблуждались — и в этом пункте, и относительно самих шестидесятников.
Было, пожалуй, два способа избежать непосильного компромисса и тем не менее посвятить себя литературному труду: художественный перевод и детская литература. Очень быстро стало очевидно, что к первому у Витковского был просто невероятный талант. Еще тогда буквально на моих глазах он выучил африкаанс и стал переводить южноафриканских поэтов, о которых мало кто в Союзе слышал. На этой стезе были свои трудности: стихи, предназначенные для перевода, обычно распределялись самими издательствами между избранными переводчиками, это была своего рода поощрительная политика, потому что верный и неплохой заработок. Причем эти квоты делились на две доли: поэзия на языках СССР и зарубежная. Переводы, просто принесенные «с улицы», имели мало шансов на публикацию. Но у Витковского хватило упорства и мастерства пробиться в конечном счете в первый ряд и фактически создать собственный цех стихотворного перевода.
Еще я помню, как он познакомил меня с Аркадием Штейнбергом, мастером предыдущего поколения, у которого сам многому научился.
Если отвлечься от перевода, то вот еще штрих, без которого портрет будет неполным. Евгений был с юных лет человеком огромной эрудиции — именно он познакомил меня с русской эмигрантской поэзией, о которой я, конечно, не имел понятия. Помню, что особое впечатление на меня произвели стихи Ивана Елагина; уже много лет спустя, в Соединенных Штатах, я читал их наизусть самому Елагину, который был тронут до слез. И я, конечно же, рассказал ему, откуда я эти стихи знаю.
Ярослав Старцев, переводчик старофранцузской поэзии
Как ни странно, переводческую позицию Евгения Витковского проще всего охарактеризовать, вспоминая, о чем или о ком он отзывался с презрением. Наверное, потому что о том — и о тех, — кто заслуживал уважения и любви он не говорил пространно, просто показывал: смотрите, вот оно!
Он крайне презрительно и с некоторым напускным недоумением отзывался о теории перевода. Отношение это виделось вполне последовательным и продуманным, поскольку строилось на простой максиме: ты не рассуждай, ты делай. Умеешь перевести — переводи, литература рассудит. Не умеешь — кому нужны твои рассуждения? Этот напускной прагматизм и игра в слесарскую наивность не означали, конечно, отсутствия сложной и глубокой концепции перевода, просто проявляла она себя именно так.
Если попробовать восстановить ключевые элементы этой концепции — из замечаний по поводу отдельных текстов и отдельных переводчиков, из дискуссий о поэтах и поэтических эпохах, из эссеистики Е. В. и из его собственных переводов, — получится, наверное, примерно следующее.
- Стихотворный перевод возможен, необходим и должен поэтически соответствовать оригиналу.В одном из разговоров Е. В., цитируя кого-то, говорил, что традиционно переводчиков делят на буквалистов (главное — чтобы текст совпадал слово в слово) и на интуитивистов, или функционалистов (главное — передать дух, настрой и самую суть), но вот его — и его школу — обвиняют в создании третьего течения, «адекватистов». Говорил, кажется, с насмешливой гордостью. Выражался этот адекватизм в том, что каждое стихотворение передавалось на русский с максимально точным соответствием характеристикам стиха, лучше всего представленным в требованиях к судейству организованных Е. В. переводческих конкурсов (всего их прошло на форуме «Века перевода» более 100): это качество русского стиха в тексте перевода, точность передачи содержания, адекватность и достоверность передачи образов, стилистическое соответствие оригиналу, поэтическая техника, соответствие поэтике эпохи, поэтической школы и конкретного автора. Этот перечень критериев никогда не был фиксированным, где-то утвержденным и неизменным; к нему могли добавляться отдельные требования, связанные с особенностями оригинала (например, комический стих должен получиться смешным), но они отражают общий дух отношения к переводу.
- Поэтический перевод— огромная ответственность, связанная преимущественно с двумя вещами.Во-первых, это ответственность перед русской литературой, о чем Е. В. никогда не смущался говорить прямо: переводя и публикуя какой-то текст, мы вносим его в культурное пространство текстов на русском языке, и от переводчика зависит, будет этот текст работать на расцвет русской культуры или на ее упадок. Речь тут идет и о выборе переводимого автора и произведения, и об адекватности передачи оттенков смысла и образов, и о языковом богатстве и художественной ценности того, что получилось. Во-вторых, это ответственность за понимание и достоверную передачу того, что переводится. Наверное, все, кто знал Е. В., отмечали его невероятную эрудированность; сам он говорил, что эрудицией своей обязан переводу: если в стихотворении речь о лошадях — приходится изучать породы, масти, аллюры, упряжь, режимы кормления и тренерский сленг (разумеется, и по-русски, и на языке оригинала); если речь о пейзаже или городских трущобах — надо, конечно, увидеть этот пейзаж и трущобы, или добыть их максимально подробное описание, чтобы видеть ту же картину, что и автор стихотворения, — а заодно знать, что там происходило и какие ассоциации это вызывает; если персонаж стиха делает какой-то жест, необходимо представлять, что именно жесты такого типа означали в той культуре, в то время и в том контексте. Наконец, русская культура — часть мировой, она должна знать, что там происходит, и обогащаться этим знанием. Если существуют великолепные произведения мировой поэзии — они должны существовать и по-русски, оставаясь и поэзией, и шедеврами. И для России это важнее, чем для других стран, — популяризация своего культурного наследия: если Нидерланды оплатили издание своих поэтов по-русски — замечательно; если Франция отказывается — черт с ним, всё равно издадим, а они обойдутся.
- Поэтический перевод является фактом русской культуры и именно в русскую культуру должен вписываться.Это означает, прежде всего, формирование таких стилистических, ассоциативных связей — и использование того языкового инструментария, — которые наличествуют в русской культуре. Своего рода стандартом и образцом, по которому многое сверялось, для Е. В. был Серебряный век — с той оговоркой, что он упоминал всегда о «долгом Серебряном веке», включая авторов, живших и много позже, но сохранивших поэтику той эпохи и избегнувших влияния советской поэзии, о которой Е. В. отзывался преимущественно с брезгливостью. Речь идет, например, о таких поэтах позднего или даже запоздавшего Серебряного века, как Сергей Петров, которого Е. В. числил одним из своих учителей, Валерий Перелешин, Иван Елагин и многие другие. Проявляться эта локальная привязка могла и в скептическом отношении к словарной грамотности и словарным определениям, когда речь шла о русском языке («Покажите мне такое ударение хоть у одного поэта Серебряного века! А это вообще советизм»), и в полушутливых рекомендациях («А для перевода этого стиха я бы взял 15% стилистики Блока и 85% Северянина»). Знаменитый в узких кругах «тест Витковского», предлагавший распределить 25 любимых и нелюбимых русских поэтов по пяти категориям, не имел ключа, являясь скорее зеркалом, а где-то и шибболетом, проверявшим и показывавшим чувствительность к русской поэтической культуре и то, как человек себя в ней видит.
- Поэтическая техника— своего рода визитная карточка перевода или даже та самаяодежка, по которой порой не только встречают, но и провожают. Это не случайно. С одной стороны, поэтическая техника представляет собой фактор различения (впрочем, сам Е. В. никогда такими фразами не злоупотреблял): не может поэт-парнасец рифмовать так же, как поэт середины ХХ века, они по-разному относились к рифме на своем языке — это должно быть видно и в переводе. Разумеется, речь не об одних рифмах: если словарь и образная система Бернса и Саути не совпадают настолько, что в оригинале невозможно спутать ни единой строчки — то же должно быть и по-русски. А также цезура, аллитерации, ассонансы… Это часть художественного мира, который и создает поэзию. С другой стороны, мы просто должны уважать автора, не заставляя поэта-аристократа и основоположника эстетского поэтического течения строить фразы и подбирать суффиксы в манере Демьяна Бедного. Как, впрочем, и наоборот. Наконец, это уважение к читателю: знающему читателю неточная рифма режет слух (там, где должна быть точная), а незнающие стихов не читают. Если всё же читают, незачем подсовывать им дурные да и ложные образцы.
- Перевод— искусство, имеющее долгую традицию, требующую знания, внимания и уважения.Сам Е. В. неоднократно говорил о себе как о специалисте и эксперте в несуществующей области знаний — истории русского поэтического перевода. Впрочем, созданный им сайт «Век перевода» — уникальная энциклопедия, дающая этой области знаний вполне реальное существование. Переводам свойственно устаревать, не говоря уж о том, что древность и классичность переводчика не гарантируют высокого качества перевода. Тем не менее многие поэтические ходы, установки, образцы, сформировавшиеся в результате более чем двухсотлетнего коллективного опыта, формируют если не стандарт, то тот скелет, без которого живое существо превращается в кисель.
Е. В. всегда пренебрежительно отзывался о верлибре — часто с формулировкой «так называемый верлибр» — но пренебрежение это было разным.
Попытки переводить ритмический стих прозой или «так называемым верлибром» чаще всего не обсуждались, как убожество, не достойное разговора. Когда разговор всё же изредка случался, Е. В. говорил, что единственное основание для перевода стихов прозой или полупрозой — лень. Когда переводчику лень стараться, передавая форму, он придумывает себе какое-нибудь оправдание, чаще всего в буквалистском духе, лишь бы не работать. Поэтому при упоминании этой темы всегда всплывали сожаления о судьбе французского поэтического перевода, почти полностью перешедшего на пересказ стихов прозой и на том, по мнению Е. В., закончившегося, сомнения по поводу той же традиции в англоязычных странах (по существу, отказа от прежней богатой традиции собственно поэтического перевода) и робкие надежды по поводу немецкой культуры, где соответствующий поэтический навык еще не умер. Что же касается перевода верлибром/прозой на русский, то такие попытки чаще всего рассматривались как что-то бессмысленно-жалкое (кроме тех случаев, конечно, когда и оригинал выполнен верлибром).
Оригинальный русский верлибр, уже безотносительно перевода, Е. В. оценивал скептически, говоря, что у самого этого подхода — у поиска иной, неклассической ритмичности — огромный потенциал в русском языке, но вот пока что толком ни у кого не получается. А разбитый на неравные строчки метафоризированный поток сознания — это, конечно, не поэзия. Кажется, он признавал существование сильных поэтов-верлибристов в некоторых западных литературах, но не помню, чтобы говорил об этом подробно.
Елена Калашникова, филолог, журналист
Евгений Владимирович Витковский был одним из первых моих собеседников в большом цикле бесед с русскими и зарубежными переводчиками. Познакомились мы в конце апреля или начале мая 2001-го. В теплый солнечный день я пришла в здание Радиокомитета у метро «Новокузнецкая», в редакцию издательства «Время», где Витковский тогда работал. Разговор получился долгий, очень интересный и вдохновляющий. «В десятом классе я решил, что буду поэтом-переводчиком и меня будут печатать — «потому что никуда не денутся», потому что научусь такому, чем никто не занимается. Ну и получилось. Действительно, когда мне было девятнадцать лет, мои переводы уже печатали»; «Самый большой мой вклад в русскую литературу — это реабилитация перевода как жанра. Поэтический перевод сейчас ценится наравне с оригинальным творчеством»; «Первый перевод часто бывает плохим и важен исключительно для истории литературы. Для меня «первый» перевод значит «хороший»»; «С подстрочника перевожу только по просьбе друзей. Вообще я перевожу с тех языков, которые могу понять. Для меня они сливаются в единый язык. Прежде чем переводить стихи, я обязательно записываю их прозой, чтобы не делать лишнего мысленного усилия»… В конце встречи Евгений Владимирович подарил мне сборник «Русская поэзия Китая», который он подготовил, и свой трехтомный роман «Павел II».
В 2007-м я вернулась к этому нашему разговору, когда сокращала и обновляла 87 своих бесед с переводчиками, выверяла библиографию для книги «По-русски с любовью. Беседы с переводчиками» (М.: Новое литературное обозрение, 2008). Мы переписывались с Евгением Владимировичем, он вносил правку.
В июле 2018-го я снова задала ему вопросы. Несколько цитат: «У вас большой опыт ведения переводческих семинаров. Чему, по-вашему, можно научить? — Не более чем научить за столом правильно держать ложку, вилку и, более того: знать надо даже то, с какой стороны на десертную тарелку кладут кусок нарезанного ржаного хлеба (всегда мякишем к средней тарелке). Все наши правила не сложнее правил застольного этикета. Если кто-то не хочет их учить, ему не место за столом. Дальше — делай что хочешь. Но не оставляй французский двенадцатисложник в русском шестистопном ямбе без рифмы. И не твори с Данте то, что сделали с ним оба последних переводчика»; «Возвращаетесь ли к своим старым переводам — перечитать, что-то исправить? — Не часто, но бывает, что и вовсе заново перевожу»; «Над чем сейчас работаете? — Шотландцев доделал, попробую доучить весьма близкий ирландский язык, хочу сделать маленькую антологию ирландской поэзии XVII–XVIII веков, уже начал. Поэзия замечательная, а у нас, кроме нескольких — пусть и хороших — переводов с подстрочника, выполненных Владимиром Тихомировым, нет ничего».
Я рада, что удалось устроить и провести четыре его переводческих вечера: в ноябре 2007-го в клубе «Билингва», в марте 2013-го в «Русской школе перевода», в ноябре 2015-го в Культурном центре ЗИЛ, в октябре 2018-го во Дворце пионеров на Воробьевых горах (в сети доступны видеозаписи двух последних вечеров). Я делала заметки о первом нашем вечере, который назывался «Пометки паводков»: шотландская, английская, немецкая, нидерландская поэзия XVII–XX веков», поэтому знаю, что Витковский тогда читал: «Элегию на смерть Габби Симпсона» и «Надгробное слово Сэнни Бриггзу…» Роберта Семпилла, «Последние слова красавца Гека» Уильяма Гамильтона. Впервые на публике была прочитана «Песнь Давиду» Кристофера Смарта. Дальше шли «Прощание», «Сады и ночи» и «Видишь — морем полны и светом звездные невода» Готфрида Бенна, «Светлый день перед весной» и «Дождливое лето» Элизабет Лангессер, «Комариная песнь» Хорста Ланге, «Осенний выгон», «Октябрь по Брейгелю» и «Пометки паводков» Хайнца Пионтека, «Мартовские смерти» и «Десять лет аренды» Теодора Крамера.
Евгений Витковский много, очень много сделал для русской культуры (на каких весах всё это взвешивать?..): переводы, подготовленные книги, сайт «Век перевода», увлеченные переводом люди… В его деятельности соединилось прошлое, настоящее и будущее. Яркий, увлеченный, увлекающий других. Человек культур. Светлая память.
Ханох Дашевский, переводчик поэзии на иврите
Евгений Владимирович Витковский. Он был не только гениальным переводчиком, но и выдающимся поэтом и замечательным прозаиком. Но в области поэтического перевода он был творцом и новатором, нередко превосходившим избранных мастеров русской переводческой школы.
Придя десять лет тому назад на сайт «Век перевода», я совершал типичные ошибки и разделял распространенные заблуждения, свойственные дилетантам. И если я сумел подготовить три книги поэтических переводов и удостоиться «голубой» страницы на сайте, то потому, что Евгений Владимирович открыл мне главное условие: поэтический перевод — это прежде всего хорошие стихи. Перевод, даже если он технически безупречен, но в нем отсутствует поэзия, неинтересен, скучен и вряд ли кому-либо нужен. И все замечания и советы, которые я получил от Евгения Владимировича Витковского и которые остались в истории «Века перевода» в нашей переписке на форуме, были направлены на подтверждение этой неоспоримой истины.
Мы понесли невосполнимую утрату. И не только мы: вся литература России, вся литература русского зарубежья. Не стало Витковского. Пусть будет благословенна его память!
Артём Серебренников, переводчик, научный редактор антологии «Франция в сердце»
…Не помню, как именно я впервые попал на сайт «Век перевода» осенью 2005 года; попал, да так и оторваться не смог, пока не прочитал насквозь все 700 (кажется, там тогда их было именно столько) «синих» страниц, содержащих сведения о переводчиках. С сайта я, «юноша бледный со взором горящим», одержимый поэтическим зудом, пошел на форум… и, в общем, тоже остановиться не смог. Уже через пару месяцев я был впервые приглашен в гости к Е.В., уже совершенно очарованный его личностью; за последующие 14 лет таких визитов было немало (и — глядя, увы, постфактум — все равно недостаточно). Иные продолжались час, иные два, иные — все шесть; на часы он никогда не смотрел и на времени не экономил. Из этих разговоров я и те, вместе с кем я иногда приходил, узнавали о секретах поэтического ремесла больше, чем за многие годы.
…Из бесед с Е. В., из его постов на форуме, из предисловий к книгам вырастала картина истории и теории русского поэтического перевода, не сводившаяся к набившим оскомину (пост)советским дихотомиям «верность букве — верность духу», «буквализм-отсебятина», «Маршак-Пастернак» и т. п. Едва ли где-то, кроме предисловия к антологии «Строфы века — 2», он изложил ее систематически, да это не входило в его задачу. В искусстве поэзии Е.В. бесконечно презирал всякое умозрение и голое теоретизирование, предпочитая «пропаганду делом». Даже нельзя сказать, что он подавал какие-то глобальные советы, как надо и не надо переводить, достаточно было одной фразы или одного указания — и все вставало на свои места.
…Вообще же, Е. В. был тем человеком, кто по-английски называется «larger than life» («больше самой жизни»). В нем было нечто гротескно-яркое и неотразимо притягательное, его многосторонних познаний и кипевших в нем чувств хватило бы на десяток обычных людей. Казалось, в его личности умещаются и те зарубежные поэты, которых он переводил, и поэты русского зарубежья, которых он извлекал из забвения и неустанно пропагандировал. В неприятии тех или иных лиц или явлений Е.В. бывал резок и непримирим, в положительных пристрастиях превозносил свой предмет до небес; но чувство меры и здравого смысла его тоже редко подводило. Мне никогда не доводилось встречать человека, который настолько был (по-хорошему) одержим своим делом и настолько мало походил на отрешенного аскета не от мира сего.
…В воспоминаниях В. Топорова об А. Штейнберге есть такая формулировка: «Был он для своих учеников <…> не то художником эпохи раннего Возрождения, не то — если брать модные сегодня примеры — сэнсэем, не столько внушающим, сколько собственным примером показывающим, что какое-нибудь кун-фу — это не набор борцовских приемов, а философия и стиль жизни». Не сомневаюсь, что ее дословно можно приложить к Е.В. — ученику Штейнберга и нашему учителю.
Михаил Савченко, переводчик английской и французской поэзии
Больше чем Евгений Витковский для русского поэтического перевода за последние несколько десятилетий не сделал никто; речь не только о его заслугах как переводчика, но и о подготовленных им книгах, и, конечно, о сайте «Век перевода».
Благодаря интернету ему удалось шестнадцать лет назад объединить поэтов-переводчиков, разбросанных по всему свету, и создать виртуальный семинар, где разбирали, конечно, не азы переводческого искусства — тот, кто приходил на сайт, как правило, уже переводил, иногда весьма профессионально, — но технику, понимание оригинала, ясность для читателя, указывали на огрехи, давали советы, помогали ценными ресурсами. Это произошло в тот момент, когда из советской переводческой школы не осталось почти никого, а нового поколения не было вовсе.
Усилиями сайта было подготовлено множество книг — как сборников отдельных авторов (Конан Дойл — кто знал его как поэта? — Роберт Сервис, Бернс, Леконт де Лиль и др.), так и антологий (двухтомные «Поэты Первой мировой», трехтомные «Семь веков английской поэзии» и трехтомная же, только что вышедшая «Франция в сердце»). Задача «Века перевода» — заполнять лакуны, чтобы народ «читал, а не перечитывал» (так Евгений Владимирович однажды выразился в письме мне). Это не говоря уже о внешней стороне сайта — подборках поэтов-переводчиков, родившихся с 1855 года. Многие из них собирались по крупицам: по антологиям, в периодике.
Переводы самого Витковского отмечает поразительное богатство языка — и лексики (диалектизмы, архаизмы, просторечие, специальные словечки), и синтаксиса. Словарный запас у него был огромный, интересовался он всем и за пятьдесят лет деятельности (начал он очень рано) побывал как поэт-переводчик почти везде: и в Европе, и в Азии, и в Африке. В плане техники он был мастером: могу представить, сколько раз нужно прокрутить в голове идею, перевернуть, подбросить, взвесить получившуюся строчку, чтобы выдать стихи такой пробы, — а главное, в его переводах как раз то, что это хорошие стихи, настоящие, не вымученные и не сухие. Они никогда не скучны. Главные его удачи, на мой взгляд, — его любимая немецкоязычная поэзия XX века и шотландская поэзия. В последней он выступил первооткрывателем: кто из шотландцев печатался у нас раньше, кроме Бернса, писавшего на скотс, диалекте английского?
С Евгением Владимировичем мы познакомились на сайте «Век перевода» в 2005 году и встретились впервые лично полгода спустя. На тот момент я был самым младшим переводчиком на сайте. Поэтическим переводом я интересовался с детства, к отроческим годам начало что-то получаться, но работал я «в стол», хотя и показывал свои переводы сначала учительнице французского, а после — университетским преподавателям. О сайте «Век перевода» я узнал двадцатилетним студентом; о Евгении Владимировиче, конечно, слышал к тому времени уже давно. Я выложил скопившиеся у меня тексты на сайте, и Витковский отозвался кратко и одобрительно: «Ни строчки в вашем переводе я, кажется, до сих пор не видел»; то есть он допускал, что я уже мог где-то печататься, что мне польстило. Буквально через несколько недель я, по предложению сооснователя сайта Валерия Вотрина, перевел стихотворение для одной книги, ставшее моим первым напечатанным поэтическим переводом. Тогда, в 2005 году, мы с Витковским много общались, и он мне постоянно присылал что-то интересное: непереведенные стихи, справки о существующих переводах, которые не стоит дублировать, записи голоса Дилана Томаса. Я жил тогда в подмосковном Троицке. Евгений Владимирович через некоторое время поинтересовался у меня, в каком именно из российских Троицков я обитаю, а узнав, сказал: «звоните и заходите в гости».
Я пришел, и он наизусть прочитал мне заключительные строфы одного моего перевода, который отобрал для готовившейся антологии. В другой раз мы ездили с ним в издательство «Радуга»: будучи составителем двуязычного сборника Бодлера, он включил туда одно стихотворение, переведенное мною еще в старших классах. Эту поездку и ощущение неописуемой гордости, когда я, студент, заходил в троллейбус со знаменитым поэтом, я запомню на всю жизнь. Когда в августе прошлого года я был у Евгения Владимировича в последний раз, он вдруг сказал: «Помню, как с вами гуляли по Старой Басманной», а гуляли тринадцать лет назад. Как будто не расставались.
Никон Ковалёв, переводчик немецкой и французской поэзии
Витковский был настоящим подвижником перевода и одним из последних носителей цехового (в гумилевском смысле) переводческого сознания. Главное для него было, чтобы поэт вышел по-русски, а в его переводе или нет — дело второстепенное. Помню, он мне показывал свои наработки по нидерландской поэзии: вот оригиналы, вот собственноручно сделанные подстрочники (он всегда сначала делал себе подстрочник, прежде чем переводить стихотворение, нужно понять его «до дна», любил говорить он). При этом он намекал, что может прислать эти материалы, т. е. как зеницу ока он их совсем не оберегал, не закреплял их за собой навсегда. Материалов там было, мне кажется, на целую антологию.
В последние годы он много работал именно над антологиями; французская и шотландская антологии вышли, английская должна выйти вот-вот, европейская, может быть, когда-нибудь в будущем появится. До этого были антология поэзии зарубежья, португальская, австрийская — всего не перечесть. В интервью для журнала «Prosodia» я спросил его, почему этот жанр для него так важен, он ответил: сначала нужно делать антологии, чтобы разметить территорию, чтобы было видно, кого нужно делать отдельными книгами.
Если вдуматься, эти две черты для меня самые важные в Витковском: стремление понять текст прежде, чем переводить (к сожалению, эта мысль далеко не так банальна и распространена, как может показаться на первый взгляд), и восприятие любого текста не изолированно, а вместе с творчеством автора, его временем, его языком.
Форум «Века перевода» для меня никогда не был литературной студией, это было прежде всего сообщество по интересам, там не учат переводить или тем более писать стихи. Чему там учат — так это любить поэзию и понимать ее, еще одна простая формула, но именно она, как мне кажется, лучше всего передает отношения Е. В. с литературой.
Прощай, учитель…
Михаил Вирозуб, литератор
Не мне, возможно, следует писать мемуары о Е. Витковском, потому что встречались и беседовали мы хоть и на протяжении многих лет, однако, не так уж часто. Но он мой учитель в переводе и не написать о нем хотя бы то, что отрывочно помню, было бы неправильно. Сейчас, когда с момента нашего знакомства прошло так много лет, память отсылает в самое начало.
Мне было года 24, когда Е. Витковский начал вести свой семинар в ЦДЛ. Я чуть опоздал на семинар к А. Штейнбергу, начал ходить к Э. Ананиашвили, потом к В. Микушевичу и, наконец, пришел к Е. Витковскому. Для меня новым было все: и слушатели вокруг, кое-кто застал еще семинар легендарного В. Левика, и обстановка ЦДЛ (Дома литераторов на Поварской), где была демократичная кофейня и где после семинарских занятий собирались все. И я, тогда еще инженер и переводчик-любитель, ходил на все без исключения занятия, делал пробные переводы, учился, с изумлением слушая лекции ЕВ. А изумляться было чему: Витковский, помимо разбора переводов, читал лекции, открывая новый мир, литературу русского зарубежья, о которой я (как и многие другие семинаристы) не знал почти ничего. Он сыпал именами поэтов и переводчиков, читал множество стихов (он великолепно читал!), говоря о каждом как о явлении литературы, но большинство из нас даже имен тех не слыхали. Открывался огромный неведомый континент, где ЕВ был как у себя дома, а нам предстояло сделать по той земле первые шаги, и от этого захватывало дух. Елагин, Несмелов, Перелешин, Моршен…— из этих поэтов ЕВ позже составил 4-томник «Мы жили тогда на планете другой». Он многих знал по личной переписке (а мы и этому удивлялись), и впервые нам довелось ощутить связь того, что было «здесь», и того, что «там». Такой была одна из граней семинара, а самому ЕВ не было тогда и сорока.
Еще мы, разумеется, много переводили, соревнуясь друг с другом, пытаясь понять, почему ЕВ один вариант предпочитает другому. Что-то свое читали немного. А сам Витковский прочитал нам собственные стихи единожды и больше к этому не возвращался.
Сколько длилась наша учеба? Не помню. Почему-то дата выпала из памяти, а вспоминается только, что в ЦДЛ перестали предоставлять комнату для проведения семинаров, на том он и закончился.
Позже он появился уже в виде интернет-портала «Век перевода».
Мы некоторое время не общались, вернее, я для него почти не существовал — находился где-то на периферии сознания, сделав случайные переводы с немецкого для составленной им антологии трансильванской поэзии.
А однажды и вдруг начался грандиозный проект «Семь веков английской поэзии», куда в итоге я перевел много строк. И мне, надеюсь, удалось стать таким, каким он, возможно, и хотел видеть своего ученика.
Он умел радоваться чужой удаче. Кое-кто, наверно, помнит, как, услышав или прочитав удачный перевод или стихотворение, он кричал в соседнюю комнату жене Оле: «Иди скорей сюда! Ты только послушай!»
Помню, сдав очередную порцию строк, услышал от него: «Вы будете вспоминать эту работу, как лучшее время вашей жизни!» Я, тогдашний, понять, что было в его словах, не мог. Только годы спустя понял, что это была за счастливая работа.
Но и она закончилась. Я всегда звонил на Новый год, хотя приходил не часто. Он был мне рад, предлагал поучаствовать в разных своих проектах. Я, по большей части, отказывался: переводы требуют много сил, много времени, а я не мог, к сожалению, позволить себе этого, зарабатывал деньги — лечил ребенка…
Сейчас мне 57. Так случилось, что зрелая жизнь моя прошла неподалеку от ЕВ (я ведь и жил в паре троллейбусных остановок). Конечно, изредка я приходил, был свидетелем интеллектуального фейерверка, участвовал в разговоре, понимая, что есть немного того, чем мог бы поделиться с ним, удивить, а у него такого было бесконечно много. Мы говорили о разном: о карточных играх, в которых он тоже оказался специалистом, о настоящем виски (он и в нем профессионально разбирался с точностью до названий болот, откуда берут воду для виски разных сортов). Он знал португальские фаду, любя и Амалию Родригеш, и Сезарию Эвора. Был ценителем классической фантастики. Иногда свидетелями нашего разговора становилась прорывавшаяся в комнату левретка, но об этой стороне его жизни пусть расскажут другие. И конечно, говорили о стихах и переводах, о переводах и стихах.
Чему же он учил? Теперь, когда его нет в этом мире, можно кое-что осмыслить. Учил тщательности. Говорил, что переводчик обязан быть всесторонне и глубоко образованным, потому что автор ошибиться может, а переводчик нет. Однажды, перед тем как поручить мне перевод из одного классического шотландского поэта, он прочел мне лекцию о шотландской строфе «стандартный Габби». В другой раз, показывая свой потрясающий перевод «Фуги смерти» Целана, он рассказал обо всех аналогичных стихотворениях в немецкой поэзии, которые он перевел, чтобы понять истоки стихотворения Целана. Так он учил «копать». Еще говорил, что хорошая поэзия есть много где, учил (как оказалось, вслед за М. Гаспаровым) вниманию к «второстепенным» авторам, у которых умел увидеть значительные строки.
Немногим переводчикам удается привнести что-то свое в искусство перевода, оставить в переводе след. Сделать нечто кардинально новое, чему новые переводчики могут удивляться, учиться, что захотят использовать. Так, например, про Маршака можно сказать, про Цветаеву. Витковский был из таких. И не виртуозность была в его переводах отличительной чертой. Она у многих. И не внимательность к тексту, источникам, окружающей культурной среде. Да, безусловно, но это же я наблюдал у первого моего учителя И. Грингольца — блестящего переводчика Киплинга. У ЕВ меня изумляет феноменально богатый словарь, каковым, кажется, похвастать не мог вообще никто. Из каких недр памяти доставал он все эти редкие, неожиданные слова, делавшие строки красивыми и значительными?
Мы много говорили о стихах и переводах. Как же теперь очевидно, сколького я не взял от этого общения, хотя мог, мог…