Жизнь и антижизнь физика Этторе Майораны

Похоже, что в нашей стране об итальянском физике-теоретике Этторе Майоране (1906 —?) знают немногие. А зря. На мой взгляд, этот одаренный человек и его необычная и загадочная судьба заслуживают хотя бы краткого рассказа, тем более что на Западе о нем написаны горы литературы (см., напр., [1–3]).

Работу Майораны «Симметричная теория электрона и позитрона» (1937) многие считают эпохальной. В ней ученый предлагает теорию, альтернативную дираковской. Он полагает, что должны существовать частицы, являющиеся собственными античастицами. Позднее они получили название «фермионов Майораны», поскольку должны иметь полуцелый спин. Наиболее явными кандидатами на такую роль являются нейтрино, но возможны и другие частицы. Некоторые полагают, что частицы Майораны вполне могут претендовать на роль загадочной темной материи [4]. А совсем недавно их удалось наблюдать (правда, в виде квазичастиц) в твердых телах [5], и уже поговаривают об их возможном использовании в будущих квантовых компьютерах [6].

Публиковался Майорана, мягко говоря, редко, громкой академической карьеры не сделал. Тем не менее, когда на днях я зашел на arXiv.org и поискал статьи, в заголовке которых было слово Majorana, выпало 2135 результатов. Совсем неплохо для физика, за всю карьеру (почему я не сказал «за всю жизнь» станет ясно дальше) опубликовавшего всего девять работ, из которых восемь вышли на его родном итальянском (в основном напечатаны в Il Nuovo Cimento) и одна — на немецком (в Zeitschrift für Physik). Причем все написаны в соавторстве. В 2006 году, к столетию со дня его рождения, статьи опубликованы в переводе на английский в красивом сборнике [7].

Итак, кто же он такой, этот Этторе Майорана?

Годы учения

Родился 5 августа 1906 года в Катании, по соседству с вулканом Этна. Итальянец, притом сицилиец, сын весьма обеспеченных родителей: отец — известный инженер, управляющий телеграфной компании в родном городе и член совета директоров еще нескольких компаний, в том числе в Риме, где у них, как и в Катании, был свой дом. Мать родом из богатой буржуазной семьи. Дядя — профессор экспериментальной физики. Этторе был четвертым ребенком. Всего их было пятеро — две девочки и три мальчика. Вся семья самых строгих католических правил.

Математические способности Этторе проявились в раннем детстве. Родители развлекали гостей, прося малыша умножать в уме трехзначные числа или извлекать квадратные и кубические корни. Ослушаться он не мог, а потому залезал под стол и через несколько секунд смущенно выныривал с готовыми ответами, что, конечно, безумно веселило гостей.

Школу, вернее пансионат, куда его с братом определили родители, он окончил шутя, не раз поправляя сконфуженного учителя математики, когда тот путался в вычислениях или доказательствах. Почитателей у него было много, а друзей почти не было — Этторе трудно сходился с людьми. Почти всё время он был погружен в себя, в свои мысли. Это отмечали многие его биографы, как и полное отсутствие интереса к противоположному полу. Мне кажется, что у него был аутизм в мягкой форме, не столь очевидный, как в случае «человека дождя», превосходно сыгранного Дастином Хоффманом. Впрочем, сам термин «аутизм» появился лишь в 1938 году в работе австрийского врача-психиатра Ганса Аспергера, именем которого назван известный синдром. Кстати, 1938 год стал «судьбоносным» и в жизни Майораны, о чем речь пойдет своим чередом.

В 1923 году Этторе, идя по стопам отца, поступает в Римский университет, чтобы получить диплом инженера. Он тут же получает титул «великого решателя трудных задач», но к преподавателям относится без должного пиетета, признавая лишь одного — великого Туллио Леви-Чивита, создателя (вместе с Грегорио Риччи) тензорного исчисления. Учиться Этторе было скучновато, но тут он знакомится с ровесником, Эмилием Сегре, который тоже томится инженерным делом и мечтает заняться физикой. И вдруг судьба сводит Сегре с совсем молодым Энрике Ферми (тот был всего на четыре года старше). В июне 1927 года Ферми выступал с лекцией о только что народившейся квантовой механике и совершенно очаровал Эмилия.

Блестящий Энрико Ферми поражал своими познаниями и фантастической энергией. В 25 лет он занял пост профессора теоретической физики Римского университета Ла Сапиенца и тут же приступил к созданию своей школы. Поначалу вокруг него сплотился совсем узкий кружок, куда входили друг детства Энрико Персико, Франко Разетти и Эдоардо Амальди. Но для обширных планов Энрике этого было мало, и он начал искать молодых способных коллег.

Сегре и Ферми сошлись быстро — между ними было много общего. Оба увлекались альпинизмом, оба обожали долгие пешие прогулки, оба могли часами плескаться в море. Не­удивительно, что вскоре Ферми взял приятеля в свою группу и не ошибся: в 1959 году Сегре получил половину Нобелевской премии за открытие антипротона.

Также неудивительно, что Сегре вскоре рассказал Ферми о своем друге Этторе и свел их. В то время Ферми трудился над моделью атома, которая впоследствии получила название «модели Томаса — Ферми». Проверка модели требовала трудоемких расчетов, которые Энрике скрупулезно в течение недели проводил с помощью электрического калькулятора, но смог получить лишь несколько численных результатов. При встрече с Майораной он вкратце объяснил суть проблемы и показал свои результаты.

Этторе выслушал, задал пару вопросов и молча удалился, чтобы прийти на следующий день. Он взял листок с расчетами Ферми, сверил их со своими, сделанными дома, и объявил, что результаты Ферми верны, они совпадают с его вычислениями. Мало того, оказалось, что он смог получить не несколько значений, а полный набор результатов. Можно вообразить себе изумление Ферми, который тут же пригласил его работать в своей группе.

«Добраться до самых корней природных явлений»

Майорана размышлял три месяца. Это, кстати, тоже может быть одним из признаков легкого аутизма — люди такого склада ума видят слишком много вариантов возможного развития событий, чтобы так сразу, с кондачка, как «нормальные люди», принять какое-то решение. В конце концов он согласился с предложением, бросил инженерное образование и решил добраться (по его словам) «до самых корней природных явлений». Так Этторе стал одним из «мальчишек Ферми». Вскоре к ним присоединились Джованни Джентиле-младший, Джанкарло Вик, Бруно Понтекорво и другие. Имена многих из них потом вошли в учебники физики.

Все были молоды, веселы, полны энтузиазма и идей. Близость Ватикана и всепроникающий католицизм вылились в шутливые прозвища. Ферми стал, естественно, «Папой». Его правая рука Разетти — «Верховным Кардиналом», Майорана — «Великим Инквизитором», а Сегре за его проникающий в душу взгляд получил прозвище «Василиск».

Но «мальчишники» — совместные обсуждения научных проблем — часто оставляли Этторе неудовлетворенным. Он полагал, что они для него мелковаты. Говорят, он иногда бормотал что-то вроде: «Это ниже моего достоинства. Почему я должен заниматься этой ерундой?» Он хотел заниматься не частными задачами, а добираться «до самых корней природных явлений».

К публикации своих результатов Майорана относился весьма своеобразно. Лаура Ферми вспоминала, что частенько, обдумав какую-то задачу, он набрасывал результат на сигаретной пачке (курил он не переставая), а потом излагал ход рассуждений и их итог Ферми или Разетти [8]. Те требовали, чтобы он написал статью, но Этторе, докурив последнюю сигарету, пачку выбрасывал и к своему результату больше не возвращался. Видно, считал ниже своего достоинства объяснять бестолковым, да притом письменно, какие-то пустяки.

Так, сразу же после открытия в 1931 году супругами Жолио-Кюри загадочного проникающего излучения (испускавшегося, например, бериллием при бомбардировке ядрами гелия), которое они сочли настолько энергичными фотонами, что те могли вышибать даже протоны из парафина, Майорана понял, что фотоны здесь ни при чем. У них просто не хватило бы силенок, чтобы пошевелить протон, который в 1800 с лишним раз тяжелее электрона. Поскольку излучение было электрически нейтральным, он сразу пришел к выводу, что это новая, неизвестная ранее массивная нейтральная частица. Он поделился своей мыслью с Ферми, который велел ему срочно подготовить статью и побыстрее опубликовать ее, пока его никто не опередил. Но Майорана и пальцем не пошевелил. Видимо, такая интерпретация опытов Жолио-Кюри казалась ему настолько очевидной, что незачем было и бумагу марать. В 1932 году честь установить природу этой частицы и дать ей название «нейтрон» выпала ученику и сотруднику Эрнста Резерфорда Джеймсу Чедвику, получившему за это в 1935 году Нобелевскую премию. Один из биографов Майораны предположил, что упущенная Нобелевка вышибла Этторе из колеи и могла повлиять на его дальнейшую судьбу. Сильно в этом сомневаюсь. Вряд ли какая-то там премия могла задеть его достоинство.

Но когда было нужно, Этторе вполне мог изложить свои мысли на бумаге, и очень неплохо, а потому вернемся в 1929 год. В июле, меньше чем через год после начала работы в группе Ферми, Майорана защищает докторскую диссертацию, посвященную механизму альфа-распада. В этой работе он обобщил результаты, ранее полученные Георгием Гамовым по туннельному эффекту. Возглавляемая Ферми комиссия присуждает диссертанту максимально возможные 110 баллов.

Этторе редко бывает в стенах университета, но при этом всегда в курсе работ коллег, и не только коллег, но и зарубежных исследователей. Он очень много читает, следит за литературой и особенно восхищается работами Поля Дирака и Германа Вейля, отличая их за глубокое понимание представления о симметрии в физике. За его рассуждениями о квантовой механике, в которых он часто прибегал к ­философии и даже метафизике, коллегам было следить всё труднее. Даже «Папа» не всегда его понимал. Недаром позднее он назвал Майорану гением уровня Галилея и Ньютона. Этторе же, похоже, относился к коллегам как к «квантовым инженерам». Так однажды обозвал физиков-практиков Вольфганг Паули, известный резкостью своих суждений. Еще 19-летним он как-то после доклада Эйнштейна во всеуслышание заявил: «Только что сказанное профессором Эйнштейном вовсе не так глупо, как могло бы показаться».

В 1928–1932 годах Майорана пишет очень много, но публикует лишь шесть работ. Его уговаривают, заставляют публиковаться, но он упорно уклоняется. Создается впечатление, что вышедшие в свет статьи подготовлены к печати его соавторами, которым было просто невмоготу видеть, как втуне пропадают прекрасные идеи.

Космолог Жуан Магейжу полагает, что если бы не отвращение Майораны к публикациям, тот стал бы не только первооткрывателем нейтрона, но и создателем теории ядерных сил Гейзенберга, а также вторичного квантования комплексного скалярного поля Вайскопфа — Паули и нарушения четности, принесшего в 1957 году Нобелевскую премию Ли и Янгу [3].

‌

Годы странствий

В январе 1933 года разгневанный и раздосадованный Ферми буквально выталкивает Майорану из Италии, возможно, в надежде, что тот, пообщавшись с другими физиками, изменится в лучшую сторону. Этторе покорно отправляется в Лейпциг, где подолгу беседует и играет в шахматы (играл он очень здорово) с Гейзенбергом. Там же он познакомился с Паулем Эренфестом, совсем незадолго до его самоубийства.

Похоже, что замысел Ферми дал плоды. Не прошло и нескольких недель пребывания в Лейпциге, как Этторе публикует в немецком журнале статью, где вводит понятие силы, связывающей протоны и нейтроны. Позднее она получила название силы Майораны.

В марте Этторе уже в Копенгагене, в Институте Нильса Бора. Там он пробыл совсем недолго, до середины апреля. С Бором пообщался лишь раз, с его правой рукой Леоном Розенфельдом тоже. Позднее Розенфельд мог лишь вспомнить, что Майорана почти всё время молчал и только слушал других.

Отметив Пасху в Риме в кругу семьи, Майорана вернулся в Лейпциг к Гейзенбергу, однако больше ничего путного из их общения не получилось. Не знаю, стали ли они друзьями, но на Сольвеевском конгрессе 1933 года Гейзенберг всячески расхваливал достижения и идеи Этторе. Благодаря ему имя Майораны стало широко известным. Тот стал получать приглашения на различные конференции, но ни одно из них не принял.

В августе того же года Этторе уже снова в Риме, на этот раз надолго. Коллеги заметили, что он сильно изменился — помрачнел и еще больше замкнулся. Да и здоровье его заметно ухудшилось. Сильные боли в животе не проходили, считалось, что у него гастрит. Ухудшилось здоровье настолько, что он перестал появляться в университете и почти не покидал свою комнату. Так он прожил до конца 1936 года.

В начале 1937 года Майорана почувствовал себя немного лучше. Обрадованные коллеги стали срочно подыскивать для него новое место работы. В Университете Палермо открылась ставка профессора теоретической физики, как раз то, что было нужно. Но кандидату ­предписывалось представить на конкурс список недавних работ, а их-то у Этторе не было. Тогда он вынул из ящика черновики лейпцигской поры и быстренько соорудил статью «Симметричная теория электрона и позитрона», о которой уже шла речь выше.

Как бы то ни было, но место в Палермо Этторе не получил. Комиссия, в состав которой входил и Ферми, отдала предпочтение его бывшему коллеге Джанкарло Вику. И тут же рекомендовала создать для Майораны новую должность профессора теоретической физики в Неаполе, причем, учитывая его выдающееся заслуги и несомненные научные достоинства, назначить его на этот пост вне конкурса. Что и было сделано правительственным распоряжением от 4 декабря 1937 года.

И тут история жизни Майораны превращается в форменный детектив. В январе 1938 года он переезжает в Неаполь и меняет несколько гостиниц, прежде чем остановиться в самой ему подходящей — в «Болонье». В институте физики и химии, относящемуся к местному университету, его встречают очень тепло. Как и всякий вновь назначенный профессор, Этторе 13 января выступает перед преподавателями с докладом о том, как он собирается преподавать и развивать квантовую механику.

Через несколько дней он случайно сталкивается в коридоре института с Джузеппе Оккиалини, приехавшим из Кембриджа, где тот только что вместе с Патриком Блэкеттом наблюдал аннигиляцию позитрона. После представления и рукопожатий Майорана внезапно произнес: «Вы вовремя приехали. Вскоре вы бы меня уже не застали». И загадочно добавил: «Одни лишь говорят, а другие делают».

25 января Майорана начинает читать курс своих лекций. На него записались четыре девушки и один молодой человек. Правда, был еще и вольнослушатель, который ходил на лекции только для того, чтобы быть поближе к одной из студенток, которую обожал. Но и он настолько был захвачен лекциями Этторе, что стал вести их подробные записи, которые дошли до наших дней.

В курс Майораны входили специальная теория относительности, преобразования Лоренца, эффект Комптона, фотоэлектрический эффект, классическая теория излучения, интегралы Фурье, уравнения Максвелла, линейные операторы, бесконечные матрицы и пр., причем на очень высоком уровне, часто превосходившем уровень восприятия студентов. В свободное от лекций время он запирался в своем номере и что-то тайком писал. Над чем он работал, Этторе никому не говорил.

Бесследное исчезновение

Спустя два месяца, в пятницу 25 марта 1938 года, Этторе отправляется в институт, хотя в тот день занятий ввиду церковного праздника не было. В глубине темного коридора он замечает свою студентку, ту самую, ради которой ходил на лекции ее воздыхатель. Он приближается к изумленной девушке и вручает ей картонную коробку, бормоча: «Возьмите, пожалуйста, подержите у себя. Там рукописи и кое-какие заметки. Возьмите. Мы потом об этом поговорим. ­Потом». После чего убегает.

Вечером Этторе отправляется в порт и садится на почтовое судно, следующее в Палермо, куда оно и прибывает ранним утром следующего дня. В 11 часов утра директор института Антонио Карелли получает срочную телеграмму, посланную Майораной из Палермо. В ней сообщается, что вскоре директор должен получить от него письмо и что волноваться не следует. В два часа дня ничего не понимающий директор открывает это письмо и читает следующее:

Неаполь, 25 марта 1938 года

Дорогой Карелли,

Я бесповоротно принял окончательное решение. В нем нет ни капли эгоизма, и я прекрасно понимаю, что мое внезапное исчезновение повлечет за собой проблемы как для тебя, так и для студентов. Поэтому прошу прощения за то, что предал твое доверие, дружбу и прекрасное отношение ко мне в последние месяцы. Обо всем этом я сохраню самые добрые воспоминания, по крайней мере до 11 вечера сегодняшнего дня, а может быть, и позже.

Э. Майорана

В воскресенье 27 марта Карелли получает еще одно послание, отправленное срочной почтой через несколько часов после телеграммы:

Палермо, 26 марта 1938 года

Дорогой Карелли,

Надеюсь, что телеграмма и письмо дошли до тебя одновременно. Море меня отвергло, и завтра я возвращаюсь в гостиницу «Болонья», возможно, на том же пароходе, который отвезет это письмо. Я все же намерен отказаться от преподавания. Не считай меня девицей из пьесы Ибсена, мой случай иной. Остаюсь в твоем распоряжении для обсуждения деталей.

Преданный тебе Э. Майорана

Это было последнее, что когда-либо было получено от Майораны. С парохода он исчез — из Палермо отбыл, но в Неаполе не появился ни в институте, ни в гостинице «Болонья». Карелли был в шоке. Он тут же известил семью Этторе в Риме и обратился в полицию с просьбой организовать розыск как в Неаполе, так и в Палермо.

Розыск ни к чему не привел. Было лишь установлено, что перед исчезновением Майорана снял со своего счета все деньги — около 50 тыс. долларов по современному курсу — и взял паспорт. А в одной из гостиниц Неаполя был найден конверт, адресованный его семье. В нем лежала короткая записка:

Неаполь, 25 марта 1938 года

Об одном лишь прошу: не носите черное. Если вы всё же решите следовать традициям, то носите какой-нибудь траурный символ, но не долее трех дней. Потом храните меня в своем сердце и простите, если сможете.

Преданный вам Этторе

Совершенно сбитый с толку Карелли 30 марта извещает об исчезновении Майораны ректора ­университета и Энрико Ферми, который тут же обращается за помощью в розысках к самому Муссолини.

Видимо, дуче дал соответствующую команду, потому как уже 31 марта министр внутренних дел направил всем полицейским силам страны секретную депешу, в которой им предписывалось «немедленно бросить все силы на поиски Этторе Майораны, причем вести поиски со всей возможной осторожностью, дабы ему не навредить». Прилагалось и его описание: «Рост 1,68 м, лицо удлиненное, глаза большие, живые, волосы черные, кожа смуглая. Был одет в серое пальто, шляпа темно-коричневая».

Безуспешные поиски заставили Ферми снова обратиться к Муссолини, чтобы показать, насколько ценен Этторе для науки и как важно его найти: «Он блестящий вычислитель и глубоко разбирается в математике, но за цифрами и алгоритмами никогда не теряет из виду суть физических проблем. Он обладает всеми качествами выдающегося теоретика».

Семья пообещала 30 тыс. лир, очень приличные по тем временам деньги, за любые сведения о пропавшем сыне. На протяжении нескольких месяцев во всех крупных газетах появлялись его описание и фотография. Но результаты были мизерны. Выяснилось только, что Этторе в состоянии крайнего возбуждения прибежал к настоятелю одной из церквей Неаполя с просьбой приютить его в монастыре, в чем ему было отказано, так как для того требовалось выполнить массу формальностей. Причем точно установить дату не удалось. Настоятель помнил лишь, что было это то ли в конце марта, то ли в начале апреля. Таким образом, неудачный визит мог состояться как до его исчезновения, так и после.

Мать решила, что после, и вместе с братьями объездила все монастыри в Неаполе и его окрестностях. Всюду они показывали фотографию Этторе, и в одном месте им сказали, что вроде бы похожий молодой человек там появлялся, но не помнили когда, а в другом монах заявил: «Мадам, зачем вы ищете своего сына, ведь он теперь счастлив». Из этого мать сделала вывод, что Этторе все-таки как-то попал в монастырь. Тогда она написала в Ватикан настоящему Папе и попросила (хотя и знала, что церковь не выдает своих тайн) хотя бы сообщить, жив ли ее сын. Ответа она не получила. Встретилась она и с духовником, который исповедовал Этторе, но тот сообщил лишь, что у ее сына был «мистический кризис». Больше он ничего не сказал, ссылаясь на тайну исповеди. Мать отказывалась верить, что сына нет в живых, и часто повторяла: «Вот вернется Этторе, уж я ему хорошенько задам». В завещании она оставила долю и ему.

Ближайшие коллеги Майораны, включая Ферми, тоже отказывались верить в самоубийство, казалось бы, самую очевидную причину его исчезновения. Они полагали, что это полностью противоречило его натуре. В конце концов Ферми пришел к выводу, что Майорана очень умен, и если уж он решил исчезнуть, то его никому никогда не найти.

Любопытно сложилась и судьба коробки с рукописями Майораны. Принявшая их на хранение студентка (ни разу в коробку не заглянувшая) вскоре вышла замуж за ассистента Карелли, а муж на законных основаниях — Карелли был официально назначен распорядителем и хранителем бумаг Этторе — передал коробку ему. Больше ее никто никогда не видел.

Вскоре началась война, навалились другие проблемы, трагедии целых народов затмили судьбу Майораны, и о нем стали понемногу забывать. Правда, изредка вдруг появлялось сообщение, будто кто-то видел в ­Неаполе похожего на него бездомного, а один из биографов Этторе предположил, что его похитили или убили нацисты, чтобы тот не мог участвовать в создании атомной бомбы, которую он якобы предвидел. Весьма странное предположение, особенно если учесть, что было бы гораздо логичнее выкрасть его и переправить в Германию.

Кто-то уверял, что знал человека, который якобы видел Этторе в середине 1950-х в Венесуэле, а до того, в 1955 году, некто даже будто бы разговаривал с ним и сделал его фото. Это фото, если верить итальянским СМИ, в 2011 году проанализировали специалисты и по десяти точкам установили, что фото соответствует лицу Майораны. В феврале 2015 года офис генпрокурора Рима вынес официальное заключение, что Майорана в 1955–1959 годах действительно жил в Валенсии, в Венесуэле, и что находился он там, по-видимому, по своей воле, а потому дело о его исчезновении было решено закрыть.

Фантастическая версия

На этом можно было бы поставить жирную точку, но я всё же поделюсь своей версией. Аргументация в ее пользу вполне может показаться притянутой за уши и подогнанной под заранее придуманную версию. Гораздо логичнее предположить, что он покончил с собой в результате нервного срыва. Я не стану возражать против такого мнения, а просто расскажу, что мне примерещилось. Читатель должен воспринимать всё сказанное ниже в сослагательном наклонении.

Ферми был прав. Такой умный человек, как Майорана, должен был тщательно продумать план своего исчезновения, чтобы максимально затруднить, а в идеале сделать невозможным его обнаружение. Для этого прежде всего требовалось оставить как можно больше ложных следов. Отсюда таинственная фраза, оброненная в разговоре с Оккиалини. Отсюда коробка, врученная на хранение студентке. Отсюда странная телеграмма и не менее странные письма. Зачем было упоминать девицу из пьесы Генрика Ибсена? Знатоки творчества Ибсена полагают, что Этторе мог иметь в виду или эмансипированную Нору из «Кукольного дома», не желавшую смириться с затхлым существованием и порвавшую с мужем и обществом, или же Гедду Габлер из одноименной пьесы, покончившую с собой. И тот и другой вариант толкования, похоже, мог устроить Майорану, добавляя неопределенности его намерениям.

Отсюда же поход к исповеднику с «мистическим кризисом». Отсюда забег по монастырям с предварительным заходом к настоятелю одного из них с просьбой поместить его в обитель, тогда как он не мог не знать, какие для этого нужно выполнить формальности. Отсюда неведомо зачем нужная пароходная поездка из Неаполя в Палермо, а на следующий день обратно, но уже без выхода на берег. Как можно больше людей должны были убедиться, что у него либо на религиозной почве «поехала крыша», либо он решился на страшный грех самоубийства. А зачем самоубийце наличность? И паспорт?

Ясно, что свой план он разрабатывал неделями, если не месяцами. Встреча с Оккиалини состоялась около середины января, за два с лишним месяца до исчезновения. Времени для обдумывания было вполне достаточно. Надо было решить главный вопрос: куда исчезнуть, чтобы продолжать жить совершенно неизвестным и иметь возможность заниматься теоретической физикой на высоком уровне? Если захочется.

Исчезнуть с парохода незамеченным при желании не так уж трудно. Можно было натянуть парик и сменить пальто, а потом смешаться с выходящими пассажирами, можно было спуститься в воду по канату, а потом доплыть до берега, можно было спрятаться в спасательной шлюпке и ночью незаметно сойти на берег, и это лишь первое, что приходит в голову. Но остается главный вопрос: куда дальше?

На мой взгляд, ответ ясен — куда же, как не в Советский Союз. Тому может быть несколько косвенных причин. В гитлеровской Германии Этторе побывал, и там ему обстановка не очень понравилась, хотя шел только 1933 год и нацизм еще не достиг своего пика. Фашистская Италия была ему, возможно, тоже не очень по вкусу, хотя, похоже, прямо он об этом особо не высказывался. Впрочем, он вообще старался держаться от политики подальше.

А СССР был бастионом антифашизма. Знаменитый немецкий писатель-интеллектуал Лион Фейхтвангер только что опубликовал в Голландии нашумевшую книгу «Москва 1937», где прославлял достижения Сталина и советских людей. Наконец, там был Лев Ландау, теоретик его уровня, если не выше. Было бы с кем поговорить. И вообще, жителям Запада Советский Союз представлялся «миром иным», пусть и не в прямом смысле, а в переносном.

Если верить воспоминаниям советского супер­агента Павла Судоплатова, то Бруно Понтекорво во время работы в группе Ферми в середине ­1930-х годов вступил в контакт с советской разведкой [9]. Вряд ли он это афишировал (если оно вообще так было), но вполне возможно, что в близком кругу говорил что-то вроде «хорошо бы перебраться в СССР» (что он и сделал, но гораздо позже). Может быть, именно это имел в виду Майорана, когда сказал Оккиалини, что одни лишь говорят, а другие делают? Натяжка? Вымысел? Вероятно, но вполне правдоподобно. На мой взгляд.

А дальше всё было бы просто. Нужно было лишь пойти в посольство в Риме, назвать себя, показать паспорт и попроситься в Союз. Там быстренько составили бы запрос и получили ответ, что да, есть такой выдающийся физик-теоретик, и организовали бы переправку. А уж это делать умели.

Думаю, особых хлопот в Союзе, в «мире ином», с Майораной не было бы. Жил бы он под вымышленным именем. Достаточно было создать относительно комфортные условия и загрузить достойной пищей для ума — и он был бы доволен. (В туполевской «шарашке» с соотечественником, выдающимся авиконструктором Робертом Бартини? См. также [10].) Пищи для ума тогда было предостаточно. При недостатке вычислительных средств и его блестящих способностях Этторе можно было бы поручать самые сложные и трудоемкие расчеты, по бомбе ли, по авиации или по горению и взрывам. А для души можно было бы и теорфизикой позаниматься.

Хотя Майорана, похоже, не особо нуждался в общении, мне кажется, что, когда в 1950 году в Союзе объявился работавший до того в Канаде над атомным реактором Бруно Понтекорво, встречу им бы устроили. Все-таки старые коллеги, хоть и не друзья. (Кстати, внезапное появление Понтекорво может служить косвенным подтверждением слов Судоплатова. Ведь в начале 1950 года в Англии был разоблачен в качестве советского шпиона работавший над американской атомной бомбой Клаус Фукс, потому пришлось срочно возвращать своего агента.)

Мне представляется, что пробудившийся вскоре у Понтекорво интерес к нейтрино непосредственно связан с Майораной. Нет, я вовсе не хочу бросить тень на нашего академика, у меня этого и в мыслях нет. Я лишь хочу сказать, что если они действительно встречались, то нейтрино должно было всплыть обязательно. Хотя более правдоподобно, что Бруно Максимович просто хорошо помнил последнюю «прижизненную» работу Этторе, плюс к тому мог читать ее в оригинале. Как ни хороши бывают переводы, но оригинал всегда лучше, в нем проявляется все нюансы и недоговоренности автора.

Не противоречит моей версии и появление в 1955 году Майораны в Аргентине, а потом и в Венесуэле. В середине 1950-х годов стали отпускать домой ученых, вывезенных после войны из Германии и работавших в СССР. Если Этторе действительно находился в Союзе, то отпустили бы и его. Попросился бы в Аргентину? Да пожалуйста, езжай куда хочешь. Он туда и поплыл. Где-то там, возможно, он и окончил свою странную жизнь.

Теперь его именем назван научный центр в Эриче, в Италии, учреждена премия его имени, установлен мраморный бюст. А к столетию была отчеканена памятная медаль с датами: 1906–1938. Однако, строго говоря, после тире следовало бы поставить вопросительный знак. Год и обстоятельства его смерти остаются тайной по сей день.

Виталий Мацарский

1. Recami E. The Majorana Case: Letters, Documents, Testimonies. World Scientific, 2020.
2. Klein É. En Cherchant Majorana. Gallimard, 2015.
3. Magueijo J. A Brilliant Darkness — The Extraordinary Life and Mysterious Disappearance of Ettore Majorana, the Troubled Genius of the Nuclear Age. Basic Books, 2009.
4. См., напр.: Ahriche A. et al. Radiative Neutrino Mass & Majorana Dark Matter within an Inert Higgs Doublet Model, Phys. Rev. D97, 095012, 2018.
5. См., напр.: Aguado R. Majorana quasiparticles in condensed matter, La Rivista del Nuovo Cimento 40, 523, 2017.
6. См., напр.: Litinski D., Oppen F. von. Quantum Computing with Majorana Fermion Codes, Phys. Rev. B97, 205404, 2018.
7. Ettore Majorana Scientific Papers. Bassani G. F. (Ed.), Springer, 2006.
8. Ферми Л. Атомы у нас дома. — М.: Иностранная литература, 1959.
9. Судоплатов П. Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы. — М.: Олма-Пресс, 1997.
10. Штерн Б. Необыкновенные публикации итальянцев в России // ТрВ–Наука № 13 от 30 сентября 2008.
    
11. Шевцев Н. Частица-ангел, пришедшая на смену частице Бога // Индикатор, 25 июля 2017 года.
    
12. Королёв В. Физики впервые увидели частицу-античастицу // Портал «N+1», 25 июля 2017 года.