Диктатура слабого

Новые времена

Жизнь у меня сложилась так, что, будучи выпускницей советского еще университета, я уже более двадцати лет работаю в западном академическом мире. Около десяти лет проработала в Австралийском национальном университете, а сейчас преподаю в южнокорейском Университете Корё преимущественно смешанным группам южнокорейских и западных студентов. Ужасное преступление доцента Санкт-Петербургского госуниверситета Соколова, о котором, кажется, все подзабыли, и свежие кейсы обвинений в харассменте заставили меня еще раз почувствовать, насколько отличаются российские университетские реалии от западных и южнокорейских.

Изо всех кочевавших по сети сюжетов, касающихся доцента-расчленителя, больше всего меня поразило видео, в котором Соколов в присутствии огромного числа наблюдателей истерически кричал на студента, задавшего какой-то неправильный вопрос во время лекции, и буквально вытолкнул его из аудитории. Этот конфликт, попавший в свое время в СМИ, не помешал преподавателю продолжить работу в университете. Как и в случае с его кумиром, Наполеоном, скверный характер и склочность Соколова ничуть не препятствовали его карьере: наоборот, даже в чем-то добавляли ему популярности.

На современном Западе и в строго следующей ему Южной Корее подобное поведение преподавателя представить невозможно. В тамошних условиях Соколов, со своими психопатическими наклонностями, просто не дошел бы до положения доцента ведущего университета страны. Его сбили бы далеко на подходе за косой взгляд в сторону студента, произвольно поставленную оценку, скользкий комплимент аспирантке. И никакая харизма, никакой интеллект ему бы не помогли.

Если рок-звезда или футболист высшей лиги на Западе вполне могут дать волю своему раздражению и прилюдно подраться с не пропустившим их кортеж водителем автобуса, как это сделал Соколов во время своих реконструкторских игрищ, то преподаватель западного университета, каким бы истероидным типом по природе он не был, лишен такой возможности.

И дело тут не в том, что западный университет является сосредоточием интеллигентности и духовности. Просто социальный статус университетского профессора там и близко не стоит со статусом селебрити.

Массовое распространение высшего образования на Западе и в Южной Корее привело к тому, что оно перестало восприниматься как привилегия избранных, а стало демократической услугой, предлагаемой конкретным университетом в числе многих других. Соответственно, преподаватели перестали считаться неприступными жрецами науки. Они превратились в обычный обслуживающий персонал, сражающийся за клиентов с конкурентами. То, что клиент приходит не за картошкой, а за знаниями, не играет практической роли.

«Меняем подгузники»

Я спрашиваю знакомого профессора, как ему работается в новой должности заведующего кафедрой одного из ведущих американских университетов. «Всё то же. Меняем детишкам подгузники», — машет он рукой. Под детишками он подразумевает студентов, за хрупкое душевное равновесие которых ему приходится отвечать. Со студентом надо быть улыбчивым и очаровательным, как продавец гербалайфа. Иначе дитятко напишет жалобу, пойдет шум, снизится рейтинг университета — иными словами, упадет уровень продаж.

Моя университетская должность гораздо ниже, однако и мне постоянно приходится «менять детишкам подгузники».

Даже в драгоценные выходные у меня уходит немало времени на переписку со студентами. Лишь один день для иллюстрации. В первом пришедшем письме студент попросил меня повторить, что я сказала ему про его вчерашнюю презентацию: он вообще-то слышал, что я говорила в классе, но как-то забыл. Другая собиралась встретиться со мной и попросила напомнить номер моего офиса, который есть на университетском сайте. Третий попросил переслать ему материал, который также есть на сайте. Четвертая спросила, можно ли уехать домой на полсеместра раньше, не сдавая экзамена, но чтобы оценка при этом была не ниже четверки.

Вместо того чтобы послать всю эту братию подальше и заняться своей непосредственной работой — написанием статьи, сроки которой поджимают, я сажусь и пишу им письма, вежливые, уважительные, информативные.

За день перед этим меня, как и всех преподавателей, просили провести официальную беседу со злостными прогульщиками: встретиться лично и еще раз напомнить, что прогуливать лекции нехорошо. После этого заполнить официальную бумагу с указанием места и времени разговора и передать ее в деканат. Если этого не сделать, в конце семестра прогульщик может накатать жалобу, что преподаватель отнесся к нему нечутко и не предупредил, что прогуливать нельзя.

Пару лет назад один мой студент решил не явиться на экзамен, а вместо этого поехать отдыхать в Майями. Когда он узнал, что не сдал курс, то страшно возмутился. Его же не предупредили, что на экзамен надо приходить! С тех пор в моем описании курса появился дополнительный пункт «неявка на экзамен без уважительной причины ведет к несдаче предмета».

Как любое учреждение сферы обслуживания, западный университет действует по принципу «клиент всегда прав». В конце семестра студенты пишут отзывы на курс. Получив негативное замечание, преподаватель обязан заполнить еще одну официальную бумагу — как он собирается реформировать курс, чтобы не допустить подобного отзыва в дальнейшем. И неважно, если замечание будет от вечно сонной двоечницы и будет звучать как «ну, курс вообще был ничего, но как-то не очень вставляло». Долг преподавателя — сформулировать четко и конкретно, что он будет делать, чтобы избежать подобной критики.

Западный профессор должен быть скромен, приветлив и доступен. Моего коллегу регулярно отлавливают студенты, почему-то всегда около туалета, и заводят с ним долгие разговоры. Коллега надевает на лицо мас­ку светлого энтузиазма и послушно разговаривает, иногда по двадцать-тридцать минут. Я не знаю, как выдерживает это испытание его мочевой пузырь. Зато никто не сможет обвинить его в том, что он невнимателен к нуждам студента.

Любовь последняя, заря вечерняя

В России бытует представление, что на Западе под воздействием злых феминисток романы между студентами и преподавателями стали невозможны. Это не вполне соответствует истине. Слишком глубоко заложен в человеческой психике архетип оратора-златоуста и его юной поклонницы, романтический союз зрелой мудрости и молодого энтузиазма, чтобы его могли сжечь дотла любые идеологические нововведения.

Однако современность все-таки накладывает свою лапу на вечный сюжет Мазепы и Марии. При новом порядке вещей любой университетский «сир», который решит связаться с юной поклонницей, по определению ставит себя в опасное и зависимое положение. Даже при полном согласии сторон роман надо будет всячески скрывать, ибо отношения между преподавателем и студенткой противозаконны. Так что никаких публичных вальсов не будет. Обычные посиделки в вечернем кафе в центре города могут подвести влюбленных под монастырь, как это случилось с одним моим харизматичным коллегой. Кстати говоря, его студентка была старше его на пару лет.

Если же что-то в этом тайном романе пойдет не так, «Мария» может обратиться в дисциплинарную комиссию и обвинить «Мазепу» в домогательствах и в психологическом насилии. И ее голос — голос зависимого и нижестоящего — будет гораздо сильнее любых доводов профессора. А у дисциплинарной комиссии тяжелая рука.

Поэтому большинство моих западных коллег всегда начеку. Ни одному из них не придет в голову беседовать со студенткой наедине при запертых на ключ дверях и давать некие оценочные, пусть даже самые позитивные, характеристики внешности девушки, с которой его не связывают романтические отношения. В условиях западного университета назвать студентку красоткой и поцеловать в щечку — это не милый старомодный флирт, а смертельная игра в русскую рулетку. Даже в женских туалетах там висят плакаты, зовущие сестер по гендеру искоренять проявления сексизма, харассмента, лукизма и гендерной дискриминации. И всегда есть риск, что соблазнительная «красотка» вдруг расчехлит автомат и насмерть уложит его этим страшным волапюком.

Так работает диктатура слабого, охватившая сегодня западные и южнокорейские университеты. Как многие мои коллеги, я часто раздражаюсь на этот «дивный новый мир», который заставляет меня возиться с безнадежными лоботрясами, оказывать подчеркнуто вежливое внимание очередному студенту-трансгендеру и избегать замечаний о лишнем весе северокорейского руководителя в присутствии вечно жующей девушки весом крепко за сто кг.

Но потом я вспоминаю, что новый мир все-таки имеет свои плюсы.

Благодаря новой политике демократической открытости ко мне сегодня подошла после лекции не только осточертевшая прогульщица с сообщением о своих месячных, которые помешали ей посетить мою лекцию на прошлой неделе, но и застенчивый первокурсник, оказавшийся большим умницей, с которым мы смогли обсудить интересный проект. Пятнадцать лет назад, когда университет Корё был царством конфуцианской иерархии, у студенток не было ни месячных, ни панических атак, ни «стрессов первого года». С другой стороны, и такой студент тихо прятался бы в заднем ряду.

А главное, когда меня злит новый мир, я вспоминаю свои студенческие и аспирантские годы. Вот такого же «наполеона», преподававшего у нас археологию, орущего на студентов и гонявшего их по пять раз пересдавать его предмет, каждый раз с новыми, неожиданными требованиями — ему очень нравилось изводить людей. Вспоминаю старого сатира-преподавателя, к которому девочки ходили сдавать зачеты обязательно в коротких юбках и с низкими декольте, — скромных он не жаловал. Вспоминаю преподавателя, которому почему-то казался смешным цвет моего свитера и который находил крайне остроумным называть меня из лекции в лекцию «девочка в полосочку».

Вспоминаю, как уже в 1990-е годы в южнокорейской аспирантуре преподаватель вызвал меня в кабинет по какому-то вопросу и во время разговора попросту засунул руку себе в штаны и стал с ухмылкой почесывать свое хозяйство.

На Западе и в Южной Корее эти типы испарились, ушли в безвозвратное прошлое, унося с собой боль и унижение нижестоящих. Новые правила жизни логичнее и гуманнее. Ни наполеонам, ни сатирам, ни просто хамам здесь не место, и это хорошо.

Татьяна Габрусенко, историк-кореевед,
профессор Университета Корё (Южная Корея)