Лингвист Сергей Лёзов, профессор Института классического Востока и античности Высшей школы экономики, продолжает рассказывать об исследованиях арамейского языка (предыдущие публикации: [1], [2]).
Сегодня в третьей колонке «Записок филолога» я поделюсь впечатлениями о лексике туройо, а там, быть может, доберемся и до грамматической структуры этого бесписьменного языка. Можно сказать, что туройо по отношению к классическому сирийскому — это как испанский по отношению к литературной латыни рубежа христианской эры. Кастильский диалект испанского, ставший основой литературного испанского (castellano), — потомок вульгарной иберийской латыни, «сестры» италийской латыни, которая была разговорной основой литературной латыни. А грамматику туройо можно осмыслить как результат естественного развития языка, «сестринского» по отношению к разговорной основе классического сирийского (и, скажем так, «кузины» древнееврейского и классического арабского).
Что же касается лексики… Дело в том, что до второй половины VII века н. э., то есть до арабских завоеваний, непосредственный предок туройо жил в окружении других арамейских языков. Немного упрощая, можно сказать: в ту пору оседлое население Плодородного Полумесяца и окрестностей говорило преимущественно на арамейских языках, а кочевое — на арабских. Одно время по Турабдину проходила граница Византии и иранского государства Сасанидов, однако, судя по всему, в этих краях в ту пору еще не бытовал предок современного северного курдского (курманджи; о нем я еще буду говорить). С приходом арабов, около 650 года, ситуация изменилась. В VIII веке в ономастике Верхней Месопотамии заметно прибавилось мусульманских имен. Я пока не могу проследить подробностей того, как шла ранняя исламизация и арабизация Восточной Анатолии, однако у меня есть важное свидетельство раннего и тесного языкового контакта: в туройо есть древний слой хорошо адаптированных арабизмов, причем и в базовом лексиконе, и в культурном. Вот несколько примеров арабизмов из базового лексикона, то есть простых и повседневных слов, минимально связанных с определенным типом культуры: грудь, грудная клетка — ṣadro, маленький (и дитя, ребенок) — naʕimo, дети — naʕime, сухой — našifo, холодный — ǧamudo, животное — ḥaywan, фрукт — fekiye. Исконно арамейских слов для этих понятий (мы их знаем из классического сирийского) в туройо не сохранилось.
Перейдем к менее «базовой» лексике. К примеру, глагол ‘думать’ заимствован из арабского. Когда я работаю с Ильясом Ираном, филологически одаренным человеком и моим главным помощником в расшифровке полевых записей, я то и дело говорю ему: ṭrayli mətfakarno ‘дай мне подумать’. И он отвечает: mətfakár ‘думай!’. Mətfakarno ‘я думаю’ — заимствование анатолийского арабского tfakkar с тем же значением, полностью адаптированное к глагольной морфологии туройо. Тут приходит в голову, что глагола, у которого первым (то есть самым главным) синхронным значением было бы ‘думать’, нет и во многих древнеписьменных языках с большими корпусами. Скажем, в старовавилонском языке (это аккадский язык Вавилонии примерно в 1800–1600 годы до н. э.) с его корпусом в шесть тысяч опубликованных писем и тысячами других текстов, включая литературные, в том числе Законы Хаммурапи и Эпос о Гильгамеше, — такого глагола нет. Илья Архипов, мой многолетний товарищ и соавтор по старовавилонским штудиям, предлагает мне перифрастические и метафорические экспоненты для ‘думать’ в старовавилонском — šitūlum, букв. ‘спрашивать себя’, то есть ‘размышлять’, и ina libbi-šu qabûm — ‘сказать в своем сердце’. Так же будет и по-древнееврейски: ʔāmar nāḇāl b-libbō ‘сказал глупец в сердце своем’ (Пс 53: 2).
Кстати, ‘говорить, разговаривать’ (но не ‘сказать что-либо кому-либо’) в этом языке — тоже арабизм. ‘Я говорю’ — məǧġəlno, производное арабского корня šġl ‘работать’, которое в некоторых анатолийских диалектах арабского приобрело значение ‘говорить’ — и оттуда было заимствовано в туройо, став в нем главным экспонентом понятия ‘говорить’. Семантический механизм этого сдвига я не берусь описать. И даже глагол ‘верить’ в туройо — арабизм. ‘Я верю’ — mətyaqanno, адаптация арабского глагола tyaqqan.
В Турабдине и сейчас живы анатолийские арабские диалекты. Нынешний Мидьят, центр Турабдина, получился из слияния двух городков — собственно Мидьята (он известен из письменной традиции с первого тысячелетия до н. э.), который до геноцида 1915 года был преимущественно христианско-арамейским, и мусульманского арабского Эстеля, примерно в пяти километрах к западу. (Сейчас соединяющая их дорога превратилась в большую торговую улицу, я по ней бегаю после работы: от христианского Старого города до арабского и обратно.) Цепочка арабских деревень идет от Эстеля на запад, к провинциальному центру Мардину. Этот город преимущественно курдский, с примерно третью арабоязычного населения.
Но с некоторых пор в арамейских деревнях Турабдина нет живого контакта с арабским, зато повсеместно присутствует курманджи, северный вариант курдского. Как известно, национальная политика Турецкой республики направлена на унификацию населения и ассимиляцию меньшинств, на то, чтоб сделать их по возможности «невидимыми». Поэтому мы не знаем числа носителей курманджи в Турции. По разным оценкам, это от восьми до пятнадцати миллионов человек. Надо иметь в виду, что большой иранский язык курманджи, в сущности, столь же бесписьменный и некодифицированный, что и реликтовый арамейский язык туройо. Существует современный письменный вариант курманджи, чье возникновение связано с именем курдского политика и писателя Камурана Али Бедир-Хана (1895–1978). Бедир-Хан, в частности, создал грамматическое описание курманджи и словарь (то и другое — на французском). Однако литературным языком пользуется лишь интеллигенция, озабоченная созданием и поддержанием общенационального койне. В большинстве своем турецкие курды вообще не имеют дела с текстами на курманджи. Их родные языки — это диалекты разных районов Курдистана, в пределе — говоры отдельных деревень. Между диалектами есть заметные различия, вплоть до низкого уровня взаимопонимания между носителями говоров юго-восточной и северо-западной окраин турецкого Курдистана. И я вижу, что, к примеру, глагольная морфология курманджи в Мидьяте и курдских деревнях Турабдина существенно отличается от той, что была принята для литературного языка, основанного на диалектах Джизре и Ботана, к востоку от Турабдина.
Я не знаю, когда начался контакт между предками туройо и курманджи. По некоторым данным, курдские племена стали продвигаться в Восточную Анатолию из Ирана в VIII–IX веках н. э. Принято считать, что около 1230 года, во время монгольского нашествия, Диярбакыр, Мардин и Нусайбин уже давно были населены курдами. А наши с коллегами исследования показывают, что курдизмов в базовом лексиконе туройо несколько меньше, чем арабизмов, но иные из них заняли очень чувствительные позиции в словарном запасе, при этом некоторые так и не были до конца ассимилированы к звуковому строю туройо и его морфологии. Вот несколько примеров: duve ‘хвост’ (но семитское слово danwo ‘хвост’ сохранилось в некоторых говорах), pis ‘плохой’, raṣṭiye ‘правый’, čappiye ‘левый’, kazabe ‘печень’ (в говоре Мидьята – семитское слово qanyo).
Интересны экспоненты ‘женщины’ и ‘жены’ (в ряде случаев они общие для двух понятий, как Frau в немецком), разнящиеся по диалектам туройо: aṯto (арамейское слово), ḥurma (aрабизм), žənke (курдизм), pire (курдизм, букв. ‘старушка’, но теперь уже просто ‘женщина’).
Недавно мы расшифровывали запись сказки о том, как бездетная женщина с горя удочерила курочку, и там читаем (точней, слышим):
W i žənke koḥəzyola farručke xwəške — «и (бездетная) жена находит прекрасного цыпленка».
Тут только одно этимологически арамейское слово: koḥəzyola, букв. ‘она видит/находит себе’, ну и союз w ‘и’. Žənke — это ровно «как по улицам Киева-Вия ищет мужа не знаю чья жинка»; индоевропейский корень с индоевропейским уменьшительным суффиксом, уже семантически стертым (как русское девочка и украинское жінка). Хwəške ‘прекрасный’ — тоже иранизм. Farručke ‘цыпленок’ — арабизм с иранским (и индоевропейским) суффиксом (в курманджи такого цыпленка нет).
А всё вместе — это туройо.
Когда мы обсуждаем проблемы лексики туройо с Ильясом, он иной раз замечает:
Balki fawdo yo, bas latyo nuxroyo — «Быть может, это и неправильно, но (нам) оно не чужое».
У автора « (и, скажем так, «кузины» древнееврейского и классического арабского)». Извините, коллеги, может кто подскажет. А была ли исходно высокая арабская культура до эры арабских завоеваний? Ведь как бы арабские завоевания представляются аналогом скорее монгольских — массы кочевников с края Ойкумены? Никому же не приходит в голову говорить о монгольской культуре … кроме организации армии и ямской службы? Ведь кроме достаточно удобной системы ислама сами арабы ничего не несли вроде. Правда, их завоевания по жестокости и разрушительности с монгольскими не сравнять.
Да, была поэтическая традиция и проч., но весь потенциал полнее раскрылся именно в это период, только не так, что они присвоили себе чужие изобретения и прикинулись высококультурной цивилизацией, как Вы хотите думать.
Согласно Гумилеву младшему кочевники являются разработчиками специальной культуры — культуры массовых перемещений, культуры мобильности. Кроме того, нельзя не отнять у Чингизхана нетривиальных достижений в государственном строительстве, в частности в мерах против коррупции. Что касается жестокости, а кому она была не свойственна в то пассионарное время? Время перемен …
Естественно, культуры мобильности, организации конных масс, ямской службы. Не напрасно, многие татарские роды укоренились при Московском дворе. Но по уровню жестокости, если судить по разноплеменным летописям, монголы, действительно, первенствовали. И по коварству тоже, и первые чингизиды, и их потомки. Но это тоже можно отнести к специфической культуре