Продолжаем публикацию очерков Сергея Лёзова, профессора Института классического Востока и античности Высшей школы экономики, посвященных изучению редких языков. См. предыдущие заметки цикла: «Истоки и Подлинное, или Мифы, которыми мы живем» [1], «Арамейский — язык без армии и флота» [2], «Усыновление цыпленка (о лексике туройо)» [3]. Сохраняем авторскую пунктуацию.
Я было собрался написать, в продолжение «Записок филолога», научно-популярную статью об арамейском как родном языке Иисуса из Назарета. Но в начале июля, почти неожиданно для себя, я оказался в Турабдине на полевой работе с языком туройо и быть может с курманджи, и это надолго. А прямо отсюда надеюсь попасть в Сирию, к носителям западного арамейского.
Вы знаете, иной раз популярную работу написать трудней, чем текст с изложением новых наблюдений. Урывками, после работы с информантами, я этого точно не потяну. Поэтому с арамейским Иисуса подождем до моего возвращения домой, а пока я набросаю мемуар о своем знакомстве с арамейским и некоторые соображения о том, как я понимаю нашу работу — описание бесписьменных угрожаемых языков.
В начале своих семитских штудий я обнаружил, что трехтысячелетняя история арамейского языка не описана. Просто наткнулся на этот факт, когда знакомился с языком, читая в РГГУ студентам-лингвистам библейский арамейский. И тут — уж я не знаю почему — мой товарищ Леонид Коган предложил мне заняться арамейским блоком в русскоязычном томе «Семитские языки» (из серии «Языки мира»), под его, Когана, редакцией. Видно больше некому было предложить. Около десяти лет мы с коллегами работали над этим томом, он вышел в 2009 году. Несколько статей мы с Лёней написали вместе, по принципу «Лёзов пишет морфологическую семантику и синтаксис, а Коган — всё остальное», так это и объяснено во введении.
Вот тут-то я впервые познакомился с классическим сирийским и туройо, да и с другими арамейскими языками, живыми и мертвыми. То есть мне пришлось начать с того, чем люди скорей подытоживают свою научную деятельность, — с больших описаний в справочном издании. Да, среди прочего я написал туда и обзорную статью «Арамейские языки», страниц под сто. Всё, что в этой статье сказано, я выучил, пока работал над ней, но в итоге я пришел к новым наблюдениям, а главное — у меня сложился свой образ истории арамейского.
И появилось убеждение в том, что историку арамейского имеет смысл быть может не только отдельные факты выковыривать из древних корпусов и спорить об интерпретации некоторых алфавитных знаков в ранней эпиграфике, а начать работу исходя из современного состояния языков изучаемой группы, двигаясь отсюда в глубь времен. (Эти темы я немного затрагивал в первых двух заметках этой серии.) Современное состояние — это то, что наверняка можно понять. И при поверхностном знакомстве с современными арамейскими языками (они практически все бесписьменные и угрожаемые), которое сложилось, пока я работал над томом «Семитских языков», мне стало понятно, что ключ к истории арамейского глагола — это туройо в Верхней Месопотамии (где я сейчас пишу эти строки) и западный арамейский в горах Каламуна в Сирии (где с божьей помощью я надеюсь быть в начале сентября). А история языка — это прежде всего история его глагола. Ведь глагол — это живое сердце языка.
Поняв это, я стал преподавать туройо своим студентам в РГГУ с весеннего семестра 2009 года. Со временем некоторые из них стали моими коллегами и участниками экспедиций в Турабдин (впервые мы там побывали уже два с половиной года назад). Потом, точно таким же способом, я стал преподавать-изучать и западный арамейский, но пока что с меньшим успехом, чем туройо.
Что касается туройо, я довольно быстро собрал тот минимум сведений о глаголе этого языка, который нужен для исторической работы (точней, так мне казалось). За это время я успел полюбить туройо, то есть почувствовал и принял вызов этого языка. Он нуждается в стандартном описании. А если не мы, то кто же. А если не сейчас — то уж скоро будет нечего описывать.
Что такое стандартное описание? Это три вещи, которые должны быть созданы в определенном порядке.
1) Большая текстовая база данных с морфологической и лексической разметкой. Примеры — Bible Works, Accordance и Perseus (для классических языков/корпусов — древнееврейского и греческого), British National Corpus (для живого британского английского конца XX века).
2) Словарь, создаваемый на основе корпуса. Но для бесписьменных языков тут допустима и элицитация. Например, когда сведений о значениях конкретного слова (в особенности глагола) не хватает, можно получать их непосредственно от носителей.
3) База данных и словарь дают опору для создания грамматики. Сразу признаюсь, что для меня грамматика — это не только фонология и морфология, но — и прежде всего — морфологическая (и, шире, грамматическая) семантика глагола, подлинная «живая вода» языка. То есть тут наш глагольный словарь «перетекает» в грамматику. В более скучных терминах: мы исследуем то, как лексическое значение конкретного глагольного корня реагирует на конкретную морфологическую форму, как они взаимодействуют и что получается в итоге.
Приведу один простой пример — тот факт грамматики туройо, который в свое время и побудил меня заняться этим языком, так как за этим фактом стоит нетривиальная диахроническая ретроспектива. В простом прошедшем времени (или «претерите») выбор морфологической формы глагола зависит от того, переходный это глагол или нет, то есть от его значения переходности. Если обозначить, по традиции, три согласных семитского (в частности, арамейского) корня символами q-t-l, то основа непереходного претерита — qātīl— (исторически это прилагательное, образовывавшееся от непереходных корней), а личные окончания — это слегка сократившиеся личные местоимения в именительном падеже. Скажем, непереходный корень n-f-q значит «выходить». «Я вышел» — nāfə́q-no, где окончание —no — это редуцированная форма местомения ono ‘я’.
У переходных же глаголов основа претерита — qtīl— (исторически это пассивное причастие), а личные окончания — это исторически предлог L— ‘у (кого-либо)’ с притяжательными местоимениями (можно сказать, что это местоимения в родительном падеже). Возьмем переходный корень n-š-q ‘целовать’. Скажем, nšə́q-li («я поцеловал») когда-то, в первой половине первого тысячелетия нашей эры, значило «у меня [то есть ‘мной’] поцеловано». А как мы скажем «я поцеловал ее?» Мы скажем nšīq-ṓ-li, что исторически значит «она у меня поцелована», то есть вставленное внутрь глагольной формы —ṓ— указывает на ту, кого я поцеловал.
Такого рода различия в формах прошедшего времени глаголов в зависимости от значения переходности обычно называют «расщепленной эргативностью», хотя формальное определение эргативности звучит иначе. И размышления о том, почему так получилось, ведут нас в глубины истории арамейского языка.
Осталось рассказать, какие из тех трех элементов стандартного описания, что я перечислил, имеются для туройо.
1) Участники нашего сообщества уже четвертый год работают над текстовой базой туройо, и на некотором уровне дело идет к концу. В частности, почти все полевые тексты (это около 800 тыс. слов) набраны и доступны для поиска по леммам и некоторым грамматическим тэгам.
2) Настоящего словаря туройо в мире нет. Это задача, требующая ума, таланта, любви, такта и времени. Ну и денег, конечно.
3) Как обстоит дело с описанием грамматики? Немецкий диалектолог-арабист Отто Ястров еще в 1967 году опубликовал описание фонологии и морфологии диалекта деревни Мидын. Это периферийный диалект, утративший некоторые грамматические черты, важные для понимания истории туройо и арамейского вообще. Для других диалектов нет описаний такого же уровня. В 2016 году немецкий семитолог Микаэль Вальтисберг опубликовал книгу «Синтаксис туройо». Ее корпус невелик, это часть опубликованного материала по разным деревенским диалектам. Я бы считал ее первым подходом к работе над морфологической семантикой глагола и синтаксисом этого языка.
Резюмировать можно так: на фоне других бесписьменных языков Ближнего Востока (прежде всего арабских диалектов и разных говоров курманджи) туройо описан неплохо. Однако это ниже тех стандартных требований, которые имеет смысл предъявить к описанию угрожаемого языка в XXI веке. Язык этот скоро умрет, как и его носители, и мы — его исследователи (каждый в свое время). Для небытия (а это синоним вечности) останется ровно то немногое, что мы сумеем сделать.
я всегда думал, что арамейское qtīl-lī [killed-to.me] ‘я убил/I have killed’ очень похоже на грузинское მომმიკლავს mo-mi-ḳlav-s [PF-to.me-kill-3sg] ‘я убил/I have killed’. ареальное сходство??
https://www.academia.edu/38183650/Georgian_verbs_-_control-volition_trumps_transitivity.pdf