Между прочим, фронтовики, которых я знал, не любили рассказывать про войну. И это при том, что все они считали ее главным событием своей судьбы. Все они ценили человеческую жизнь, а на фронте им приходилось убивать. Если бы они не убивали, убили бы их. Людям чувствительным война нанесла пожизненную травму.
Отец моей первой жены, Александр Устинович Троянкер, освобождал от немцев Прагу на танке, потом работал в ведомственном Институте связи, заведовал там лабораторией. Я не большой ценитель мужской красоты, но на А.У. хотелось смотреть и мне. А что уж там говорить про женщин — они заглядывались на него, даже когда ему перевалило за семьдесят. Он всегда находился в процессе оказания помощи — своим местечковым полубезумным сестрам, сослуживцам, людям совсем сторонним. В семье было три Александра, но только А.У. соответствовал семантике этого славного имени — Защитник Людей.
Старшего брата А.У., Бенедикта, корпусного комиссара с тремя ромбами, расстреляли в тридцать восьмом году, но А.У. отличался прекраснодушием, оставался убежденным коммунистом и потому смело входил в высокие кабинеты. Он считал себя советским человеком, власть тоже была советской, и он не видел никаких резонов сторониться ее. Его искренность обезоруживала даже циничное начальство — люди, за которых он просил, получали квартиры, путевки, материальную помощь. А.У. обладал оптимистическим и несердитым взглядом на окрестности и, только когда дома за обедом подавали постные щи, ворчал: «Опять Освенцим…» Проворчав, принимался увлеченно хлебать.
А.У. был сугубо гражданским человеком. Тем не менее он был награжден орденом Красной Звезды. Вот что написано в наградном листе (пунктуация сохранена): «Сам лично тов. Троянкер проявляя смелость и отвагу ворвался первым в населенный пункт, подавил своим танком 4 фаустника 3 автомашины до 15 чел. пехоты пр-ка, тем самым обеспечил продвижение наших частей вперед».
При жизни старшины Троянкера я этого наградного листа не видел; за что он получил свой орден — не знал. Из военного опыта он воспроизводил только один рассказ — но не про войну, а про то, как он туда ехал. Поезд едва тащился, стояли долго, жрать было нечего. И вдруг в качестве пайка выдали черную икру — от пуза, но без хлеба. Выходцы из пустынной Средней Азии никогда икры не видели, они наполнили ею до краев котелок и стали варить на костре. Вот умора! Судя по рассказам А.У., дальше никакой войны не случилось — дальше прямиком въехали в Прагу, где его встречали цветами благодарные чехи.
Во время своего рассказа Александр Устинович всё время почесывался. Когда он вспоминал про войну, у него неизменно разыгрывался приступ псориаза.
***
Отец моего школьного друга Миши, Михаил Сергеевич Бобылёв, был фронтовик с орденом Красной Звезды, артиллерист с обмороженными в Сталинграде ступнями, из-за которых ему приходилось носить просторные опорки на толстой стеганой подошве. Рубашка же на нем была неизменно офицерская, защитного от фашистов цвета. Михаил Сергеевич гордился своими усиками, ибо усы были ему положены, он носил их по праву — ведь он служил в гвардейской дивизии. Михаил Сергеевич был невысок, обладал поджарым и жилистым телом — со спины его принимали за подростка. Еда откладывалась у него не в животе, а шла на возобновление рабочих жил. М.С. аттестовывал себя так: «Маленькая собачка — до старости щенок». У него же самого было две кошки, с которыми он любил полюбезничать.
Михаил Сергеевич был увлеченным курильщиком — всегда с папиросой, сигаретой, трубкой, а то и с сигарой. Поскольку советские табачные изделия оказывались обычно сыроватыми, он покупал сразу несколько пачек, открывал их и клал сушиться на батарею. М.С. коллекционировал табаки, а когда мы стали постарше, угощал нас диковинными марками, которые давным-давно не производились. От прошедшего времени запах выветривался, все сорта были вкуса жженой бумаги. Но Михаил Сергеевич помнил, каким этот вкус когда-то был, и от его красочного описания ты тоже начинал ощущать разницу в ароматах.
Михаил Сергеевич любил что-нибудь починить; он был инженером и изобретателем, имел патенты и дипломы, но нравом отличался независимым — с начальством не уживался, должностей не достиг. Про войну он прочел всё, что можно было прочесть — как документального, так и художественного, но считал, что про его войну еще не написано. Сам же он рассказывал про войну только байки. Как-то раз речь зашла про «Жизнь Клима Самгина»; я признался, что не осилил эпопею. Он же ответствовал, что не мог не дочесть этот роман: как-то выдалась на войне пара спокойных недель, когда его взвод стоял в брошенном деревенском доме, где он и обнаружил единственную книгу — а именно «Самгина». «Делать было нечего, вот и прочел. Я был мальчишкой, командовал взводом, мои солдатики — крепко старше меня, некоторые посидели в тюрьме. Они у меня за спиной стояли; я прочитывал страницу, вырывал ее и отдавал им на самокрутки». Думаю, что каждый писатель может только мечтать о том, чтобы его произведение пользовалось таким успехом.
Или вот еще про Сталинград. Полк Михаила Сергеевича после боя ушел, а сам он не успел — остался с обмороженными ногами в деревне, заваленной трупами немцев. Что делать, когда тебе двадцать пять лет, холод до костей пронимает и жить хочется? Что-то делать всё равно нужно. Вместе с таким же бедолагой решили взорвать немецкую пушку. Закоченевшие трупы немцев прислонили к домам — чтоб от взрыва наземь попадали, чтобы веселее стало. Один особенно запомнился — с зонтиком в намертво сжатых пальцах. Запалили бикфордов шнур — а тут «Виллисы» с советским начальством. Подельник убежал, а Михаилу Сергеевичу ноги не позволили. А он еще поверх красноармейской формы немецкую шинель напялил — для тепла. Из машины выскочили готовые к расправе люди, но М.С. успел доложить обстановку, а шнур сам собою погас — не то всем бы головы посносило. Вот умора!
По праздникам М.С. любил угостить Мишиных друзей честной водкой, закусывать же приступал с красной икры, а не с ржавой селедки. «Это наследие военное, там никогда не знаешь, когда убьют, мы всегда начинали обедать с того, что повкуснее».
Когда мы отправлялись после угощения проветриться и уже спускались по лестнице, Михаил Сергеевич всегда стоял у открытой двери и печально смотрел нам вслед, наперед зная, что мы уходим от него всё дальше и дальше.
***
В «Боевом киносборнике» № 5 (1941 год) показан летчик, благостно отдыхающий возле своего истребителя после выполнения боевого задания. Он лежит на траве и читает «Сентиментальное путешествие» Стерна. В тот год Британию и СССР называли в отечественном документальном кино «двумя великими демократическими державами».
Летчик наслаждался немыслимым заграничным путешествием и изысканными чувствами замшелого англичанина, а в это же самое время моя бабушка Аня жгла в арбатском дворике семейные документы — не хотела, чтобы они достались немцам. И еще в это же самое время некий московский дантист отказался лечить зуб девочке Рае. Дантист сказал ей, что ее всё равно убьют и нечего заморачиваться с лечением. Поэтому он просто вырвал этот зуб с корнем. Девочка Рая плакала от обиды и боли, но осталась в живых и через полтора десятка лет вышла замуж за моего родного дядьку по имени Витя. Искусственный зуб из нержавейки ей вставил уже другой врач. Бабушка Аня восстановила документы и умерла много лет спустя.
Немца прогнал тот самый летчик, которому по настоянию режиссера пришлось сделать вид, что он умнее самого себя. Но это не помешало ему прогнать немца к чертовой матери.
Александр Мещеряков