О Герцене нельзя сказать, что он «забыт». Скорее — он кажется фигурой, окончательно отошедшей в историю. Это можно заметить в том числе и по тому обстоятельству, что его не пытается символически присвоить ни одна из современных влиятельных политических или общественных групп.
А ведь столетний юбилей Герцена, в 1912 году, вызвал именно состязание разных сил, отстаивавших право числить его среди «своих», — от кадетов до большевиков, — и известная любому человеку с советским прошлым статья Ленина «Памяти Герцена» была как раз одним из ходов в том противостоянии, следствием решения Ленина «не отдавать» Герцена оппонентам, отстаивать его место именно в революционном пантеоне — и в конце концов едва ли не привести его под знамена Первого Интернационала (с чем и связана своеобразная ленинская трактовка «Писем к старому товарищу», ставшая затем на десятилетия обязательной).
Ленинское решение сыграло большую роль в посмертной судьбе Герцена — к концу 1930-х годов он окончательно вошел в советский канон, чтобы стать, наряду с декабристами, для советских интеллигентов последующих лет «разрешенным другим». Подобно тому, как, живописуя декабристов и Пушкина, можно было с законными основаниями любоваться дворянской культурой и воспевать аристократизм, принципы чести и проч., так и Герцен оказывался своеобразной возможностью инакомыслия без радикального протеста.
Правда, этот своеобразный статус повлек и свои последствия — с концом советской эпохи угас и интерес к Герцену. Он оказался частью того наследия «революционной мысли», которая волновала своим полудозволенным инакомыслием — и которая оказалась всё равно частью именно «советского» наследия в рамках обрушения последнего.
Если двухсотлетие Герцена прошло довольно тихо, ограничившись несколькими конференциями да сборником трудов, то 150 лет со дня его смерти, пришедшиеся на январь этого года, и вовсе остались практически незамеченными. Собственно, нас ведь совсем не удивляет отсутствие заметных юбилейных торжеств вокруг памятных дат Писемского или, например, Боборыкина — вот и Герцен незаметно оказался если не в том же ряду, то по соседству с ним.
Впрочем, эта относительная тишина, быть может, ему и на пользу — это возможность отстраниться от недавних расхожих образов и затем уже вернуться к Герцену как к новому, малознакомому собеседнику.
Размышляя о причинах падения популярности Герцена среди русской радикальной молодежи, замечательный русский литературовед начала прошлого века Нестор Котляревский в числе прочего отмечал и неготовность, и нежелание издателя «Колокола» стать вождем, учителем — в смысле того, кто дает простые и ясные наставления, куда двигаться, к чему стремиться, как жить.
Действительно, простота и определенность были присущи исключительно отрицательным целям Герцена: уничтожение крепостного права, публичный и справедливый суд, свобода слова. То же, что вошло в историю под названием «русского социализма» и преемниками чего стали народники, для Герцена сохраняло замечательную неопределенность как образа будущего, так и конкретных средств, ведущих к цели. Так, примечательно, что в 1864 году в беседе с Самариным он соглашался видеть свой желаемый идеал аграрных преобразований в России в аграрной реформе, объявленной в Царстве Польском. А в 1865 году он до некоторой степени всерьез размышлял о возможностях перенесения своей деятельности в Россию в связи с ожидаемой отменой предварительной цензуры.
Разумеется, это никак не о том, чтобы представить Александра Ивановича в виде сторонника «умеренности и прогресса»: если иногда он выступал в подобном духе, то гораздо проще подобрать большую коллекцию суждений прямо противоположного плана. Толстой говорил о Герцене в 1905 году: «Как Герцен полвека назад писал о том, что теперь нужно! <…> Под „социалистом“ он понимал не что-нибудь определенное, вроде нынешних социал-демократов, но человека, который видит несправедливость экономического положения и хочет равенства»1.
Здесь стоит остановиться на природе герценовского протеста в адрес «Запада», его негодования по поводу «буржуа» и «мещанина». Негодование возникает и остается в силе вплоть до конца жизни Герцена, не столько по поводу существующего вопиющего социального неравенства — он ведь не только хорошо о нем знал задолго до того, как оказался во Франции, но и мог вполне наблюдать его в России, — сколько по поводу душевной самоуспокоенности. В «буржуа», в «мелком лавочнике», как и в почтенном французском ораторе или публицисте, его возмущал покой; не только отсутствие беспокойства совести по поводу социальной несправедливости, но и готовность воспевать это положение вещей именно как справедливое — и животная злоба, просыпающая в том же умиротворенном буржуа при малейшей тени возможности поколебать его положение.
И при этом в рядах самих «социалистов» Александр Герцен был скорее enfant terrible — ведь для современников и ближайших потомков «главной» его книгой был сборник эссе «С того берега», высоко ценимый, например, Константином Леонтьевым. Ценимый за кажущуюся «парадоксальность»: отказ от попыток объявить историю «на своей стороне», утверждение открытости будущего — и что оно не дает никаких гарантий осуществления надежд.
И теперь, возвращаясь к началу разговора, — мне думается, что трудно найти автора, по самому существу своей мысли более близкого к нашему времени, чем Александр Герцен. Не верящий в «большие идеи» и готовый критически пересматривать свои собственные воззрения — и при этом совершенно свободный от всякой примеси цинизма. Ироник, которому ирония не служит самозащитой от восприятия несправедливости — и вместе с тем для которого ключевым, независящим от всего прочего остается восприятие именно личной, человеческой порядочности. Для которого личная честность и искренность не оправдание, но непременное условие. Как говорили в старину — «человек с живым нравственным чувством», избавлявшим его от морализаторства. Живущий на сквозняке истории.
Андрей Тесля, канд. филос. наук, ст. науч. сотр.,
научный руководитель Центра исследований русской мысли
Института гуманитарных наук Балтийского федерального университета
им. Иммануила Канта (Калининград)
1 Маковицкий Д. П. Яснополянские записки. Запись от 22 октября 1905 г. Цит. по: Гусев Н. Герцен и Толстой // Литературное наследство. Т. 41–42. М., 1941. С. 518.
как то начинаю ждать сообщения, что Лука снял хату по соседству с Януковичем, а там решается вопрос о сроках новых выборов.
Полагаю, сегодня будут массовые гуляния — День Независимости Белоруссии — и как то уже почти не боюсь, что Лука начнет палить, а потом хватать и пытать