«Наш удивительный JBS»

Британский генетик и биохимик Джон Бёртон Сандерсон Холдейн (1892–1964) был ходячей энциклопедией и мастером эпатажа. Он известен своими работами по теории эволюции и происхождению жизни, однако был подкован в самых разнообразных темах, в диапазоне от античной философии до космологии. В юности ему одинаково легко давались математика и классические языки. Он просвещал пролетариат на страницах газеты Daily Worker, занимал видные посты в руководстве британской компартии и находился под вниманием контрразведки, однако положил партбилет на стол в конце сороковых. Последние годы провел в Индии, в которую влюбился на всю жизнь, когда отправился путешествовать по ней пешком, вместо того чтобы отлеживаться в госпитале после ранения на Первой мировой. Он вообще любил экспериментировать на себе и ненавидел рутину. На смертном одре сочинил юмористическую поэму о раке прямой кишки и завещал свое тело для медицинских исследований. Публикуем очерк Виталия Мацарского, посвященный этому неординарному человеку.

Джон Холдейн родился 5 ноября 1892 года, в День Гая Фокса, в Оксфорде. О своем отце он позднее отозвался так: «Тот родился с исторически помеченной Y-хромосомой. Иными словами, его предков по отцовской линии можно проследить до примерно 1250 года».

Отец, тоже Джон, но Скотт, был потомком шотландского рода и профессором физиологии Оксфордского университета. Нрава он был спокойного, придерживался умеренно либеральных взглядов и был целиком предан науке. Предан настолько, что многие эксперименты проводил на себе, а иногда и на собственных детях. Жена его, Луиза Кэтлин Троттер, происходила из старинного ирландского рода и придерживалась взглядов весьма правых, крайне консервативных, да еще и обладала крутым нравом, из-за чего в семье частенько возникали споры о политике. Кроме сына у них была еще и дочь Наоми, в замужестве Митчисон, позднее ставшая известной писательницей и описавшая в автобиографической повести семейную жизнь родителей. Среди друзей семьи был, например, датский физиолог Христиан Бор, отец Нильса Бора.

Джон-младший, которого мать, чтобы отличать от отца, звала Джеком, рос толстым увальнем. Физическая неуклюжесть компенсировалась рано развившимися умственными способностями. К пяти годам он уже читал в газете отчеты о заседаниях Британского общества содействия наукам. Очень быстро и навсегда запоминал стихи. Сам, еще до школы, выучил латынь. В школе завоевывал все призы по математике и физике, за что получил стипендию для поступления в Итон, одно из наиболее дорогих и престижных закрытых учебных заведений Великобритании.

В такого рода учебных заведениях процветали гомосексуализм и дедовщина. Новички становились «денщиками» старожилов, должны были чистить им одежду и обувь, убирать за ними и вообще выполнять обязанности прислуги за всё. За малейшую провинность ученики подвергались телесным наказаниям, и поначалу неуклюжего Джона пороли чуть ли не каждый день. Он ужасно страдал, умолял отца забрать его оттуда, но тот оставался неумолим. Считалось, что такое образование создает истинного джентльмена.

Джон попал в «денщики» к Джулиану Хаксли, пятью годами его старше, ставшему впоследствии известным биологом-эволюционистом, общественным деятелем и первым генеральным директором ЮНЕСКО. Хаксли позднее вспоминал, что еще 13-летним Холдейн отличался эксцентричным поведением и не по возрасту развитым интеллектом. Джулиан был, кстати, братом знаменитого позднее писателя Олдоса Хаксли, автора антиутопии «О дивный новый мир», а дедом их был Томас Генри Хаксли (в старой транскрипции — Гексли), соратник и пропагандист идей Чарльза Дарвина.

Со временем Джон к Итону притерпелся. Он вырос и еще прибавил в весе, так что связываться с ним стало себе дороже. Его даже избрали «капитаном» школы, и в этом качестве он общался с королем, когда тот посетил Итон. За команду регби он не выступал (в Итоне регби считалось игрой для аристократии, а футбол — для плебса), зато отличился в крикете, непостижимой британской игре, страсть к которой он сохранил на всю жизнь. Позже увлекся греблей.

Но главные его достижения были в физике, математике, языках и литературе. К окончанию колледжа в 1911 году, когда Холдейну исполнилось 18 лет, он свободно читал на латыни и греческом, отлично говорил по-французски и по-немецки, а также неплохо разбирался в химии. Стипендию для обучения в Оксфорде он получил благодаря успехам в математике. В Оксфорде он стал первым по математике, а также по философии и классическим языкам и даже подумывал, не заняться ли ими профессионально. Посоветовавшись с отцом, он так и поступил, с жаром погрузившись в древние языки и античную философию. К счастью, ненадолго. К языкам он вообще был очень способен. Говорят, что к концу жизни Холдейн мог читать оригинальные научные статьи на одиннадцати языках.

К науке Джона с младых ногтей стал приучать отец, так что уже в 1908 году он прочитал перед научным обществом колледжа доклад о дыхании. За год до того он рассказывал о червях-паразитах, а в 1910 году прочел там же доклад о структуре и функциях крови. В экспериментах отца он стал участвовать еще раньше. Джону-младшему только-только исполнилось четыре года, когда отец взял его с собой в шахту, где должен был определять качество воздуха. Малыш был сильно напуган, но отец продолжал таскать его с собой под землю, чтобы тот не боялся темноты и замкнутого пространства. Когда мальчик чуть подрос, отец поднимал его в шахте повыше и заставлял декламировать речь Марка Антония из пьесы Шекспира «Юлий Цезарь» (тот уже знал ее наизусть), пока сын не начинал терять сознание, надышавшись метаном. Тогда отец опускал его вниз, давал отдышаться и продолжал измерения. В шесть лет маленький Джон, высунувшись из окна лондонской подземки, ловил в бутылки воздух, чтобы потом определить степень его засоренности копотью.

Когда британское Адмиралтейство озаботилось совершенствованием водолазного снаряжения, Холдейна-старшего привлекли в качестве специалиста по дыханию и качеству воздуха. Все знали, что он спас немало человеческих жизней ценой жизни мышей и канареек, которых предложил брать в шахты в качестве индикаторов наличия там угарного газа. Уже была известна опасность кессонной болезни, и Холдейну нужно было разработать методику безопасного подъема водолазов на поверхность. В составлении соответствующих таблиц и расчетах к ним принял участие и 13-летний Джон-младший, за что ему было позволено спуститься под воду в скафандре на глубину около 12 м. Скафандр был ему велик, подтекал, и за проведенные на глубине полчаса вода успела подняться до уровня шеи, но его вовремя вытащили.

Холдейн очень гордился тем, что в 1911 году, когда он еще был в Итоне, ректор получил от его отца просьбу отпустить сына на лекцию, которую Джон-старший должен был читать перед физиологической секцией Лондонского королевского общества. Он писал, что присутствие сына необходимо, так как тот предложил важную для его результатов математическую формулу, справедливость которой сам Джон-старший отстоять не мог.

Несмотря на увлечение классическими языками и философией, Джон посещал лекции по зоологии и генетике, а дома, при участии сестры, проводил генетические эксперименты сначала над морскими свинками, а затем над мышами — и получил интересные результаты. Но тут началась Первая мировая война, и обучение пришлось прервать. Холдейн ушел в армию через два месяца после окончания курса. Ученой степени он так никогда и не получил, но позднее университеты всего мира присудили ему дюжину почетных степеней.

Холдейн поступил в элитный шотландский полк, в котором служили многие его предки, и оказался во Франции. Там он стал командиром небольшого подразделения, занимавшегося разработкой и испытанием новых взрывных устройств. Популярностью его подразделение не пользовалось, потому как после испытаний на противнике тот даже на самом спокойном участке фронта начинал злобно огрызаться и массированно обстреливать позиции англичан.

После первой же газовой атаки Холдейна отозвали в помощь отцу, разрабатывавшему противогаз на основе карбоната соды. В задачу Джона-младшего входило тестирование противогазов, так что он вдоволь наглотался хлора. Вскоре он вернулся на фронт, тут же попал под усиленный обстрел и был ранен в правую руку и левый бок. Все лазареты были забиты, и он сам отправился в тыл, где наткнулся на принца Уэльского, объезжавшего позиции на личном автомобиле. Тот и доставил Холдейна в госпиталь.

После выздоровления родственники пристроили его на должность при штабе, но Джон сбежал к себе в полк, который к тому времени перевели в Месопотамию. Там он был снова ранен, и его отправили на лечение в Индию. Не в силах усидеть на месте, он отправился путешествовать по стране пешком. Ел и пил то же, что и простые люди, но почти ничем не заболел, а перенес лишь легкую форму желтухи, да и ту списал на неумеренное потребление мяса. В Индию он влюбился на всю жизнь.

В январе 1919 года Холдейна комиссовали с 25-процентной инвалидностью.

Холдейн заявлял, что на войне был счастлив, так как ему очень нравилось чувствовать себя в постоянной опасности. Он позволял себе и более шокирующие заявления: например, что ему доставляла удовольствие возможность убивать, а однажды в автобусе он провозгласил: «Вон в том доме во время войны располагался бордель, где я потерял невинность». Эпатировать окружающих ему нравилось всю жизнь.

Оставаться без дела он, конечно, не мог и возобновил занятия наукой. Джон вернулся в Оксфорд и вскоре опубликовал несколько работ по генетике, а кроме того, занялся физиологией, проводя опыты на самом себе. В 1923 году он принял предложение перейти в Кембриджский университет и читать там лекции по биохимии. Тогда он встретил молодую журналистку Шарлотту Бёрджес, и у них начался бурный роман. Она была замужем. Последовал шумный бракоразводный процесс с участием частного детектива и выплатой компенсации обманутому мужу. Это бы еще куда ни шло, но в 1925 году начальство университета, сославшись на древнее уложение, требовавшее немедленного увольнения морально разложившегося сотрудника, решило выгнать его с работы. Холдейн воспротивился, подал апелляцию и дело выиграл. Его не только восстановили на работе, но и отменили то древнее уложение как вмешательство в личную жизнь. Этой победой он очень гордился.

Шарлотта, теперь Холдейн, ввела мужа в кружок интеллектуалов с весьма левыми взглядами. Многие были членами компартии Великобритании или поддерживали ее, а также сочувствовали Советской России — в тех кругах это было тогда модно. Этот кружок посещал, например, Энтони Блант, оказавшийся потом одним из членов знаменитой кембриджской пятерки советских шпионов наряду с Кимом Филби. От писателей Холдейн старался держаться подальше, особенно после того, как Олдос Хаксли изобразил его в одном из своих романов в виде прожженного материалиста, которого интересует только функционирование почек.

В Кембридже Джон стал правой рукой руководителя биохимической лаборатории, Фредерика Хопкинса, который позднее, в 1929 году, удостоился Нобелевской премии за открытие витаминов. В лаборатории Холдейн особо не преуспел. Коллеги говорили, что он был неспособен провести даже самый простой эксперимент, так как вел себя как слон в посудной лавке, но ценили его как ходячую энциклопедию.

В марте 1928 года Холдейн получил приглашение принять участие в Третьем съезде советских физиологов, биохимиков и фармакологов, намеченном на 28 мая — 22 июня в Москве. Он принял приглашение и отправился с женой в СССР. Там он познакомился со многими ведущими советскими учеными. Чуть раньше он встретился в Англии и подружился с работавшим с 1925 года в Германии Тимофеевым-Ресовским.

По завершении работы съезда по предложению Вавилова Холдейн выступил с докладами в его институтах в Москве и в Ленинграде. Были поездки по стране, посещения театров, музеев, Мавзолея — словом, полная культурная программа для иностранцев. Шарлотту свозили на фабрику «Красный Октябрь», где показали образцовые ясли. Позднее она язвительно заметила, что частнособственнический инстинкт даже в сознании малышей пока искоренить не удалось, так как каждый ребенок цепко держался за свой горшок.

Об СССР у Холдейна остались самые приятные впечатления (кстати, больше он туда никогда не ездил). Он всех уверял, что в Советском Союзе самые главные люди — это рабочие и ученые. После этой поездки он впервые попал в поле зрения британской контрразведки, MI5, которая стала вести за ним рутинный надзор — читать почту, слушать телефонные разговоры и подшивать их записи в досье. На всякий случай.

В Союзе Холдейн читал доклады о математической теории естественного и искусственного отбора, над которой он тогда работал. Очевидно, он понял, что в лаборатории ему ничего не светит, а потому взялся за применение к генетике математических методов (к математике он проявлял гораздо больше способностей). Первая его статья на эту тему вышла в 1924 году в трудах Кембриджского философского общества, а последняя — в 1934 году в журнале «Генетика». Этой серией работ он пытался, одним из первых, поставить на строгую математическую основу теорию эволюции Чарльза Дарвина. Весьма красноречивы подзаголовки некоторых его статей: «Влияние частичного самооплодотворения, инбридинга, ассортативного спаривания и селективного оплодотворения на состав менделевских популяций и естественный отбор», «Отбор и мутации», «Интенсивность отбора в зависимости от уровня смертности». Теперь считается, что Холдейн стал одним из родоначальников популяционной генетики, вместе с Рональдом Фишером и Сьюаллом Райтом.

Размышления над дарвиновской эволюцией неизбежно привели Холдейна к мыслям о зарождении жизни на Земле. Сам Дарвин не решился выдвигать какие-либо гипотезы в своих трудах, а высказал лишь смутную идею в частном письме другу, где предположил, что жизнь могла зародиться из неживой материи в «теплом прудике», но не стал спекулировать, как именно это могло произойти. В том же письме Дарвин выразился весьма ясно: «…жизнь появилась в ходе какого-то совершенно неизвестного процесса. Рассуждать сейчас о происхождении жизни — полная чушь; точно так же можно рассуждать о происхождении материи». Но он все-таки был дипломированным священником, без Создателя обойтись не мог, а потому писал в шестом издании своего «Происхождения видов»: «…есть величие в том воззрении, по которому жизнь с ее различными проявлениями Творец первоначально вдохнул в одну или ограниченное число форм; и между тем как наша планета продолжает вращаться согласно неизменным законам тяготения, из такого простого начала развилось и продолжает развиваться бесконечное число самых прекрасных и самых изумительных форм».

Безбожник Холдейн ослушался Дарвина и решился порассуждать о происхождении жизни без участия Творца. В 1928 и в 1929 году он опубликовал две статьи, в которых предположил, что в древней бескислородной атмо­сфере под воздействием солнечного ультрафиолета океан, содержавший двуокись углерода и аммиак, приобрел консистенцию разбавленного бульона. В нем каким-то образом сформировались большие и разраставшиеся молекулы, постепенно приобретавшие структуру. По его мнению, это были аминокислоты. Холдейн оптимистично полагал, что эксперимент скоро позволит определить, насколько правдоподобна его модель.

О работе А. И. Опарина, выдвинувшего подобную идею в 1924 году, Холдейн, видимо, не знал. В отличие от Холдейна, Опарин считал, что в его коацерватах должны были образовываться не аминокислоты, а белки. Сейчас эти две гипотезы принято объединять и называть гипотезой Опарина — Холдейна. Встретились ее авторы на международной конференции во Флориде лишь в 1963 году, когда Холдейн был уже серьезно болен.

Острый на язык Тимофеев-Ресовский от ответа на вопросы о происхождении жизни уклонялся и отвечал: «Не помню, я тогда маленький был. У Опарина спросите, он вроде помнит». А Холдейн, когда его спросили, что он думает о замысле божьем, якобы ответил: «Господь, похоже, отличался большим пристрастием к жукам». Он имел в виду, что насчитывается больше 400 тыс. видов жуков, почти половина всех известных видов насекомых. (Подробности см. в статье энтомолога Никиты Вихрева «Так кого же возлюбил Творец?» на стр. 1–2. — Ред.)

В 1932 году Холдейна избрали членом Королевского общества — высшее отличие для британского ученого. Но он не был доволен своим положением. Несмотря на все его научные достижения, коллеги по Кембриджскому университету не торопились сделать его членом колледжа, признать себе равным. Его считали грубым и неуправляемым. Им почему-то не понравилось, что однажды, торопясь на обед в колледже, он захватил с собой колбу с мочой, с которой проводил эксперименты, и, не зная куда ее девать, поставил перед собой на стол. Не находили они ничего забавного и в его манере раскалывать грецкие орехи лбом. Тогда же он познакомился с приехавшим в Кембридж отцом кибернетики Норбертом Винером, который вспоминал, что не встречал никого, с кем было бы так интересно поговорить.

В 1932 году Холдейн покинул Кембридж и занял пост профессора генетики в Лондонском университетском колледже. С приходом к власти Гитлера Холдейн стал больше участвовать в политической деятельности, в том числе активно помогал беженцам из Германии. О своих политических взглядах он тогда говорил так: «Я диалектический материалист, но не коммунист». В подтверждение этих слов в 1937 году он опубликовал эссе «Диалектическое изложение эволюции», в 1938 году — брошюру «Марксистская философия и наука», а в 1939 году написал обширное предисловие к переводу на английский труда Фридриха Энгельса «Диалектика природы».

Холдейн публично поддерживал рес­публиканцев во время гражданской войны в Испании, а в конце 1936 — начале 1937 года побывал там, хотя помог лишь советами, как защититься против возможных газовых атак и рекомендациями по устройству индивидуальных убежищ. Там, на передовой, он встретился с Эрнестом Хемингуэем, который велел ему не высовываться и не лезть на рожон.

Под влиянием всех этих событий Холдейн всё больше тяготел к компартии, и осенью 1942 года вступил в нее. Он и до того сотрудничал с газетой британских коммунистов Daily Worker, для которой еженедельно вел колонку о науке. Его рассказы были настолько увлекательны и информативны, что их читали даже те, кого никак нельзя было отнести к сочувствующим коммунистам. Всего он написал более 300 статей по самым разным областям знаний, а интересовался он очень многим. Вскоре Холдейн вошел в редколлегию газеты, а потом стал и одним из видных членов руководства компартии. В 1942 году его избрали иностранным членом АН СССР.

Холдейн не мог не знать о начавшихся в 1936 году в СССР гонениях на его коллег-генетиков. До него доходили не только слухи, но и прямые свидетельства очевидцев. Об арестах и исчезновениях биологов сообщал, например, еле унесший в 1937 году из Москвы ноги американский генетик Герман Мёллер (позднее нобелевский лауреат), который привез Тимофееву-Ресовскому совет Вавилова не возвращаться домой, куда его настоятельно звали. В биологии началось полное «облысение», как потом назвали воцарение Трофима Денисовича Лысенко.

Холдейн колебался, не зная, как к этому относиться. Он считал, что «…ни один из ныне живущих людей не понимает природу общества лучше Сталина. Это он сыграл решающую роль в двух великих переломах — свержении капитализма и построении социализма». Такой человек не мог ошибаться. Потому в 1937 году Холдейн высказывался осторожно. «Нападки Лысенко на Вавилова и других русских генетиков, о которых сообщает Nature, похожи на нападки доктора Дингла на профессора Милна. Если эти нападки действительно пагубно сказались на работе Вавилова, то это весьма прискорбно, и тогда ситуация в советской генетике на самом деле серьезна. Если же это лишь слова, то положение там не более серьезно, чем в Лондоне, где, как мне известно, только что закрыли единственный факультет генетики».

К 1945 году Шарлотта Холдейн разочаровалась и в коммунизме, и в муже. Она вышла из партии, а потом и развелась с Джоном. Тот тоже стал испытывать сомнения и в конце концов последовал ее примеру — положил на стол свой партбилет и в 1948 году потихоньку отказался от членства в АН СССР. Потихоньку — потому, что, по его словам, не хотел еще более усугублять положение своих коллег-генетиков, подвергшихся после войны полному разгрому.

Прежде чем поведать о закате его жизни, расскажу о вторжении Холдейна в космологию. Он очень увлекся теорией кинематического релятивизма, предложенной в начале 1930-х Эдуардом Артуром Милном в качестве альтернативы общей теории относительности Эйнштейна. Согласно Милну, Вселенную можно описывать либо кинематически, и тогда она возникла конечное время назад, либо динамически, и тогда ее начало отодвигается в бесконечно далекое от нас время. Отсюда Холдейн сделал занятные выводы. Он полагал, что скорость химических реакций должна была зависеть от времени, и чем дальше в прошлое, тем медленнее они протекали, так что, например, реакция окисления не могла снабдить клетки достаточным количеством энергии и обеспечить их деление. Отзывы коллег представить себе не составляет труда, и неудивительно, что Холдейн сам называл свои взгляды «немодными».

Попробовал он применить теорию Милна и к проблеме происхождения Солнечной системы. Холдейн рассчитал, что, согласно представлениям Милна, в очень далекие времена фотоны могли быть в невообразимое число раз тяжелее, чем сейчас. По его мнению, современные ему теории о прохождении мимо древнего Солнца другой звезды, вызвавшей выброс из него вещества, из которого потом сконденсировались планеты, были несостоятельны из-за малой вероятности такого события. Он сосчитал, что соударения с Солнцем одного такого неимоверно тяжелого фотона было бы достаточно, чтобы выбросить достаточное для формирования планет количество вещества. Э. А. Милн воспринял эту статью с энтузиазмом. Реакцию других коллег на эту работу мне найти не удалось. Возможно, ее просто не было.

Холдейн внимательно следил за новостями физики и не мог не заметить открытия несохранения четности в некоторых типах взаимодействий элементарных частиц. Он тут же откликнулся на это открытие Ли и Янга короткой заметкой «Пастер и космическая асимметрия». Холдейн отметил, что еще в 1874 году Луи Пастер обращал внимание на хиральность молекул в живых организмах. Великий француз полагал, что эта асимметрия связана с асимметрией всей Вселенной. Так же считал и Холдейн.

В июле 1957 года Холдейн снова шокировал широкую общественность. Вместе со второй женой Элен Сперуэй он навсегда покинул Великобританию и отправился жить в Индию. В качестве причин такого поступка он упоминал недовольство внешней и внутренней политикой тогдашнего правительства. Его возмущала, как он говорил, «оккупация» Великобритании американскими войсками, которых тогда было в стране действительно немало, а также разразившийся незадолго до того Суэцкий кризис. Он заявлял, что уезжает жить в свободную страну.

В Индии его встретили с восторгом. Он тут же занял созданную для него должность профессора Индийского статистического института, где занялся применением статистики к биологии, в частности к генетике. Такое направление работ не соответствовало планам руководства института. Последовали конфликты. Холдейн институт вскоре покинул и возглавил лабораторию генетики и биометрии. Он продолжал активно работать, написал несколько статей, а также всерьез занялся изучением индийской философии и истории.

На смертном одре он написал поэму о раке прямой кишки, который свел его в могилу. Она начиналась так: «Будь я Гомером, а не гномом, как я воспел бы карциному!» (перевод Н. В. Тимофеева-Ресовского).

Умер Холдейн 1 декабря 1964, завещав отдать свое тело для медицинских исследований.

В 2018 году в США вышла книга «Товарищ Холдейн слишком занят, чтобы съездить отдохнуть» с подзаголовком «Гений, шпионивший на Сталина». Ее автор получил доступ к рассекреченному досье Холдейна, которое на протяжении всей его жизни вела британская контрразведка. Несмотря на кричащий подзаголовок, никаких свидетельств шпионской деятельности Холдейна в книге нет. Да, его обхаживали советские агенты, много раз приглашали приехать в СССР «отдох­нуть», но он каждый раз отговаривался занятостью. Отсюда и заглавие книги — цитата из перехваченного донесения одного из агентов в Москву.

Шпионом Холдейн не был. Поначалу он, видимо, был одним из тех, кого Ленин называл «полезными идиотами» (теперь их именуют «агентами влияния»). Но со временем он прозрел, особенно когда узнал, что случилось со многими его советскими коллегами и друзьями-генетиками. В политике, в отличие от науки, он был простодушен и наивен. Но недолго.

Здесь не хватило места, чтобы рассказать обо всех научных достижениях Холдейна, ведь, помимо упомянутых работ по популяционной генетике и о происхождении жизни, он писал о сцепленном наследовании, передаче приобретенных признаков, кинетике ферментов, предположил, что серповидноклеточная анемия есть генетическое заболевание, предвидел возможность клонирования человека и оплодотворения in vitro, занимался поведением животных, предложил использовать рудничный газ для производства электроэнергии. Во время Второй мировой войны привлекался к совершенно секретным разработкам оборудования для очистки воздуха в подводных лодках. Кроме того, писал фантастические рассказы и повести для детей. Полагаю, что и сказанного должно быть достаточно, чтобы понять, насколько талантливым и незаурядным был этот человек.

Окружающий мир поражал его и вызывал восхищение и изумление. Под конец жизни он сказал: «…подозреваю, что Вселенная не только более странна, чем мы полагаем, но и гораздо более странна, чем мы в состоянии предположить».

Виталий Мацарский

Библиография

Фельдман Г. Э. Джон Бэрдон Сандерсон Холдейн. М.: Наука, 1976.
Pirie N. W. J.B.S. Haldane // Biographical Memoirs of Fellows of the Royal Society. 1966. V. 12. P. 218–249.
Clark R. W. The Life and Work of Haldane. Oxford University Press, 1984.
Tredoux G. Comrade Haldane Is Too Busy To Go On Holiday: The Genius Who Spied For Stalin. Encounter Books, New York, 2018.