В 2019–2020 годах у писателя, соорганизатора премии «Просветитель» Александра Архангельского вышло две книги из серии «Счастливая жизнь»: «Несогласный Теодор» — о Теодоре Шанине и «Русофил» — о Жорже Нива [1, 2]. В сентябре 2020 года, в ходе Международной московской книжной ярмарки, состоялась презентация этих книг [3]. Публикуем фрагменты рассказа автора о своих героях1.
— Как появилась серия «Счастливая жизнь»?
— Во-первых, мне интересно было над ней работать. Для начала возник замысел книги о Теодоре Шанине, причем начинать с него, с точки зрения книжного рынка, было решением неправильным. Надо было брать звезд, и если делать прижизненные биографии, то про тех, кто очевиден для большинства читателей. А если ты берешь человека, очевидного для узкого круга, и пытаешься сделать не научную книжку, а биографический роман, то рискуют и автор, и издательство.
На что надеялся я? На то, что на протяжении XX и XXI веков были люди, с одной стороны, тесно связанные с Россией, а с другой стороны, ей не принадлежавшие, которые смотрели на нее изнутри и извне и через которых текла большая история XX века. Причем текла она чаще всего кровавым образом.
Теодор Шанин родился в Вильно в 1930 году, когда город уже перешел из немецких в польские руки, из польских — в литовские, потом опять в Польшу, потом дважды — в Советский Союз. И все эти пертурбации отразились на судьбе Теодора и его семьи. В 11 лет его ждала ссылка в Сибирь… При этом советские репрессии спасли и его, и часть его семьи от холокоста, ведь через две недели в Вильно вошли немцы, и его деда и младшую сестру расстреляли.
А Теодора ждал голод, кража хлеба в Самарканде, чудесное избавление от сибирской ссылки, возвращение польского гражданства, легальное бегство — что тоже трудно себе представить — в Польшу, из Польши — во Францию и так далее, война в Израиле, две войны, разрыв с Израилем (так как Теодор был левых взглядов, а Израиль становился правым). Человек, который получил образование социального работника, становится русским крестьяноведом в Англии, создает один из первых и один из немногих жизнеспособных университетов новой России, ссорится и мирится с Соросом. Это судьба динамичная, яркая, романная. При этом это глубокий человек, который может осмыслять свою собственную судьбу, и это невероятно интересно. Книжка о Теодоре писалась, когда он был жив, он успел ее увидеть, но не успел представить в Гостином дворе на «Нон-фикшн», потому что лег в больницу…
Затем вышла книжка о Жорже Нива, человеке не менее удивительной судьбы, родившемся в 1935-м. Человеке, который приезжает в Россию после XX-го съезда… Если кто-то видел фильм Андрея Смирнова «Француз», то там режиссер заимствовал несколько эпизодов из жизни Нива, создавая образ героя. Здесь, в России, он был связан с кругом Ольги Ильинской, через нее — с ее дочерью, с Борисом Леонидовичем Пастернаком. И студент вовлекается в тот слой русской жизни, который именно русский внутри советского.
При этом Жорж мыслит иначе, чем Теодор. Это такая французская версия большой пожизненной любви, когда совершенно не предполагается, что ты в восторге, что счастье — что-то такое летящее. Счастье — это результат, это итог, это то, к чему ты идешь, движешься. Это такая скептическая пожизненная любовь, о которой он рассказывает, с невероятными событиями в этой жизни. И это рассказ о жизни, связанной с Россией и с любовью к России без восторга.
Тут его ждало и совершенно явное отравление, и он чудом остался жив. Он дважды попадал в советскую больницу, — скорее всего, это были отравления. К счастью, после первого раза его вывезли во Францию, там откачали, он вернулся — и снова попал в больницу с чем-то похожим. Но это любви не отменяет.
— Почему серия называется «Счастливая жизнь»?
— Если мы работаем в канонах русской классической литературы, то, конечно, должны рассказывать о страданиях: страдает автор — страдает герой — страдает читатель. Однако страдание не единственное, что есть в жизни, и когда мы проходим сквозь страдание — смысл не в страдании, а в том, что мы проходим через него. Не острадания нас себе подчиняют, а мы себе их подчиняем.
Те, кто прочитал обе книжки, видят, что во многом и Теодор Шанин, и Жорж Нива проходили через одни и те же исторические точки: это Вторая мировая война, это изменения в Советском Союзе после 1956 года, это диссиденты, это приезды во всё более скучный Советский Союз 1970-х. Это надежды, связанные с перестройкой, и войны.
Оба воевали; это очень для меня важно — оба фронтовики. Только один воевал в Алжире, а другой — в Израиле. Шанин как-то рассказал, что когда он получал орден Британской империи, то все ждали прихода принца Чарльза. И пока ждали, Шанин разговорился с профессором арабского вида. Они стали вспоминать молодость, профессор сказал: «Я помню события 1948–1949 годов. Задали мы жару этим еврейским террористам». На что Шанин ответил: «Ну да, я и был тем самым еврейским террористом. Мы лежали с вами через одну дорогу».
Мне было важно, что герои двух книг очень разные. Одна мировая история, две версии и одинаковая степень вовлеченности, но при абсолютно разных оценках. Я, как чеховская Душечка, люблю героя каков он есть. Мне важно не то, какую идеологию он исповедует, а то, как он живет.
При всем при том это не научная монография, которая восстанавливает историческую правду. Мы восстанавливаем другое — правду психологического проживания истории: это правда о том, каковы доминанты для этого человека, что он видел, — не что было с точки зрения большой мировой истории главным, второстепенным и третьестепенным, а что оставило след в нем. Поэтому для Теодора Шанина — это антивоенные манифестации в Лондоне и в Бирмингеме, это Вьетнам, это бомбардировки США Северного Вьетнама, захват Южного.
А для Нива — это парижские события, к которым он относится иронично. Я даже не старался выводить его на эти темы. Для меня было важно не то, что было, а то, что помнится. Более того, у Нива есть рассуждение, которое не все читатели принимают: что «память устроена так, что в истории нужно не только помнить, но и забывать» и что рассказ о прошлом без фигур умолчания невозможен.
Наверное, когда придет время для других биографий — биографий научных, сложных, многосоставных, с критикой источников, с сопоставлением разных позиций по одинаковым вопросам, — наверное, что-то не подтвердится из их версий. Но мне это не важно: я писал книги, которые будут читать здесь и сейчас.
— А какой будет следующая книга «Счастливой жизни»?
— Это будет третья версия судьбы в XX–XXI веках. Ее героиня —переводчица Инна Ли, наполовину русская, наполовину китаянка, жившая в Китае. Она, с одной стороны, дочь сооснователя компартии Китая, с другой стороны — из боярского рода Кишкиных; родилась и выросла в Москве, поскольку ее папа был здесь в эмиграции. Затем ее отца призвали в Харбин начальником, а потом перевели в Пекин. Она общалась с Мао Цзэдуном, участвовала в китайской «культурной революции» 1967–1968 годов. Она, разумеется, будучи студенткой, соприкасалась с движением хунвейбинов, а ее отец пал жертвой этих самых хунвейбинов.
Но затем золотая пекинская молодежь превратилась в семью изгоев. Инна, ее сестра и ее мать, одна из основательниц китайской русистики Ли Ша (на самом деле Лиза Кишкина), жили в тюрьме на одном этаже и несколько лет не знали, что живут рядом. А потом — деревня, перевоспитание, запрет разговаривать по-русски. И дальше — парадоксальная история, когда Китай начал мириться с США, но еще был в ссоре с Советским Союзом; коммунистические советские книжки были запрещены, а продукция эмигрантских издательств «ИМКА-Пресс» или «Посева» была в Китае доступна. То есть парадоксальным образом право читать по-русски им вернулось через то, что было запрещено в СССР.
Книга об Инне Ли будет третьей. Я очень хотел, чтобы ее героиней была женщина, потому что нельзя, чтобы были одни герои-мужчины. XX век так устроен, что героев-мужчин больше, чем героев-женщин.
— Как делается такая книга?
— С каждым героем книги мы поначалу долго разговариваем. Просто так. Мы долгие годы общались: с Жоржем Нива — почти тридцать лет, с Теодором Шаниным — лет пятнадцать. С Инной и Ли Ша, которой было почти сто лет, я познакомился в Пекине в 2004-м, и постепенно в течение этих разговоров вызревал каркас — потому что повесть должна быть короткой, динамичной и выверенной. Эпизоды проходят отсев: годятся — не годятся, говорят они что-то о герое — не говорят. Просто подробности не нужны — нужен каркас судьбы. В обоих случаях были и документальные фильмы: «Несогласный Теодор», который можно посмотреть в открытом доступе на YouTube ресурса «Арзамас» [4] (там 19 небольших эпизодов); фильм о Жорже Нива должен быть показан в конце осени или начале зимы на канале «Культура».
Мы сейчас обсуждаем возможность сделать книгу на основе бесконечных бесед с ныне покойным человеком, работать с этими текстами, как в Средние века — не как ученые, а делать книгу-реконструкцию, связывая какие-то куски. Но пока я для себя не решил, готов я на такой эксперимент или нет.
Два раза я попробовал поговорить с возможными героями только для книжки — у меня ничего не вышло, и две книги уже не состоялись. Так бывает. Материал вроде бы есть, а книжки нет — она не вырастает. В чем здесь тайна — у меня нет ответа. Книжки все-таки либо складываются, либо нет. И ты, к сожалению, пока ее не закончишь, не можешь сказать: она сложилась или нет.
Фото Татьяны Сорокиной и Наталии Деминой
- Несогласный Теодор. История жизни Теодора Шанина, рассказанная им самим. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2019.
- Русофил. История жизни Жоржа Нива, рассказанная им самим. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2020.
- Видеозапись презентации серии «Счастливая жизнь».
- Жизнь Теодора Шанина: сериал Александра Архангельского. 1-я глава — arzamas.academy/mag/764-shanin; 19 глав на канале Arzamas в YouTube: youtube.com/playlist?list=PLeNbGOow-rndm1_GQhsHB63xG9KSopxn8
1 Вел презентацию Кирилл Гликман.