Наука — не свод ответов на все вопросы

Об истории создания Сухумского физико-технического института, о том, как учреждение пережило оттепель и перестройку и что происходило в регионе во время грузино-абхазского конфликта, рассказал научный сотрудник СФТИ с 1983 по 1993 год, в настоящее время замначальника ускорительного отделения Лаборатории физики высоких энергий ОИЯИ, канд. физ.-мат. наук Анатолий Сидорин. Беседовал Ян Махонин.

— В 1983 году после окончания МИФИ вас распределили в Сухумский физтех — институт с интересной историей. Расскажите о нем.

— История Сухумского физтеха связана с участием немецких физиков в советском атомном проекте, подробности которого стали раскрывать только в 2008 году, когда началась пуб­ликация десятилетиями засекреченных материалов. Первым директором института был барон Манфред фон Арденне, один из самых гениальных изобретателей XX века. Его называют немецким Эдисоном — по количеству патентов, полученных им при жизни, он на третьем месте после Эдисона и Теслы. Барон был разносторонний человек: одно из его достижений — цветное телевидение. Германия ему обязана тем, что на Олимпиаде-1936 велись цветные телетрансляции из передвижных студий. Это была фантастика. В СССР, например, цветное ТВ устойчиво закрепилось лишь в начале 1970-х годов.

— Чем фон Арденне занимался во времена Веймарской республики?

— У него был частный институт, который практически не работал на правительство. Барон занимался разными вопросами, в том числе продолжал работы по электронно-лучевым трубкам, электронной микроскопии, источникам ионов. Приход к власти Гитлера мало повлиял на его жизнь. Представитель немецкой аристократии, он умел уживаться с любой властью. С нацистским правительством он не конфликтовал. У фон Арденне была слава человека несколько экстравагантного. Светила немецкой науки Эрвин Шрёдингер и другие к нему относились с некоторым пренебрежением, считали не больше чем хорошим инженером.

— Что он делал во время Второй мировой войны и как попал в СССР?

— У барона был друг в немецком министерстве почты и связей, через него он организовал небольшой контракт с правительством по разработке технологии разделения изотопов урана. Эта история стала известна Гитлеру, и тот устроил разнос своим физикам: мол, министерство почты и связей спасает нашу страну, кует нам оружие победы, а вы там чем занимаетесь? Однако причина для разноса была. В немецком атомном проекте активно участвовали человек 15–20, что не шло в сравнение с американо-британско-канадским проектом, где работали 120 тыс. человек и была создана практически новая отрасль промышленности.

— Чем объяснялся такой пассивный подход немецких ученых?

— Вполне возможно, что немецкие физики сознательно саботировали этот проект, не желая, чтобы сокрушительное оружие попало в руки Гитлеру. Они так смело это себе поз­воляли, потому что были уверенны, что немецкая наука самая передовая в мире и если немцы не будут делать бомбу, то никто другой ее создать не сможет. Первое указание на возможность цепной реакции было получено в Германии немецкими ученными Отто Ганом и Фрицем Штрассманом и разработано эмигрировавшими из Германии Лизой Мейтнер и Отто Фришем, которые впервые употребили термин «деление». Позже цепную реакцию продемонстрировали Ирен и Фредерик Жолио-Кюри во Франции. Во всяком случае, в начале Второй мировой войны было известно, что можно сделать атомную бомбу, но немецкие физики халатно отнеслись к этой задаче фюрера.

— Как сложилась судьба фон Арденне пос­ле войны?

— К концу войны у него был свой частный институт в окрестностях Берлина. Когда войска СССР вошли в Германию, часть сотрудников покинули советскую зону оккупации. Фон Арденне не стал эвакуироваться и дождался прихода советских войск. Одними из первых к нему заехали представители комиссии НКВД и предложили ему от имени советского правительства работать в СССР. Он согласился и уже через день отправился на Восток. Вместе с ним туда была вывезена часть оборудования института. Заниматься наукой в Союз поехали многие видные немецкие ученые: лауреат Нобелевской премии Густав Герц, профессоры Николаус Риль, Макс Штеенбек, Карл Циммер, Роберт Доппель, Петер Тиссен, Хайнц Позе и другие. Единственным условием фон Арденне было: «Только не в Сибирь — я боюсь мороза». Говорят, что это его пожелание дошло до Сталина, и при личной встрече вождь подарил ему соболью шубу.

— Почему институт размес­тили в Сухуми?

— НКВД предложил фон Арденне на выбор несколько мест, в том числе Сухуми, который находится неподалеку от Мерхеули, родного села Лаврентия Берии, тогдашнего руководителя атомного проекта. На южной окраине Сухуми был достаточно солидный санаторный комплекс, бывшие имения великого князя Александра Михайловича, и неподалеку — дача Михаила Калинина, которую отдали на проживание барону. Часть немецких физиков там работали на вольных условиях, по контракту, а отчасти это была шарашка, куда направляли военнопленных, имеющих высшее техническое образование. Некоторые трудились за идею и с полной самоотдачей, а некоторые работу откровенно саботировали, вплоть до того, что при отъезде пытались оставить там какую-нибудь неприятность. Было распоряжение Берии: тех, кто хорошо работает, — поощрять, а тех, кто плохо, — возвращать в лагеря.

— Как был обустроен институт?

— Колючей проволокой огородили два поселка: «Объект „А“» в санатории «Синоп» и «­Объект „Г“» в поселке Агудзера, на семь километров южнее Сухуми. Был установлен пропускной режим, следы которого окончательно исчезли только в 1980-е. Институту, который возглавил Арденне, была поставлена задача создать технологию разделения изотопов урана. Работы велись по трем направлениям одновременно. «Объект „А“» занимался разработкой электромагнитного (под руководством Арденне) и центробежного (под руководством Макса Штеенбека) методов, «Объект „Г“» — газодиффузионного метода, под руководством Густава Герца и при активном участии Петера Тиссена. Сами литеры «А» и «Г», которые сохранились в институте и после отъезда немецких ученых, происходили из первых букв фамилий Арденне и Герц. Роль советского Лос-Аламоса, как иногда в шутку называли Сухумский физтех, в реализации атомного проекта практически не упоминалась в советской (как и ныне в российской) литературе по этой теме. При этом по всем направлениям работ немецкие ученые достигли решающих успехов. За реализацию электромагнитного метода разделения изотопов Арденне был удостоен Сталинской премии, еще одну Сталинскую премию он получил за разработку электронного микроскопа оригинальной конструкции. Первая в мире надкритическая газовая центрифуга была создана в Сухуми. Заметного прогресса в своих исследованиях достиг и Герц.

— Кто-нибудь из немцев работал в институте, когда вы приехали в Сухуми?

— Немецкие физики, трудившиеся в СССР по контракту, после пяти лет работы в Сухуми прошли так называемый карантин — отработали еще по пять лет в разных институтах, не связанных с оборонной тематикой, после чего вернулись на родину. Кто захотел — в Восточную Германию, кто в Западную, кто в Австрию. Арденне вернулся в ГДР, где на Сталинские премии оборудовал институт в Дрездене, директором которого оставался до своей смерти. Густав Герц вернулся тоже в ГДР. Он был одним из ученых, принявших активное участие в создании ОИЯИ, в котором в течение примерно 20 лет руководил Ученым советом. Из военнопленных, насколько я знаю, никто не захотел оставаться в Советском Союзе. Когда я приехал в Сухуми, ни в одном официальном документе не упоминалось о работе здесь немецких физиков.

— То есть от их грандиозной научной деятельности не осталось и следа?

— Я застал многочисленные легенды и анекдоты, которые передавались устно. Среди старшего поколения сотрудников было еще довольно много людей, которые начинали работать при немцах. В доме Арденне размещалось общежитие, в котором жили две молодые семейные пары и несколько холостых ребят. В Синопе еще оставалась проходная при въезде в часть поселка, но она уже не имела никакого отношения к режиму секретности. Ну и, наверное, самое интересное наследие немецких ученых — это научная школа, стиль выполнения задач, своеобразие которого я смог оценить только много лет спустя. Она тоже существовала в виде устной передачи опыта: когда приходилось рассказывать о той или иной выполненной работе, кто-нибудь мог сделать такое замечание: «А немецкие физики разбили бы задачу на такие-то этапы и каждый из них довели бы до такого-то результата».

— В Сухуми вы приехали во времена Андропова, до перестройки оставалось еще два года. Какая атмосфера там была тогда?

— Когда к власти пришел Андропов, атмосфера в стране поменялась. Для меня это началось с того, что, когда я получил диплом и уезжал из Москвы, ко мне в метро подошел сотрудник милиции и попросил предъявить паспорт. Увидев, что у меня нет московской прописки, он попросил предъявить билет на поезд. В первый период моей работы в Сухуми по городу ходили милицейские наряды, спрашивали, с какого вы предприятия. Если в этот момент не было обеденного перерыва, то результатом могло стать лишение квартальной премии. А первое впечатление об институте было достаточно тягостное: непонятно, чем, собственно, тут занимаются, перспектива получения жилья очень туманная, точно так же, как и научной карьеры. Надо вообще себе представить атмосферу закрытого предприятия, где ведется секретная работа. Людям было официально запрещено рассказывать кому бы то ни было о том, что они делают. Пример: ускоритель включает в себя источник, ускоряющую систему, вакуумную систему, систему транспортировки пучка на выходе; каждой из систем занимается отдельная группа, ее сотрудники не имеют права передавать сотрудникам других групп информацию об устройстве и параметрах своих систем. Если ты проявляешь к этому интерес, это вызывает к тебе встречный интерес, но уже со стороны соответствующих служб. Тем не менее, на уровне личного общения все технические детали передавались, иначе ускоритель не смог бы работать.

— На какой стадии тогда находилась программа, развернутая в СФТИ в рамках ядерной гонки?

— В доперестроечные времена в СФТИ работали примерно семь тысяч человек — это был один из крупнейших исследовательских центров в стране (кстати, численность персонала тоже являлась секретной информацией). Чем занималась большая часть сотрудников и как на их работе сказались реформы, я просто не знаю. Я участвовал в программе по разработке пучкового оружия космического базирования, Сухумский физтех был ее головной организацией в СССР. Позиция советского правительства, которую озвучивали по телевидению сначала Юрий Андропов, а потом и Михаил Горбачёв, была такая: Советский Союз работу в этом направлении не ведет вообще. В то время как в Сухуми был испытательный стенд, где тестировались все элементы системы в сборе. С меня, как с любого молодого специалиста, поначалу толку было немного, но я успел принять участие в модернизации стенда, измерениях энергетического спектра и эмиттанса ускоренного пучка. Кроме Сухуми в программе участвовал еще ряд научных центров. Ускоритель, который выдержал бы перегрузки при взлете, разрабатывался в Харькове. В работах были задействованы специалисты Курчатовского института, новосибирского Института им. Будкера. Одним из ключевых элементов этой программы был источник энергии на орбите. Нужно было примерно 35 кВт мощности в непрерывном режиме, и в Обнинске было разработано несколько реакторов, обеспечивающих требуемые параметры. Были подготовлены космические варианты конструкции, и один из них прошел наиболее длительные наземные испытания в истории такой техники. Это была чуть ли не единственная военная программа, в которой СССР опережал США на 10 лет по всем технологическим решениям.

— Какие изменения в жизнь института внесла перестройка?

— В 1986 году начался демонтаж всей системы оборонной промышленности в СССР. Финансирование большинства оборонных программ шло через Министерство среднего машиностроения, Средмаш, главой которого на протяжении долгих лет был Ефим Павлович Славский. В 1986-м Славский умер, и Средмаш начали делить на части. Сначала из него выделили Министерство атомной энергии, а закончилось тем, что его попросту ликвидировали. Хотя много институтов, в том числе и СФТИ, прожили большую часть своей жизни именно в системе Средмаша, и народ долго сохранял память о том, что мы сотрудники одного ведомства. И в Дубне тоже было много объектов этого министерства, в том числе на площадке лаборатории ядерных проблем (Анатолий Сидорин работает в дубненском ОИЯИ с 1995 года. — Прим. ред.). В итоге работы по программе космического пучкового оружия были прекращены. Для многих это стало серьезным разочарованием в научной карьере.

— Проект был закрыт только у нас или в США тоже?

— В США разработка пучкового оружия космического базирования официально начала финансироваться в 1984 году в рамках реализации стратегической оборонной инициативы, провозглашенной Рональдом Рейганом. В 1989-м проект довели до запуска начальной части ускорителя в космическое пространство. Но чего так и не сделали американцы и что было наиболее обидно нашим обнинским коллегам после прекращения советской программы — у американцев не было орбитального источника питания, который мог бы обеспечить требуемую мощность. Они питали ускоритель от обычных литиевых аккумуляторов, которых хватило на 11 минут полета, и всё. К 1993 году на эти работы в США было истрачено примерно 700 млн долл., для завершения проекта его разработчики запрашивали еще 400. В финансировании было отказано, и проект закрыли.

— Авария на Чернобыльской АЭС как-то сказалась на СФТИ?

— С одной стороны, это был серьезный тест для советской политической системы, хотя плохо так говорить о катастрофах. Но три-четыре дня наше руководство в лице Горбачёва и ему сопутствующих колебалось, делать ли это событие достоянием гласности. Пока они думали, ветер менялся, и часть выброшенной радиоактивности выпала в Воронежской и Гомельской областях, а одно из облаков оказалось над Сухуми. Сухуми с севера закрыт Главным Кавказским хребтом, с другой стороны города море — облаку некуда деться, пока вся влага из него не уйдет. Поэтому достаточно серьезно с точки зрения заражения радиоактивными веществами пострадал именно этот район.

— Люди, когда узнали, успели что-то предпринять?

— Катастрофа случилась накануне 1 Мая, никто о ней не знал, люди вышли на первомайскую демонстрацию. Когда стало известно об аварии, ни одна городская служба не давала информации по радиационной обстановке, просто рекомендовали не покидать дома без острой необходимости. Наш институт связан с ядерной физикой, поэтому многие сотрудники из подручных материалов стали собирать дозиметры. Радиоактивность в несколько десятков раз превышала нормальный фон и определялась короткоживущим изотопом йода. За несколько дней уровень радиации упал почти до нормального фона. Но кроме йода выпал и стронций, период полураспада которого больше 100 лет. Беда Сухуми и вообще этой субтропической зоны еще в том, что там культивируются табак и чай, которые способны накапливать стронций в листьях. Стронций медленно мигрирует в почву и постепенно достигает корневой системы растений. И уже через несколько месяцев после аварии в Чернобыле сотрудники СФТИ начали проверять на радиоактивность тот чай, который продавался в магазинах. Они зафиксировали повышенный уровень радиации, взяли три пачки чая, одну послали в журнал «Здоровье», вторую — в ЦК КПСС, и третью — в «Комсомольскую правду». Ответили только из журнала — с тем, что да, это безобразие, надеемся, что будут приняты соответствующие меры. Ну а сама чернобыльская авария послужила дополнительным сигналом о необходимости серьезного преобразования Средмаша.

— Как оно проходило?

— Началась так называемая конверсия. После закрытия основной тематики нам предложили несколько направлений деятельности, в том числе создание ускорителей для производства микроэлектроники методом ионной имплантации. Другое направление было связано с реализацией управляемой термоядерной реакции — тогда СССР активно участвовал в программе по разработке международного реактора, который сейчас строится во Франции. Часть задач по созданию ускорителя для нагрева плазмы взял на себя СФТИ. Последние годы работы в Сухуми я участвовал в этих двух программах. В 1992 году я впервые попал на всесоюзное совещание по ускорителям заряженных частиц, которое в тот раз проходило в Харькове. О конкретном содержании работ в Сухуми до начала конверсии никто не знал: люди из СФТИ приезжали на конференции, с хитрым видом сидели и слушали, а сами ничего не рассказывали. А тут заявились несколько человек с докладами, и мне даже предоставили время для устного выступления.

— В 1992 году вспыхнул грузино-абхазский конфликт. Вы эту вой­ну застали?

— Активные боевые действия начались 14 августа 1992-го. Хотя еще за несколько лет до этого было понятно, что ситуация развивается в сторону чего-то нехорошего. Мне повезло: на момент начала конфликта мои дети были у бабушки на Украине. За себя лично я не очень переживал, поэтому оставался в Абхазии, пока это было возможно.

— В чем вы видите причину конфликта?

— Сухуми в то время был столицей Конфедерации горных народов Кавказа (КГНК), из-за чего на стороне Абхазии в конце концов воевали чеченцы и другие народы Северного Кавказа. На первом собрании Совета КГНК, которое проходило в августе 1989-го в Сухуми, о развале СССР еще никто и не думал. Там в основном ругали царское правительство, которое привело к массовому уходу абхазов, черкесов и других мусульман с Кавказа. В Абхазии сейчас проживает 90 тыс. абхазов, а в Турции — 600 тыс. Они массово практически пешком ушли в последнюю русско-турецкую войну. А на съезде КГНК в 1991-м уже были приняты решения о формировании некоторых совместных органов государственной власти и создании вооруженных сил КГНК. Всё это происходило на фоне общей децентрализации власти в СССР. Независимость провозгласила Грузия, и в принятой при первом ее президенте Звияде Гамсахурдии Конституции отсутствовали статьи об автономных образованиях, что отчасти стало причиной сепаратистских настроений во всех трех автономиях (Абхазии, Аджарии и Южной Осетии).

— Причиной конфликта стала также сталинская национальная политика…

— Да, Советский Союз еще усугубил национальную напряженность в регионе выселением народов Кавказа как во время, так и сразу после Второй мировой войны. Из Абхазии были изгнаны греки и турки. На освободившиеся территории переселяли грузин, зачастую насильно — многие не хотели покидать родных мест. Абхазов после войны тоже готовили к выселению, уже стояли теплушки на вокзале, и со дня на день ожидали облавы. Как это всегда бывает, кто-то пытался помочь жертвам, а кто-то ходил и присматривал себе дом получше. Изустная память об этой трагедии была жива, когда я приехал в Абхазию. А ее материальным следом были многочисленные брошенные греческие сады с разрушающимися безлюдными домами. Но Сталин умер, и до выселения абхазов не дошло.

— До конфликта существовал абхазский народ?

— По переписи 1928 года, в СССР абхазы были самостоятельным народом. Но в 1930-е годы их записали в грузины. Была ликвидирована абхазская азбука, все школы были переведены на грузинский язык, и выросло целое поколение, которое не знало своего письменного языка. Но абхазов, как и многие горские народы, насильственно перетащить в коммунизм не удалось. Проживавшие компактно в двух районах республики, они сохранили большинство обычаев родового строя, все основные проблемы у них решал совет старейшин. Демократия родового строя, основанная на уважении к старшим, позволила сохранить абхазам свою национальную самоидентификацию. И как только началась оттепель, они взялись восстанавливать свою государственность. Еще в 1970-е, когда власть к этому относилась довольно строго, они организовали демонстрацию в Сухуми и добились восстановления абхазского языка как официального языка Абхазской автономной республики, добились своего телевидения, в Сухуми появился университет, который был ориентирован на подготовку национальных кадров. Когда я приехал, на рынке можно было стать участником такой забавной беседы — один продавец говорит тебе: «Что ты хочешь? Это же Грузия, а не Россия!», а сосед его поправляет: «Это Абхазия, а не Грузия»; а потом оба: «А вообще-то мы особый народ — сухумчане, мы все братья, мы все равны». Несмотря на это, первое столкновение на национальной почве в Сухуми произошло в 1989 году, а к 1992-му уже назрела предвоенная ситуация.

— Вернемся к 14 августа 1992 года…

— До начала конфликта на территории Абхазии находились четыре мотострелковых батальона: два — КГНК, два — абхазской гвардии, и несколько вооруженных формирований грузинской самообороны. После развала СССР российские войска вывели часть вооруженных сил и военную технику из Абхазии. Но в районе Гудауты стояло российское воинское подразделение, боевой потенциал которого в сотни раз превосходил возможности всех возникших местных «самопальных» частей. Несколько российских частей оставались и в районе Сухуми. Незадолго до конфликта состоялся телефонный разговор между Владиславом Ардзинбой (тогдашним президентом Абхазии) и Эдуардом Шеварнадзе (председателем Госсовета Грузии), в ходе которого лидеры договорились о разрешении всех спорных вопросов путем переговоров, о чем с радостью сообщало местное телевидение. Вооруженные силы КГНК были выведены с территории Абхазии. На момент ввода грузинских войск у абхазских вооруженных сил было два броневика, один из них стоял на границе с Грузией, второй был поврежден и как раз ремонтировался в поселке Агудзера, где я жил. Во времена СССР в поселке стояла рота охраны площадки нашего института, казармы которой и были заняты абхазской гвардией. Абхазская гвардия — это люди с автоматами, в лучшем случае с ручными гранатометами. 14 августа с утра колонна бронетехники, вытянувшаяся на десяток километров, пересекла границу, а четыре боевых вертолета провели налет на Сухуми. Снаряды попали в том числе и в санаторий Министерства обороны, погибли российские военнослужащие. Чуть позже высадился военно-морской десант в районе Гагр. Грузинские войска с боем взяли город и вышли на границу с РФ.

— Как вы восприняли происходящее?

— Когда колонна бронетехники вошла в Сухуми, я был на работе, сидел за персональным компьютером, они у нас в то время появились. Тогда было трудно с хлебом, с сигаретами, и коллега поехал купить запасы в город. Он прибегает и говорит: «Все, Толик, паркуй компьютер, война началась!» Это было в 12 часов дня, грузинская операция началась в 6 утра. По Тбилисскому шоссе, которое проходит рядом с СФТИ, движутся броневики, где-то в городе строчит пулемет, раздаются взрывы. Появляется вертолет, из него вылетает ракета в сторону Сухуми. Мы встали перед институтом и смотрим. Что происходит, нам непонятно, а у кого-то семьи в городе, у кого-то — в окрестных поселках. Ну и пешком домой, семь километров по обочине, навстречу идет бронетехника. Когда впервые видишь — страшно. Я понял, что фильмы о войне никому ничего не могут показать. Это нужно видеть самому, чтобы понять, что это такое. Рядом с тобой катит броневик, водитель не выражает никаких агрессивных намерений, но всё равно хочется лечь в канаву и пропустить его. Он здоровый, он страшный, когда он рядом, и ты видишь, что он не просто так едет, а едет воевать. Пушки стреляют громко, пока к ним не привыкнешь, никакими динамиками не передать. На въезде в наш поселок абхазы свой неисправный броневик всё же выкатили к шоссе и пытались сопротивляться. Проходящая колонна из крупнокалиберного пулемета расстреляла его в борт, у него сдетонировал боезапас, и он загорелся. Клубы черного дыма… и никто ничего не знает. Пришел сигнал в нашу пожарную часть, пожарные выехали тушить и попали под обстрел.

— Как развивался конфликт?

— Я думал, что война за несколько дней закончится: абхазы же не смогут обороняться. Их спасло то, что приехали не те люди, которые хотели победить. На въезде в центральную часть города из тоннеля выходит железная дорога, с одной стороны море, с другой гора, и проезд только под эстакадой. Когда первый броневик выехал за эстакаду, его сбоку подбили из ручного гранатомета, и он перегородил проезд. После этого грузинские войска предпринимали какие-то попытки через это место пройти, но в основном ограничивались тем, что сотрясали воздух пушками и пулеметами. Именно звуки этого боя мы и слышали, стоя у шоссе перед СФТИ. Ощущение огромного сражения было стопроцентное. После этого стороны заключили перемирие на три дня. Перемирие на эвакуацию мирного населения, в том числе из других стран, — там же сплошные санатории, отдыхающие со всего бывшего Союза. Три дня действительно не было военных действий, Сухуми оставался у абхазов, они просто проводили эвакуацию из города своих учреждений, не собираясь его оборонять.

— Что изменило ситуацию в пользу абхазов?

— Во время перемирия работало абхазское телевидение, освещающее ситуацию с народно-клановой точки зрения и в советских традициях: «Без объявления войны на нашу Родину вероломно напал свирепый враг, Родину надо спасать, идет священная война, объявляется всеобщая и полная мобилизация. Приходите к старейшинам, они вам расскажут, куда идти и где получить оружие». Эмоционально я в конфликт вовлечен не был и не симпатизировал ни той, ни другой из армий. Было понятно, что на республику обрушилась страшная беда, и кто бы не победил в войне, результатом будет массовая гибель мирного населения. Среди моих коллег и знакомых были представители разных национальностей, и наши дружеские отношения практически не пострадали от того, что они сражались по разные стороны линии фронта. Но подъем национального духа у абхазов просто не мог не вызывать уважения. Я мог бы рассказать несколько историй, в которые сам бы не поверил, если бы не был лично знаком с действующими лицами. Молодые люди с разных концов Союза, которые в детстве в Абхазии бывали только на летних каникулах, прорывались сквозь линию фронта, чтобы защищать родину предков. Оставив Сухуми, основные силы абхазы сосредоточили в окрестностях Гудауты, где компактно проживала большая часть абхазского населения. Небольшой абхазский анклав, блокированный грузинскими войсками, остался в Ткварчели, в горах, ближе к Западной Грузии. Это был шахтерский городок, где преобладали абхазы и русские, они там потом пережили зиму без электричества и подвоза продовольствия. Когда трехдневное перемирие завершилось, грузинские войска без боя заняли Сухуми, форсировали Гумисту (реку на границе города) и продвинулись в сторону Гудауты почти до Нового Афона. На труднопроходимой горной дороге их остановили, и ситуация временно стабилизировалась.

— Как себя вела грузинская армия по отношению к мирному населению?

— «Всадники», прибывшие на танках, просто начали грабить мирное население. В Грузию пошли машины, катера, груженные имуществом, ломали замки на гаражах и отнимали машины, грабили опустевшие квартиры. В Агудзере местные грузины создали отряд самообороны, чтобы ночами охранять поселок от «регулярных» частей. В грузинской армии, кроме добровольцев, были и кадровые военные, которые хоть как-то пытались контролировать ситуацию, нескольких мародеров даже расстреляли. Но волна мародерства пошла на убыль только тогда, когда на смену стали приходить призывники и нормально заработала комендатура. Криминальная ситуация до какой-то степени стабилизировалась, в Сухуми открылись магазины, в октябре даже пустили троллейбус. Но абхазы это время использовали, чтобы любыми способами добыть оружие. У них появилась бронетехника, причем первые танки они брали как трофеи в бою. Накопив силы, они разгромили группировку грузинских войск в Гаграх и вышли на границу с Россией. Эта операция наглядно показала, что будет с мирным грузинским населением в случае военного поражения в Абхазии. (И когда грузинская армия все-таки была поражена, более 100 тыс. этнических грузин пешком, через перевалы, спасая жизнь, бежали в Грузию.) С военной точки зрения, операция в Гаграх открыла путь в Абхазию для частей КГНК (говорят, Дудаев передал Абхазии даже боевой самолет). Используя внутри­политические конфликты в России, абхазы нашли способ закупать вооружение. Вскоре грузинские войска были отброшены от Нового Афона к реке Гумисте, оба берега были заминированы, проходили только локальные стычки. Положение ­войск стабилизировалось почти на год.

Продолжение в следующем выпуске ТрВ-Наука