Дарья Московская, заведующая отделом рукописей и заместитель директора Института мировой литературы РАН, рассказала о работе с архивами писателей XX века Елене Пенской, профессору факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ, руководителю проекта «Автограф». Портал «Автограф» сотрудничает с ИМЛИ РАН по многим направлениям. Одно из главных — исследование творческого архива М.А. Шолохова. В ноябре 2020 года достигнута договоренность об оцифровке рукописей «Тихого Дона» из собрания института.
— Расскажите, пожалуйста, об истории отдела рукописей Института мировой литературы.
— По сравнению с РГАЛИ или литературным подразделением ГАРФа, что на Бережковской набережной, наш архив был всегда «закрытым». В отличие от ИРЛИ он влился в систему Академии наук только в 1938 году. Создавался он как «подарок» Горькому, в ответ на его пожелание приобщить рабочих и крестьян к мировой литературе и литературному творчеству. Работники архива были ангажированы новой советской властью. И были изначально не академическими сотрудниками, а просветителями. Затем этот проект разделился на две части. Был создан Литературный институт имени Горького на Тверском бульваре, 25, где творчеству начали обучать пролетарскую и крестьянскую молодежь, а ИМЛИ стал академическим институтом. Мы были подарком Горькому, а Горький сделал подарок нам. После кончины Алексея Максимовича его архив, самый крупный архив писателя XX века, поступил в ИМЛИ. И этот архив — наша гордость, так как, по сути, в нем запечатлелась биография русской и мировой культурной политики с рубежа веков по 1930-е годы.
Что касается отдела рукописей, то он тоже существует с самого начала истории института. И сама установка собирать в отделе рукописей Института мировой литературы архивы писателей народов России и тогдашнего СССР, а также архивы писателей зарубежья — а у нас хранятся рукописи Теодора Драйзера, Мартина Андерсена-Нексё, Бертольда Брехта, Кнута Гамсуна, Андре Мальро, Эриха Мюзама, Леона Фейхтвангера, Стефана Цвейга и других авторов — это идея, сопряженная с горьковской мечтой создать «Сорбонну литературоведения», институцию по изучению мировой литературы.
— Каким образом в отдел поступали рукописи известных российских писателей? Какие еще фонды хранит ваш архив?
— Важно учитывать связь ИМЛИ с писателями-современниками. В отделе рукописей собирались фонды Эдуарда Багрицкого, Демьяна Бедного, Евгения Замятина, Николая Клюева, Сергея Есенина, Осипа Мандельштама, Алексея Толстого, Велимира Хлебникова, Николая Телешова, Дмитрия Фурманова, Михаила Шолохова, Андрея Платонова.
Постановление Политбюро ЦК, принятое в апреле 1932 года, потребовало уничтожить «групповщину» внутри писательской братии и привело к роспуску целого ряда пролетарских и попутнических писательских союзов. И как раз бесценными архивами этих организаций пополнился в конце 1930-х годов отдел рукописей ИМЛИ. В 1936 и 1937 годах многие лидеры этих союзов были расстреляны или арестованы. Сразу после поступления архивов этих организаций в отдел рукописей ИМЛИ наши предшественники начали их научную обработку. Формально как архивные работники мы — их наследники. Формально — я подчеркиваю. И сейчас, открывая обработанные в те годы документы, мы находим вкладыши с оглавлением дела и видим помету архивиста-обработчика: «выступает враг народа Киршон»; «выступает враг народа Авербах». Именно из-за содержания документов наш отдел долгое время был не очень хорошо известен. Он не работал на вход и выход. Доступ к нему получил определенный круг исследователей, имевших разрешение работать с такого рода фондами.
Архив пополнялся все эти годы и до сих пор в основном благодаря нашим связям с Московским писательским союзом, писательскими организациями и объединениями. Архивы писателей поступают, как правило, неразобранными — в мешках или в коробках. Их объем мы измеряем в архивных коробках или — буквально — в метрах.
Есть у нас и уникальные поступления. Выбор наследников передать в ИМЛИ ценный писательский архив объясняется тем, что у нас не просто архивохранилище, а научно-исследовательский центр, и документы будут изучены и опубликованы. Такова судьба архива Андрея Платонова. Он стал основой для создания первого научного собрания сочинений этого писателя.
— Формализован ли как-то порядок — этот процесс пополнения фондов, архивной работы в институте? Существуют ли регламенты? Протоколы?
— Наверное (скажу я осторожно), этот протокол существует в недрах Росархива и, может быть, Министерства культуры. Знаю одно: мы охотимся за фондами. Мы ищем их. Радуемся, когда к нам обращаются, особенно если фонды профильные. Не изменяя себе, мы хотим собирать архивы писателей XX, XXI уже века.
Но, не буду скрывать, я сталкивалась и с такой ситуацией: я совершенно сознательно охотилась за архивом одной писательской редакции, и мы были уже близки к цели, когда один из руководителей крупных архивных подразделений мне позвонил и отчитал меня за то, что я, так сказать, покушаюсь на чужую территорию. Ответ у меня был простой: у вас материалы будут храниться и ждать исследователя, а мы работаем с ними сейчас. Сейчас у нас есть часть этого фонда, и мы его изучаем, видим научную перспективу глубокого исследования истории фондообразователя, в данном случае это крупное издательство. Благодаря этому разговору я поняла, что существует, видимо, некий регламент, потому что мои поиски и даже некоторый успех на этом пути были восприняты моим собеседником со скрытым упреком в том, что не он, а мы поинтересовались судьбой архива этого учреждения. Говорю, не называя имен. Но не исключено, что случай типичный.
Из наших последних и ценных поступлений — архив пролетарского писателя, драматурга, функционера РАПП, близкого в конце 1920-х годов к Сталину, а в 1937 году расстрелянного, автора стихов «Я спросил у ясеня…» Владимира Михайловича Киршона. Рукописи писателя были переданы нам его наследником Дмитрием Владимировичем Роде. В наших планах издание этих архивных документов.
— А как, с вашей точки зрения, соотносится пласт разобранных и неразобранных документов в отделе рукописей ИМЛИ?
— Обычная, стандартная ситуация для архивов. Примерно 30% фондов еще требует систематизации и описания. Сказать, что неописанные материалы не обработаны совсем, нельзя. Дело в том, что мы принимаем архивы, уже зная их содержание, и, как правило, при поступлении, хоть они и приходят в мешках, мы имеем от фондообразователя нечто вроде сдаточной описи, поэтому состав необработанных фондов нам, конечно, известен.
— Как осуществляется обработка?
— Это делается довольно мучительно и трудно. И по большому счету это вопрос пространства, площадей. Для того чтобы разобрать фонд, его надо сгруппировать, разложить на кучки. У меня был опыт разбора одного фонда у себя дома. Моя мама работала в издательстве «Детская литература», и от наследников к нам поступил небольшой личный фонд директора издательства К. Ф. Пискунова. Поступил он от друзей мамы, и я его раскладывала на полу, систематизировала по кучкам и кипам, упаковывала в папки. Структуру фонда эти кучки и кипы и определили, так как они были собраны по тематическому принципу. Это и есть начало научной обработки фонда.
Мы не можем похвастаться объемом площадей в старинном особняке на Поварской, 25а, но у нас достаточно много небольших помещений. Проблема обработки решается за счет многоярусных стеллажей. Так, раскладывая на стеллажах, группа собрания сочинений Платонова обрабатывала фонд писателя.
— Какими принципами руководствуется архивист при систематизации? Какие существуют фильтры, способствующие разграничению опубликованного и неопубликованного? Как это обозначается для внешнего пользователя при обращении к тому или иному фонду?
— Существует два алгоритма. Профессиональный архивист руководствуется стандартными принципами описания материалов. Но есть и другая логика, иной подход, страшно интересный, когда фонд обрабатывает непрофессиональный архивист, как раз каковыми, не скрою, мы все являемся, за некоторым исключением. В наших архивных подразделениях обязательно работают и профессиональные архивисты, но основная наша масса — филологи, историки литературы, и у нас задача исследовательская. И мы иначе видим связи документов — записных книжек, вариантов и редакций текстов, подготовительных материалов. При обработке происходит то, что называется критикой текста, — экспертиза, подтверждающая принадлежность текста автору или соответствие его той или иной известной датировке. Эта работа чревата открытиями. Именно так обстояло дело при обработке фонда Алексея Толстого, когда были выявлены новые источники к повести «Хлеб». По сути дела, научная обработка описей — это буквальное погружение в историю литературы, место рождения настоящего специалиста, такого, например, как Мариэтта Омаровна Чудакова. Атрибуция, датировка, раскладывание рукописей по кучкам, систематизация каких-то огрызочков бумаги, где впервые появляется название известного произведения, — это детективная работа, которая на языке литературоведов называется текстологией или историей текста.
— А если обратиться к настоящему времени — компьютерной эпохе: какие перспективы вы видите для архива в XXI веке? Как меняются принципы текстологии, которая имеет дело преимущественно с электронным архивом писателя?
— Я думаю, что в XXI веке мы столкнемся с феноменом виртуального архива. То, что хранится на жестком диске, — добро бы, если бы там сохранились первые варианты произведений, уровни правки или если бы у нас была возможность их восстановить с помощью соответствующих программных инструментов… но и этого может не оказаться.
Конечно, это некое чудо — и одновременно загадка: какое будущее ждет текстологию, опирающуюся на данные наших гаджетов. Но, как известно, история текста слагается из очень многих элементов. Видимо, реконструкция истории текста будет опираться на какие-то другие свидетельства, например воспоминания современников, официальные документы: договоры с издательством, заявки и прочее. Кроме того, существует масса других способов фиксации. Например, аудио- или видеозапись. Остаются разные «следы» в «Фейсбуке», в «Инстаграме».
Бывают всякие сюрпризы. Так, например, Борис Акунин порадовал своих подписчиков, разложив перед ними схему сюжета своих детективных романов. Это очень вкусно и питательно. Впрочем, надо иметь в виду и то, что писатели могут быть «ненадежными нарраторами», то есть создавать легенды о себе. Это еще один интересный сюжет.
Так или иначе, в цифровую эпоху историк литературы становится детективом в еще большей степени, чем в папирусную эпоху.
— Исследователь, как правило, чувствителен к оригиналу, документу, состоянию его фактуры. Как вам кажется, не происходит ли обезличивания, потери такого «контакта» с материалом, когда речь идет об электронных копиях?
— Если имеете в виду вопрос, с чем лучше иметь дело — с цифрой или бумагой, то многое зависит от качества скана. Например, известно, что в одном из архивных учреждений рукописи Гоголя были отсканированы таким образом, что исчезли маргиналии, а с ними пометы автора или цензора, дата, варианты названия и многое другое, имеющее отношение к истории текста. И потому текстолог сомневается, хочет работать с бумагой непосредственно, de visu. С другой стороны, качественный скан позволяет рассмотреть то, что мы и через лупу не увидим. И наконец, наедине с электронным архивом мы можем провести бессонную рабочую ночь.
— Какие новые возможности открывает цифровой архив?
— Одной из обязанностей любого архивного подразделения является обеспечение сохранности документов. И это проблема — у всех на слуху истории с пожарами в фондохранилищах и гибелью ценных первоисточников. Поэтому когда мы говорим об оцифровке, то оцифровка — это создание сохранного фонда рукописей. Он должен создаваться на очень качественной технике. Раньше это были фотоаппараты, сейчас — высококачественные бесконтактные сканеры. А копии должны храниться где-то отдельно от основного архивохранилища. Однако нынешний год помог осознать еще одно назначение цифрового архива. Пандемия показала, что нам нужны архив и библиотека дома. К нам сейчас поступают просьбы: «просканируйте, пришлите». И мы стали на этот путь, так как он сохраняет возможность продолжать научно-исследовательскую работу.
— Какой самый актуальный проект по оцифровке на данный момент?
— Сейчас группа исследователей ИМЛИ РАН осуществляет проект РНФ «Стенограмма»: «Политика и литература. Цифровой архив литературных организаций 1920–1930-х годов (№ 20–18–00394)».
Стенограммы — это порой до двухсот прошитых листов речей, дискуссий, литературной борьбы. Я как историк литературы должна их изучить от корки до корки, потому что стенограммы — это как документальный фильм, это потрясающая история повседневности, о которой мы мало что знаем, несмотря на все наши знания. Для ее постижения мне абсолютно необходима возможность сидеть ночами и читать эти толстенные фолианты.
Сейчас у нас идет оцифровка этого рукописного пласта литературной повседневности, отложившегося в фондах Российской ассоциации пролетарских писателей. Нам известно, как вступал в РАПП Маяковский и чем это кончилось. Но как вступали и на каких условиях были приняты конструктивисты — Зелинский, Луговской, Сельвинский? Как к ним отнеслись новые покровители, что обещали конструктивисты взамен? Стенограммы раскрывают эти детали. Получается совершенно иная картина. Объемная, что ли. Но чтобы ее рассмотреть (если мы хотим построить качественную историю литературы XX века), у нас должен быть доступ к гигантскому объему архивных документов.
— Считается, что в наших архивах достаточно высока доля рукописных источников, не прочитанных, не читаемых. А с теми, что оцифрованы, всё равно неудобно работать. Отсутствует внятная поисковая система. Какие перспективы вы видите у технологий, ориентированных на распознавание текста?
— Понятно, что бывают машинописи, которые легко переводятся в такой вид, что мы можем по ключевым словам задавать поиск. Но к нашим машинописям это не имеет отношения: плохая бумага, часто папиросная, много рукописных исправлений и прочее. Что касается рукописного текста, то мы сами-то прочитать его не всегда способны. Думаю, что здесь есть одно решение в рамках нашего проекта, которое мы сейчас выполняем. Мы предполагаем создать комментарии к стенограммам. И по ключевым словам в комментарии мы сможем вести впоследствии поиск. Комментарии — это метатекстовый инструмент, обеспечивающий возможность нахождения нужных документов.
— Причины, по которым отдел рукописей был открыт избирательно, понятны. А вот как сейчас? Информация открыта, тем более цифровой архив предполагает свободный доступ к любому документу из любой точки мира. Вы за отмену любых ограничений?
— Тайное всегда становится явным. И потому какой смысл нам что-то прятать? Каждый человек, я уверена, имеет право судить по-своему. Более того, нам нужен новый взгляд, новые подходы. И здесь надо открыть дорогу молодым специалистам, студентам, аспирантам, которые своей молодостью «остранят» (используя термин Шкловского) старые схемы, дадут новый импульс старой науке. Открытость стимулирует международное обсуждение, поиск правды-истины, потому что она рождается только в диалоге. Создание цифрового архива — абсолютно правильное решение. Сейчас допуск в архивы упрощен. Есть правда, исключения, связанные с тем, что на основе того или иного фонда ведется подготовка публикации. Так делалось в РГАЛИ, и я, к примеру, не могла использовать документы из фонда Эйхенбаума. Такое положение дел связано с обязательствами перед издательством, требующим, как правило, эксклюзивных материалов для печати.
— Разрешите совсем профанный вопрос. В кругах неспециалистов нередко бытует точка зрения: зачем знать обо всех черновиках, вариантах, редакциях, бесконечных версиях, когда читателю интересен только опубликованный финальный результат? Зачем выставлять на всеобщее обозрение весь этот интимный процесс творчества? Зачем восстанавливать эту писательскую кухню, лабораторию?
— Текстология, реконструкция истории текста — это детективное расследование, и доверяться чужим показаниям историк литературы не склонен. Он хочет провести собственную экспертизу. Недавно отдел получил письмо от коллеги из Франции, в котором он просил о скане некоего текста очень известного российского писателя. Текст этот много раз публиковался в научных изданиях и был снабжен текстологическим описанием. Выясняется, что исследователю надо посмотреть, где именно на полях, какими чернилами и в какой последовательности была внесена правка. И тут не поспоришь. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
Вот почему переиздаются вновь собрания сочинений Алексея Толстого, Максима Горького, самые известные произведения Шолохова. Необходима перепроверка. Текстологу надо увидеть все этапы роста текста, чтобы произвести реконструкцию авторского пути к своему замыслу, чтобы решить, какова же была воля автора относительно своего творения, какой из вариантов его он считал лучшим, самым совершенным. И поэтому я буду по-прежнему перепроверять выводы моих предшественников, желать видеть своими собственными глазами первоисточник, пусть даже и оцифрованный. Первоисточник — это свидетельство «обвинения» или «защиты» текста.
Публикация подготовлена при поддержке РНФ. Проект № 19-18-00353, НИУ ВШЭ