Не все люди враги

В конце октября 2020 года в издательстве «Текст» вышла последняя книга крупнейшего отечественного научного журналиста и редактора Михаила Борисовича Черненко (1926, Харьков — 2018, Москва), название которой — «Не все люди враги» — по смыслу противоположно названию известной книги Ричарда Олдингтона «Все люди — враги».

В 1942 году шестнадцатилетним подростком Черненко был угнан оккупантами на подневольную работу в Германию, где в течение трех лет работал остарбайтером; последние месяцы вой­ны был солдатом Красной армии и ­военным переводчиком. После демобилизации стал горным инженером, а в начале 1960-х — научным журналистом, писателем и редактором.

Михаил Борисович был единственным племянником выдающегося физика-ядерщика академика Юлия Борисовича Харитона. Его мама — Лидия Борисовна Харитон — в молодости была близка к литературному объединению «Серапионовы братья», обладала безупречным художественным вкусом и почти всю жизнь проработала редактором в различных харьковских издательствах. Она была старшей дочерью известного российского журналиста Бориса Осиповича Харитона, который с 1906 по 1918 год был ответственным редактором одного их лучших российских изданий — кадетской газеты «Речь».

После революции, с 1918 по 1922 год, Б. О. Харитон был директором петроградского Дома литераторов, в 1922-м был арестован и выслан из страны на «философском пароходе». С 1924 по 1940 год Борис Харитон работал редактором популярной эмигрантской газеты «Сегодня» в Риге, до тех пор пока советские войска не арестовали его; он умер на этапе по пути в пермский лагерь.

Михаил Черненко унаследовал от деда и мамы не только талант журналиста и редактора, но и твердый характер, четкость взглядов, принципиальность, стоицизм, доброту и абсолютное отсутствие пафоса. До последнего дня он сохранял здравый ум, прекрасную память, интерес к жизни и четкое понимание того, что происходит в России и в мире. В течение нескольких последних лет он писал воспоминания, большая часть которых представлена в этой последней книге. В ней Михаил Борисович написал о фрагментах огромного периода своей жизни, начиная от 1930-х до 2000-х годов. Ценность книги в том, что ее автор был свидетелем и непосредственным участником многих важных событий истории СССР и России и она написана умным и талантливым журналистом ярко, сжато и интересно.

Хотел бы представить предисловие к книге М. Б. Черненко, написанное его младшим товарищем и коллегой М. А. Гуревичем, и небольшой фрагмент из нее.

Его последняя книга

Эту книгу Михаил Борисович Черненко — солдат Великой Отечественной, шахтер, горный инженер, редактор, журналист, писатель — писал много лет и закончил незадолго до своего ухода, на 93-м году жизни.

О чем книга? Как это ни банально звучит — о времени и о себе. Но время-то какое! Предвоенные годы, война, послевоенная сталинщина, хрущевская оттепель, брежневский застой, перестройка. Ярчайший временной фон для рассказа о себе мудрого, смелого, талантливого, яркого человека, каким был автор этой книги.

И вот новая его книга — к глубокому нашему прискорбию, последняя. Особое место в ней занимает история создания и стремительного взлета научно-популярного журнала Академии наук «Химия и жизнь», история гонений власти на него, история борьбы небольшого журналистского коллектива с безжалостной совковой идеологической машиной. Эпопея скромного академического издания, удивительным образом вырвавшегося из узкого академического круга, занявшего заметное место в отечественной журналистике, и не только научно-популярной.

Так вот, Михаил Борисович Черненко был тем, кто отправил «Химию и жизнь» в дорогу и сделал ее такой, какой она была на подъеме и взлете.

В далеком 1964-м он вошел в славную четверку отцов-основателей журнала и возглавил редакцию в ранге заместителя главного редактора. В этой четверке у него была особая роль — творческая, созидательная. Это он собрал незаурядную команду журналистов и расставил по местам лучших исполнителей. Обучал их нелегкому искусству популяризации. Обучал не поддаваться искушению легкого письма и пересказу поверхностных мнений, расставлял на полях рукописей свои краткие и порой язвительные (но всегда по делу) пометки. Отбивал от окриков и назиданий партийного начальства и старался принять удар на себя. Находил общий язык с выдающимися учеными и популяризаторами науки. Защищал каждого, кого был в силах защитить: свою редакцию, своих единомышленников, свой журнал. Выпускал в свет статьи опальных авторов и рисунки опальных художников, чьи имена позже стали известны всему миру. Вывел «Химию и жизнь» на полумиллионный тираж…

Обо всем этом и о многом другом увлекательно рассказывает его последняя книга.

↑

Фрагмент из книги «Не все люди враги»

…И последовала суровая команда: «Драть!»

Первый крупный скандал, едва не переросший в разгром редакции, случился в начале 1981 года, можно сказать, на пике нашей известности, когда тираж Х. и Ж. (самоназвание журнала «Химия и Жизнь») перевалил за 400 000 и продолжал расти.

А поводом послужила картинка, не представлявшая собой, казалось, ничего особенного, вполне обычная в нашем стиле. Это был рисунок художника Гарифа Басырова — бычок, баран с поросенком да петух с гусаком везут на грузовике своим собратьям крайне важные для их лучшего питания вещества.

А перед заголовком статьи, которую иллюстрировало такое вольное изображение предмета, красовалась рубрика: «Навстречу XXVI съезду КПСС». Открывался он тогда же, в феврале 1981 года, и такого рода надписи были для всех печатных изданий, как ни крутись, обязательны. В первые дни месяца февральский номер журнала был отпечатан на подмосковном Чеховском полиграфкомбинате тиражом 438 000, упакован в пачки (14 с лишним тысяч перевязанных пачек) и подлежал — после утверждения сигнальных экземпляров — вывозу на почтамты для доставки подписчикам. Но не тут-то было…

Накануне выпуска журнала в свет неизвестный доброжелатель поделился, наверное, некими соображениями относительно нашей редакции с партийными инстанциями. И шутливая картинка стала предметом внимания на самом «верху», в ЦК КПСС.

Нельзя сказать, чтобы так уж поссорились из-за нашего гусака с его компанией Иван Иванович с Иваном Никифоровичем, но всё же…

В отделе науки и в отделе пропаганды всевидящего ЦК (журнал опекали оба, каждый «со своей стороны») отнеслись к доносу по-разному.

В отделе пропаганды, где зав. сектором журналов был спокойный и доброжелательный Наиль Бариевич Биккенин, к которому меня призвали, дело хотели «спустить на тормозах». Возможно, слегка всыпать, но не доводить до скандала.

А значит, допечатать (меня спросили: сумеете?) тысячу экземпляров журнала так, чтобы злополучная страница была «как-нибудь без петухов и баранов», по-другому. И чтобы в Кремль да на съезд не попала эта картинка («вы же понимаете… чтоб никто не подумал…»). А остальное пусть остается как есть, не дело задерживать выпуск да тратиться на выдирку (вручную!), допечатку да вклейку (тоже вручную!) чуть ли не полмиллиона страниц.

Неужели получится? Звоню в редакцию, зову нашего Мастера по делам типографским: связывайся с типографией, готовь какой им понадобится документ. Переделывайте макет страницы. Может, совсем просто: никакой картинки, «Навстречу съезду…» — крупно красным цветом, а заголовок — совсем крупно! Благо, в нем аж четыре слова: «Инженерный дебют генной инженерии»…

Попрощался и помчался в редакцию. А там — полный ­траур. В чем дело?

Оказывается, пока я ехал из отдела пропаганды, в отделе науки того же ЦК «политический вопрос» о нашей картинке был поднят, что называется, на принципиальную высоту: доложили кому-то из секретарей ЦК. Откуда и последовала суровая команда «драть!», выдирать и заменять пресловутую страницу.

Не помогло возмущение профессоров «извращенным воображением» блюстителей политической стерильности журнальных иллюстраций. Не помог и призыв нашего шефа академика Петрянова отказаться от потери тысяч человеко-часов рабочего времени и дефицитной офсетной бумаги.

«Выдирать!» — сурово подтвердили помощники секретаря ЦК.

И на следующий день наш «колхоз» почти в полном составе, оставив меня на съедение волкам да дежурного на телефонах, отправился в «экспедицию» в подмосковный Чехов, бывшую Лопасню, выполнять высокое партийное задание. Присоединялись к нам за те долгие дни добровольцы из издательства «Наука», которому выпуск самого многотиражного журнала ох как нужен. Тем же занимались многие рабочие Чеховского полиграфкомбината. Многие тайком прихватывали выдранную из журнала страницу на память. А еще местное городское начальство присылало в типографию на помощь в этом идиотском занятии школьников. Вам, уважаемый возможный читатель, не напоминает ли последнее о неких нынешних «политических» мероприятиях?

Была отпечатана и новая страница в журнал — без крамольной картинки. И работницы из брошюровочного цеха вклеивали ее в «обработанные» выдиркой журналы 438 000 раз…

Ушло на всю эту кутерьму больше двух недель мартышкина труда, немало бумаги, денег, нер­вов. И, безусловно, поубавило всем участникам веры в разумность и справедливость многого из происходящего с нами и вокруг.

Наше другое начальство — «ближнее», академическое — восприняло происходящее по-своему. Кое-кто — с откровенным злорадством: доигрались, мол, со своими вольностями. Главный же ученый секретарь Президиума АН СССР Георгий Константинович Скрябин, призвав к себе главного редактора и рабочего зама (меня), полюбовался картинкой, посоветовался по телефону с другом все в том же ЦК КПСС, довольно крепко выругался и велел нам: «Пишите!» — «Объяснение?» — «Какое там объяснение! Приказ пишите с выговорами себе! Нам „оттуда“ — указание, а мы им — не извольте беспокоиться, уже наказаны… Погодите! Вам двоим — это мало. Вписывайте, кто там еще у вас за что отвечает!»

Мне дали пишущую машинку, и я настрочил проект приказа с выговорами — академику, себе и двоим коллегам. И Скрябин понес подписывать всё это к президенту Академии наук…

В изданном приказе выговор, правда, остался всего один — ответственному секретарю редакции Рабиновичу. Академику было «строго указано», а нам с главным художником Володей Любаровым добавили слово «строгий». Дописал его к нашим выговорам своей рукой, как уверял очевидец, сам президент АН СССР, замечательный ученый Анатолий Петрович Александров.

Ему ведь пришлось беседовать по телефону о нашем «деле» и с райкомом партии. Оттуда, из райкома, на него, на президента Академии наук, по свидетельству очевидца, «так кричали, так кричали…»

Однако «дело о картинке» далеко на том не кончилось. И февральским вечером меня вызвали в Черемушкинский райком партии «для беседы».

Молодой человек, зав. отделом науки тов. Казаков, начал с иностранного возгласа «Айн момент!». Далее: «Ждите там! Я вас вызову». Прошло не меньше четверти часа, пришлось о себе напомнить. И тут же с ходу, без никаких тебе «как дела в редакции?» пошло-поехало: «По каким принципам у вас там подбирались кадры, а?» Я ответил: «По деловым и политическим».

Справедливо уловив в этой сугубо партийной цитате, несмотря на ее высокое происхождение, некую фронду, допрошающий взорвался: «Не морочьте голову! Совсем по другому признаку!» — «По какому же?» — «Вы мне это бросьте, я вас из партии выгоню! По национальному признаку их принимали, вот по какому!»

Тычет пальцем в список сотрудников. «Рабинович по чьей рекомендации? Гуревич откуда? Его кто рекомендовал?» Дальше — хуже, партийный деятель упирается в фамилии Либкина, Михлина, Файбусовича. Наш художник по пункту номер пять — караим. «А это что за нация — карим? — негодует ­райкомовский ­деятель. — Других, что ли, не нашли?» Признать за фамилиями Златковский, Иорданский, Старикович польские, украинские или иные славянские корни, блюститель расовой чистоты отказывается. Гнет дальше. «Такая-то (фамилия славянская — дальше некуда) кем у вас работает?» — «Редактор отдела». — «А какой она нации, знаете?» — «Знаю, русская». — «А у мамаши ее какая была фамилия, знаете?» Я честно ответил, что нет, не знаю. Девичьими именами мам наших сотрудников не интересуюсь…

Несмотря на довольно многообразный к тому времени жизненный опыт, мне в такой антисемитской сцене до тех пор участвовать не приходилось. И по правде говоря, я тогда еще верил, что при советской власти она невозможна. И, пренебрегая «партийной дисциплиной», не слишком вежливо посоветовал райкомовцу: «Вы всё же — полегче!» И добавил, что сейчас встану и поеду в ЦК КПСС рассказать о нем, Казакове.

Визави чуть притих, но линию свою — что-де редакция полна явных и скрытых иудеев и что «кадры придется укреплять» — гнул несгибаемо. И повторял, что за политическую незрелость и пособничество чуждым нравам меня надо гнать с работы и исключать из партии. Что это тогда значило, хорошо известно всем, кто помнит годы «до Горбачева».

О «беседе» в райкоме доложил Петрянову во всех подробностях. Признаки готовящейся расправы стали уже настолько ощутимыми, что наш Игорь Васильевич сам стал добиваться приема у секретаря ЦК КПСС Михаила Васильевича Зимянина, до недавнего времени — главного редактора «Правды». А мне оставалось только ждать.

И через день-другой, когда И. В. был уже в высокой приемной, ему стало плохо с сердцем. К нему срочно вызвали врачей… Сердечный приступ у академика купировали, отвезли его домой. А райкому последовало указание не усердствовать: «вы нам академика чуть не до инфаркта довели!»

А через несколько дней на заседании бюро райкома его члены исправно ругали несчастную нашу картинку с гусями да свинками, другие картинки тоже, но и только. Ни слова о национальностях. А последний выступавший, сидевший за тем столом с краю, сказал даже: «Знаете, а мне журнал всё же нравится!»

Я потом спросил у кого-то из тамошних, кто это. «Что ж ты не знаешь? — удивился собеседник. — Он же начальник Черемушкинского КГБ!» Вот так… Попробуй догадаться, это что-то «личное» или? Тонкий ход?

Итак, к строгому выговору от президента Академии наук райком КПСС добавил ответственному секретарю и мне всего лишь по «простому» партийному выговору, «без занесения». И затевавшееся «укрепление кадров» пришлось отложить.

Случилось оно только через четыре года, так что о нем, разумеется, не здесь.

А вот Александр Иванович Казаков, учинявший мне райкомовский допрос, вскоре пошел сильно вверх. И вскоре был назначен председателем Госкомимущества, вице-премьером правительства России. Славное приобретение для наших высоких верхов, ничего не скажешь… Побывал под судом по какому-то делу с плагиатом. И до сих пор (осень 2017) болтается где-то в высоких сферах. Кажется, в Совете Федерации.