Феномен братьев Медведевых и Самиздат

Полная версия материала. В .pdf и в бумажной газете опубликована сокращенная.¹

Свобода мысли желанна ученым, и заинтересованность людей науки в Самиздате была одним из ключевых факторов его возникновения. Среди самиздатчиков из научных кругов братья Медведевы — в числе первопроходцев. Им удалось стать родоначальниками особого самиздатского жанра — независимых исследований, а Рой Александрович выпустил неподцензурный бюллетень, который возобновил разрубленную в годы сталинщины традицию независимой периодики.

Наблюдения о возникновении Самиздата от поколения, к которому принадлежат Медведевы, сохранились, увы, фрагментарно. У тех, кто застал рождение нового явления в зрелом возрасте, возможность свободно говорить о нем появилась через два десятилетия. Дистанция протяженная: от возраста за 40 (столько было Медведевым во второй половине 1960-х) к за 60. Не только редкость свидетельств от сверстников привлекает внимание к опыту братьев. Они не просто читали неразрешенные тексты, а деятельно участвовали в создании пространства свободной мысли…

Рой и Жорес родились 14 ноября 1925 года в Тифлисе (Тбилиси) в семье Александра Романовича Медведева (1899–1941) и Юлии Исааковны Рейман (1901–1961). Вся семья Рейман была очень музыкальной: «одна из сестер была пианисткой, работала в консерватории, другая была скрипачкой, а моя мать изучала виолончель»¹. Дома была большая библиотека, отец привил сыновьям любовь к чтению. Его арест за «бухаринский» (правый) уклон в 1938-м и гибель в Колымских лагерях в 1941-м оставили трагический след в судьбе его сыновей.

«Отец приглашал меня на свои лекции, я их слушал и очень верил ему. Поэтому лично я воспринимал репрессии как преступление, я не верил обвинениям, которые звучали в адрес отца и его друзей. Поэтому я и начал еще в Советском Союзе проводить исследования этих трагических событий» (из интервью Р. Медведева²).

После выселения из служебной квартиры семья некоторое время скиталась по родственникам в Москве, Ленинграде и Ростове-на-Дону, а в начале войны была эвакуирована в Тбилиси. В 1943-м семнадцатилетних Роя и Жореса призвали в армию. Жорес попал на фронт в мае 1943-го, воевал на Таманском полуострове, был ранен и вскоре демобилизован, Рой служил в тылу в артиллерийском арсенале. После демобилизации Жорес поступил в 1944 году в Сельскохозяйственную академию им. К.А. Тимирязева в Москве, а Рой избрал специальность отца — философию, и поступил в 1946-м в Ленинградский университет.

Выбор более идеологизированной специальности отразился на дальнейшей судьбе Роя Александровича: сын «врага народа» не имел шансов поступить в аспирантуру. Оставшись по окончании университета без распределения, он поехал на Урал, где работал учителем в сельской школе, затем стал директором школы в Ленинградской области. Преподавательский опыт лег в основу его первой специализации: в 1954 году Рой Медведев поступил в заочную аспирантуру по педагогике. Кандидатскую диссертацию он защитил в 1959-м по актуальной тогда теме политехнического обучения. В то время Н.С. Хрущёв реформировал школьную систему, чтобы усилить связь между школой и производством. Проработав четыре года в издательстве «Учпедгиз» («Просвещение») в Москве, Рой стал в 1961 году научным сотрудником в Академии педагогических наук РСФСР.

«Биологическая наука и культ личности». До Самиздата…

К этому времени Жорес Медведев уже получил известность в научных и писательских кругах. В 1950-е годы после защиты кандидатской диссертации он начал успешную научную карьеру как специалист в изучении механизмов старения (геронтологии), сначала в Тимирязевской академии, а с 1962 по 1969 год как заведующий лабораторией молекулярной радиобиологии в Обнинске. Жорес, как и его брат Рой, был наделен общественным темпераментом, кроме биологических исследований, он начал собирать материалы о разгроме генетики в СССР. Медведев сам в юности испытал воздействие шарлатанства Лысенко, поэтому не теоретически, а на собственном опыте узнал вред для науки господства так называемой мичуринской биологии. Период заблуждений был недолог, сказалась учеба под руководством профессора П.М. Жуковского — критика лысенковских «теорий».

Сталинский выдвиженец и шарлатан Трофим Лысенко (1898–1976) не исчез после смерти патрона. Хрущёв взял «народного академика» под свое покровительство. Видимо, мрачная фигура потребовалась Хрущёву, чтобы приструнить научное сообщество. Именно ученые первыми стали задавать неудобные для партийной верхушки вопросы о демократических гарантиях нового курса. Как бы то ни было, лысенковцы сохранили свое влияние, хотя уже не могли навлекать репрессии на оппонентов-генетиков.

Надежды на восстановление справедливости укрепил ХХII съезд партии — высшая точка десталинизации в СССР. Братья почти синхронно начали свои исследования. В 1962-м Жорес подготовил первую редакцию рукописи под названием «Биологическая наука и культ личности». Когда Медведев рассказывал о начале этой работы, память об отце, о его гибели в лагере он не назвал в качестве побудительного мотива. Но в отличие от других критиков Лысенко, стремившихся доказывать научную несостоятельность мичуринской биологии (например, А.А. Любищева и В.П. Эфроимсона), Жорес подчеркнул связь лысенковщины с репрессиями.

«Я решил, что более эффективно будет показать, что Лысенко выдвинулся на репрессиях против генетиков, что дискуссия в период 30-х годов была не столь безобидной, и что советская генетика потеряла очень много ученых через систему репрессий. Моя точка зрения была, что поскольку эта линия поддерживается Хрущевым — критика Сталина, критика сталинского террора; после 1961 года, после ХХII съезда это было популярно, — я считал, что с этой точки зрения будет очень трудно игнорировать этот подход к Лысенко» (из интервью Ж. Медведева³).

В финал своего труда ученый включил ленинскую цитату-лозунг о всесильности и верности учения Маркса, хотя, надо признать, смотрится она диковато рядом со списком злодеяний лысенковцев. Особенно если учесть, что лысенковщина возникла в науке той страны, где это учение «победило».

«Мы показали читателю, в чем состоят эти идеи и приемы и какими методами лысенковцы добивались их признания. Эти методы были чудовищны: искажение фактов, демагогия, запугивания, преследования, очковтирательство, дезинформация, самореклама, дезорганизация опытного дела, зажим всякой критики, репрессии, обскурантизм, клевета, оскорбления, надуманные обвинения и физическое устранение оппонентов — вот тот богатый арсенал эффективных средств, который в течение почти 30 лет “подтверждал” прогрессивность “новых научных концепций”. Других эффективных способов доказательств не было и всякое сравнительно свободное обсуждение дискуссионных проблем (в 1936, 1946-47, 1953-57 гг.) ставило лысенкоизм перед перспективой гибели. Стабилизация его обеспечивалась лишь в результате политических провокаций, окрашенных в разные тона, в соответствии с исторической обстановкой. Анализ материалов этих дискуссий показал нам, что они вполне достаточны для доказательства научной несостоятельности лысенкоизма, его отрыва от мировой науки, его сектантского характера. Этот анализ показывает также и то, что с лысенкоизмом бесполезно бороться методами академических дискуссий, методами научной аргументации. Лысенкоизм не признает никакой критики “извне”, критики представителей иного научного направления. Мы показали здесь, как достиг лысенкоизм своего господства, и считаем, что это главное. Такими методами может пользоваться лишь научно несостоятельная теория. Правильное учение распространяется и завоевывает признание прежде всего потому, что оно верно. “Учение Маркса всесильно, потому что оно верно” — сказал Ленин, и это правило можно отнести к любой научной концепции. Методами демагогии, репрессий и подавления критики можно лишь временно навязать науке ложные концепции, однако, правильные идеи и теории развиваются и находят поддержку, несмотря на любые методы подавления. Показ методов и путей, обеспечивших столь длительное навязывание лысенкоизма нашей науке, — это и есть, таким образом, показ его научной несостоятельности» (из заключительной части «Биологической науки…»)⁴.

Работа о разгроме советской генетики начала неофициально циркулировать неожиданно для него. В воспоминаниях ученого возникла новелла, где это событие связывалось с предложением из редакции «Комсомольской правды». Ученому заказали статью, популяризирующую генетику. По одной версии, импульсную роль сыграли друзья⁵, они познакомили сотрудников «Комсомолки» с «Биологической наукой…», по другой — он сам отправил в редакцию свою работу. На журналистов труд Медведева произвел впечатление, и в отделе науки решили заказать статью.

«Рукопись не оставляла людей равнодушными. После XX и недавнего XXII съездов КПСС, открывших ранее неизвестные страницы сталинского террора, многим казалось, что истина уже торжествует. Но на съездах раскрывались преступления, являвшиеся частью политической борьбы за власть и происходившие в ясно обозначенный период 1936–1938 годов. О распространении террора в науку почти никто не знал и не говорил».

«Недореабилитированность» генетики вынуждала газетчиков к осторожности. В итоге публикация в «Комсомолке» не появилась. Хрущёв в очередной раз продемонстрировал свое расположение к Лысенко.

Но история на этом не закончилась. Когда участь статьи еще не была решена, в редакции решили подстраховаться.

«Для того чтобы получить поддержку других ученых, “Комсомольская правда” размножила 20 экземпляров моей рукописи. Их разослали некоторым академикам: П.Л. Капице, И.Л. Кнунянц и другим. Далеко не всё к ним вернулось. И это начало спонтанный процесс размножения в Самиздате. Он разошелся более или менее по всему Советскому Союзу. Тысячи экземпляров. Я встречал потом людей из самых различных областей и групп — ученых и даже партийных работников — и был удивлен, что почти все, кого я встречал, читали эту рукопись» (из интервью Ж. Медведева).

Жорес действительно не предполагал такого развития событий. Он был в отпуске и не знал о демарше редакции. В книге, которую Жорес Александрович написал спустя 11 лет, сообщена интересная подробность. Медведев узнал, что энтузиазм редакции развеялся, и «попытался собрать (выделено нами. — Прим. авт.) распространенные «Комсомольской правдой» экземпляры книги, но это оказалось невозможным, рукопись подверглась спонтанному размножению»⁶.

Попытка вернуть разлетевшиеся экземпляры любопытна тем, что подтверждает непредумышленность случившегося. Весть о циркуляции «Биологической науки…» была для Жореса Александровича тревожной. Хождение по рукам работы с критикой «народного академика» выглядело или легко могло быть представлено как вызов.

Видимо, поэтому в интервью, которое записывалось в 1984-м, об отрицательных эмоциях 20-летней давности Медведев предпочел не вспоминать, а заговорил об истории термина:

«В 1962-м, когда моя рукопись распространялась в так называемом Самиздате, слова “Самиздат” не существовало, так что феномен не имел определения, термина» (из интервью Ж. Медведева).

Жорес Александрович излагал свои представления о возникновении феномена довольно пунктирно⁷. О хождении в списках неподцензурных произведений Пушкина и Лермонтова он упомянул с тем только, чтобы резюмировать: «Так что циркуляция рукописей не была, в общем-то, новым явлением». Затем сразу же перешел к репертуару антилысенковских произведений, которые циркулировали в научных кругах, среди генетиков. Он назвал своих предшественников — разоблачителей лысенковщины героического Владимира Эфроимсона⁸ и Александра Любищева⁹. Любищев нашел свой способ распространения текстов, которые не могли из-за цензурных рогаток пробиться в печать. Свои труды

«иногда по эволюции, иногда по генетике, иногда философского характера, иногда 100, иногда 200, иногда 300 страниц. Печатал на тонкой бумаге и рассылал своим коллегам, друзьям, знакомым. Они показывали другим друзьям. <…>

Затем было очень много чисто стихотворных рукописей, которые ходили¹⁰. Даже о Лысенко была поэма, о происхождении видов¹¹. <…> Это явление не называлось тогда Самиздатом и ему не придавалось какого-то специфического значения. Оно начало возникать шире после отставки Хрущёва. Тогда возникло более конкретное понятие, потому что в Самиздат начали поступать литературные произведения, отвергнутые по тем или иным причинам либо в журналах, либо цензурой, либо по другим причинам» (из интервью Ж. Медведева).

Обратим внимание на рубеж, который обозначил Медведев — отставка Хрущёва, иными словами, остановка десталинизации. Важна даже не точность датировки, а обозначение границы, до которой циркуляция не была широкой, а жанровый репертуар не отличался разнообразием.

Хотя неофициальное распространение текстов выглядит в воспоминаниях Медведева одним из атрибутов научного сообщества, для собственных работ он выбрал другую судьбу. Жорес Александрович отправил их за границу. Ученый был возмущен тем, что ему не позволили поехать на зарубежную конференцию, а затем не пропускали отправленный по почте текст доклада. Тогда он решил обратиться к зарубежным коллегам. Двое решились помочь: биолог Честер Блисс (Bliss, 1899–1979) и биохимик, нобеляр Ричард Синг (Synge, 1914–1994) взяли с собой рукописи работ Медведева о биохимических механизмах старения. В 1962-м статья, а в 1966-м книга «Биосинтез белков и проблемы онтогенеза» были напечатаны¹².

Так Жорес Медведев оказался если не в одном ряду (все же его публикации были не на русском), то рядом со смельчаками, которые первыми бросили вызов цензуре в послесталинскую эпоху.

Вернемся к «Биологической науке…», она распространилась по всей стране. Судя по письмам, которые Медведев получал от читателей, его работу читали не только в Москве, Ленинграде, Киеве, Риге и в научных городках, но и в Уфе, Свердловске, Новосибирске, Хабаровске и Ташкенте. Согласно собственным оценкам автора, его рукопись разлетелась в тысячах копий, каждую из которых читали несколько людей.

Нечаянный успех вызвал брань с партийных трибун и нападки в печати: в 1963 и в 1964 годах. Но это лишь усиливало внимание к работе Жореса Медведева в академической среде. В частности, разнос в статье тогдашнего президента ВАСХНИЛ М.А. Ольшанского (сторонника Лысенко) «Против дезинформации и клеветы» способствовал важным встречам в жизни ученого.

«Мне позвонил профессор Б.Л. Астауров, с которым я был хорошо знаком, и передал, что со мной хотел бы встретиться академик М.А. Леонтович. Леонтович был очень уважаемым физиком старшего поколения, специалистом в области радиофизики и физики плазмы. Он в 1964 году возглавлял кафедру на физико-математическом факультете МГУ. Как оказалось на следующий день, Леонтович просто хотел мне передать, что со мной желает встретиться академик А.Д. Сахаров, который имел свою московскую квартиру в том же доме, где жил и Леонтович. Сахаров был озабочен статьей Ольшанского в “Сельской жизни” и хотел обсудить эту проблему. Поскольку Сахаров, как руководитель проектов по созданию водородной бомбы, должен получать разрешение от спецслужб на все контакты с людьми, не имеющими допуска к секретным работам, то предполагалось, что я приду в гости к Леонтовичу и уже от него в соседнюю квартиру к Сахарову. <…> Наша беседа в его кабинете началась со статьи Ольшанского, которую Сахаров прочел тоже случайно и также 29 августа, купив “Сельскую жизнь” в Симферопольском аэропорту, возвращаясь из санатория. “Других газет не было” — объяснил он. За себя он не беспокоился, но угрозу Медведеву судом считал серьезной. Мою рукопись он читал еще в 1963 году. (Ее привез “на объект” физик Виктор Борисович Адамский. Сам Адамский в книге воспоминаний физиков о Сахарове “Он между нами жил”, изданной в 1996 году, описал сильную эмоциональную реакцию Сахарова. — Прим. авт.) Я привез ему новый текст этой работы,которая, постоянно обновляясь, уже почти вдвое превышала первый вариант, размножавшийся в самиздате¹³. Я объяснил, что угроза суда меня не беспокоит. Реализация ее просто невозможна, так как потребует экспертной проверки фактов репрессий и изучения архивов КГБ. Анализ документов лишь подтвердит и дополнит ту картину, которая приведена в моей книге. Статья Ольшанского была в большей степени свидетельством паники, а не силы. <…> Узнав, что я работаю в новом институте медицинской радиологии, Сахаров начал задавать вопросы о радиационных мутациях и лучевой болезни. Вопросы были очень компетентными. Он, безусловно, изучил немало работ в этой области» (из книги Ж. Медведева «Опасная профессия»).

Что же до влияния ситуации на официальную научную карьеру Медведева, то:

«К счастью для меня, последствий чисто административных, кроме обсуждения на парткоме Тимирязевской академии и определенного давления на заведующего, не было. Я сам уволился из академии. Академия была в этот период в трудном положении. Я нашел работу в Обнинске и перешел туда» (из интервью Ж. Медведева).

«К суду истории»

Убежденный коммунист, Рой Медведев был вполне лоялен советскому строю. Путь в партию был для него естественен. Возможность вступить в ряды коммунистов открылась для Роя после «секретного доклада» Н.С. Хрущёва в 1956 году и реабилитации репрессированного отца. Медведев приветствовал политику десталинизации и считал, что сталинские преступления и, как он полагал, «извращения» ленинской линии следует открыто разоблачать и искоренять. С этой целью он начал в 1962 году изучать генезис и последствия сталинщины, на основе общедоступных источников. Скудость официальных данных Медведев компенсировал общением с освободившимися из лагерей коммунистами.

«Архивы были закрыты. А беседы со старыми большевиками, с теми, кто это всё пережил, кто был в лагерях, в тюрьмах, кто был арестован, кто прошел через всю эту цепочку репрессий, беседы с ними заменяли мне архивные источники. Мне помогали десятки людей, я в книге своей перечисляю примерно сто человек, но это не все, потому что не все тогда мне разрешили упоминать их имена» (из интервью Р. Медведева)¹⁴.

Некоторые из старых большевиков были возвращены в партийный аппарат для содействия в реабилитации. В рамках этой работы предпринимались своего рода расследования репрессивных акций, изучались партийные и ведомственные архивы. Так эти люди получали доступ к закрытым документам. Таким образом, отдельные респонденты Медведева располагали не только ресурсами собственной памяти о прошлом.

Рой Медведев по примеру брата давал читать свою рукопись тем, кто мог уточнить имеющиеся свидетельства или добавить собственные. Спонтанного распространения, произошедшего с работой брата, он не хотел. Если Жорес затрагивал только один из аспектов сталинщины, Рой автоматически вторгался в сферу большой политики. Неофициальной политологии просто не существовало. Оценки вождей (руководителей партии и страны) определялись решениями верхушки КПСС.

«Исторические исследования не преследовались тогда — в 1962 году, в 1963 году и в 1964 году. Я брал свой предмет для исследования шире, чем это было в печати, но все-таки я считал, что это идет в русле партийной политики. Я не считал себя диссидентом. Диссидентом, инакомыслящим, правозащитником, как хотите это называйте, я стал считать себя после отставки Хрущёва, когда я продолжил и даже расширил эти исследования. А официальная политическая позиция была остановить, прекратить, восстановить уважение к Сталину в нашей партии» (из интервью Р. Медведева).

Рой осторожно выбирал читателей и никому не разрешал копировать рукопись. Особенно его тревожила возможность утечки рукописи за границу. Там любой издатель смог бы ее опубликовать без разрешения автора, так как СССР в то время еще не подписал Всемирную конвенцию об авторском праве. Самым рискованным мог быть выход книги в периодических изданиях или в издательстве эмигрантского Народно-трудового союза (НТС). Свержение советской власти — цель, провозглашенная в программных документах этой организации, позволяла «законно» признавать такие произведения «антисоветскими», арестовывать и судить авторов. Не только из страха перед тюрьмой Медведевы не желали пользоваться «услугами» НТС — это противоречило их убеждениям. Братья не отрицали революцию и социалистические преобразования.

«Политический дневник»

Свержение Хрущёва оставляло всё меньше надежд на публикацию работ с критикой сталинщины. Правда, резкое ослабление политического ресурса Лысенко, который лишился высокого покровительства, создало шанс на издание книги Жореса. Новое руководство страны лишило Лысенко своей поддержки, и генетика получила долгожданное научное признание в СССР. Однако ни усилия известных ученых, среди которых было немало академиков, ни добавление раздела с оптимистической концовкой о развенчании Лысенко в 1965-м — ничего не помогло. Но решение напечатать свой труд за рубежом пришло не сразу, а через несколько лет. Проклюнувшийся Самиздат всё еще не привлекал внимание ученого.

Если бурное распространение работы о Лысенко стало неожиданным вкладом Жореса (и в известном смысле редакции «Комсомолки») в зарождение Самиздата, его брату Рою удалось предпринять свою самиздатскую инициативу абсолютно сознательно. В 1964-м он начал выпускать машинописный бюллетень. Символично, что первый номер появился в октябре и содержал репортажи о смещении Н.С. Хрущёва с высших постов в стране. Бюллетень выходил до 1970 года. Стабильность и нацеленность на общественно-политическую проблематику позволяет причислить бюллетень Медведева к изданиям новых времен. Долгое время такие журналистские проекты были эфемерны, затевались подпольными кружками и быстро пресекались госбезопасностью. Травматичный опыт оставил свой след — на титульном листе бюллетеня не было имени автора. Там указывался только месяц и год выпуска. Редактор и читатели между собой называли его просто «месяцы». Заглавие «Политический дневник», которое закрепилось в литературе, было придумано для западного переиздания.

Тираж был намеренно ограничен — от пяти до 12 экземпляров (одна или две перепечатки). Медведев почти единолично готовил выпуски. Читателями и неформальными корреспондентами бюллетеня были в основном знакомые редактора: по приблизительной оценке, около 40–60 человек. Среди них преобладали единомышленники Медведева — коммунисты. В аудитории бюллетеня можно выделить три заметные группы: бывшие узники сталинских лагерей, либеральные литераторы (особенно из числа близких к «Новому миру», в том числе сам Александр Твардовский) и люди, которых позже назовут диссидентами (Раиса Лерт, Валерий Павлинчук, Валентин Турчин, с 1968 года бюллетень стал читать Андрей Сахаров). Первую половину 1968-го — время «Пражской весны» — можно считать пиком популярности издания. Но редактор не пытался расширить читательскую аудиторию:

«Для чтения бюллетеня мои товарищи приходили ко мне домой, так же как и в другие дома, где хранились комплекты “Политического дневника”. <…> …Мы сознательно сужали возможности политического влияния нашего журнала, но зато сохранили для него возможность существовать и развиваться» (из статьи Р. Медведева «Как создавался “Политический дневник”»).

На страницах бюллетеня печатались рефераты документов ЦК КПСС и сами эти документы (в том числе и «закрытые», т. е. не предназначавшиеся для публикации в печати, — их Медведев получал от ответственного работника журнала «Коммунист» Е.П. Фролова до его смерти в 1966-м), информация о событиях общественной жизни, не нашедших отражения в советских СМИ (митинги, демонстрации, политические процессы, новинки Самиздата, материалы, посвященные запретным и полузапретным проблемам советской истории, экономики и марксистской философии, литературные произведения, преимущественно поэтические: «Мы живем, под собою не чуя страны» Мандельштама, «Реквием» Ахматовой и др. В бюллетене печатались предварительные варианты глав из трудов Роя Медведева «К суду истории», «Книга о социалистической демократии» и «Хрущёв. Годы у власти».

«Биологическая наука…» и парадоксальный итог дела Синявского и Даниэля

В 1965-м, когда появился, оказавшийся призрачным, шанс на публикацию книги Жореса в СССР, были арестованы Андрей Синявский и Юлий Даниэль. Первоначально дело против них разворачивалось как большая репрессивно-идеологическая акция: писателей решили примерно наказать, чтобы никому неповадно было печататься за рубежом в обход цензуры. Но на этот раз власти не добились успеха, политическое высказывание оказалось двусмысленным и скомканным.

Судили писателей в начале 1966-го за «антисоветскую агитацию и пропаганду». Виновность «доказывали» цитатами из произведений, созданных Синявским и Даниэлем в стиле фантастического реализма. Процесс, где судебное разбирательство оказалось сосредоточено на такой прозе, превращался в какое-то весьма странное, едва ли не средневековое действо. Фарсовости добавляло еще одно обстоятельство. В советском уголовном законодательстве не было нормы, запрещавшей зарубежные публикации. Отпугивать от соблазнительной возможности должна была пропагандистская кампания, но именно она дала обратный эффект, возмутив интеллектуалов в СССР и за границей, и была свернута.

Жореса Медведева ни суровый приговор, ни шумиха вокруг процесса не остановили. Он решился напечатать свою книгу, куда более острую, чем первые произведения, опубликованные им за рубежом. В 1967-м с помощью известного генетика из Швеции Оке Густафсона (Gustafsson, 1908–1988) ему удалось передать «Биологическую науку…» за границу. Другой генетик (родом из России), профессор Калифорнийского университета Михаил Лернер (Lerner, 1910–1977) перевел книгу, и через два года она вышла на английском под названием «Взлет и падение Т.Д. Лысенко»¹⁵. В том же 1969-м без согласия автора и против его ясно выраженного желания в эмигрантском журнале «Грани» появилась публикация на русском. Она, судя по названию («Биологическая наука и культ личности»¹⁶), была выполнена по самиздатскому экземпляру.

«К суду истории». Фактор Самиздата

Объем рукописи препятствовал широкому тиражированию (количество машинописных страниц приближалось к 1000), но Рой Александрович знакомил с ней деятелей культуры и науки.

«Рукопись Роя к 1966 году прочитали Александр Твардовский, Константин Симонов, Юрий Трифонов, Владимир Лакшин и некоторые другие известные писатели. Осенью 1966 года к Рою через своего знакомого публициста Эрнста Генри (псевдоним Семёна Николаевича Ростовского, в прошлом советского разведчика-нелегала, жившего в 1930-е годы в Германии, тоже испытавшего лагеря), обратился академик А.Д. Сахаров с просьбой предоставить ему возможность прочитать рукопись “К суду истории”. Эрнст Генри, автор важного исследования о репрессиях в Красной армии, знавший Роя, ее читал и рассказал о ней Сахарову. К этому времени эта работа, обновлявшаяся и дополнявшаяся каждые полгода, составляла почти 800 страниц на машинке. Для “самиздата” это слишком большой размер и свободной циркуляции книги не было. Один экземпляр рукописи всегда хранился у меня в Обнинске. Я также сделал два микрофильма. С 1964 года у меня дома была очень хорошая установка для микрофильмирования, ее смонтировал инженер лаборатории А. Стрекалов. Особая высококачественная мелкозернистая пленка позволяла фотографировать две станицы в одном кадре. Рой тогда еще не был знаком с Сахаровым, который был “секретным” академиком, работавшим в основном на “объекте” в Горьковской области. На первую просьбу Сахарова Рой не откликнулся. В своих воспоминаниях о Сахарове Рой пишет:“…Обстановка в стране изменилась, и мне пришлось внести в свою деятельность элементы конспирации. Круг знакомых Сахарова был мне неизвестен, и я опасался, что обсуждение моей рукописи среди столь необычных людей может в чем-то осложнить мое положение”. Сахаров, однако, повторил свою просьбу и Рой не смог ему отказать, передав папку с книгой через Э. Генри. Через месяц Сахаров, также через Э. Генри, передал Рою приглашение и телефон той же квартиры в Москве, которую я посещал дважды в 1964 году. Сам Сахаров пишет в своих воспоминаниях, что “книга Медведева о Сталине была для меня в высшей степени интересной”. <…>

Для академика Сахарова перепечатка рукописи даже в 800 страниц не была проблемой. По его просьбе в машинном бюро секретного “объекта”, фактически тогда города с 60 тысячами жителей, известного лишь немногим как “Арзамас-16”, в котором изготовляли и атомные и водородные бомбы, и боеголовки к межконтинентальным баллистическим ракетам, могли бы быстро перепечатать и более крупную работу. Однако ни Сахаров, ни Рой не знали тогда о строгих правилах для машинисток в секретных учреждениях. Они обязаны всегда печатать на одну копию больше, чем их попросили те или иные сотрудники. Эта “лишняя” копия сдавалась в спецотдел секретного “объекта”. Сахаров получил в своем институте в “Арзамасе-16” четыре экземпляра рукописи книги Роя “К суду истории”. Пятый экземпляр этой рукописи пошел в КГБ» (из книги Ж. Медведева «Опасная профессия»).

На Западе об исследовании Роя Медведева стало известно уже в 1968-м из знаменитого эссе А.Д. Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе». В целях предотвращения пиратской публикации «К суду истории» микрофильм отправился за границу.

«Именно Лиза Маркштейн¹⁷ вывезла в Вену микрофильм рукописи книги моего брата “К суду истории. Генезис и последствия сталинизма”. Из Вены в 1969 году этот микрофильм был отправлен в США моему старому другу профессору истории Давиду Журавскому, который обеспечил перевод и издание книги в Нью-Йорке и в Лондоне в начале 1972 года» (из интервью Ж. Медведева).

Активность Жореса привлекла внимание органов госбезопасности, и в феврале 1969 года его уволили с работы. В августе того же года Рой Медведев был исключен из партии за не изданную пока книгу.

Запретная социология науки, «психушка» и право печататься без цензуры

Оставшись без работы, Жорес эффективно использовал избыток времени. В 1969-м он закончил книгу «Международное сотрудничество ученых и национальные границы», а 1970-м — еще одну: «Тайна переписки охраняется законом». В первой на основе собственного опыта он рассказал о преградах, с которыми сталкиваются советские ученые в научных контактах с зарубежными коллегами. Вторая книга представляла собой увлекательное исследование негласного контроля за перепиской с заграничными корреспондентами. Обе работы Медведева затрагивали довольно чувствительные для власти практики, которые она старалась не афишировать, в особенности антиконституционное нарушение тайны почтовой корреспонденции. В финальных строках «Тайны…» звучал печальный юмор:

«Даже не знаю, что сказать в заключение этой работы. <…> Если будут у вас, дорогие читатели, какие-нибудь замечания, дополнения и высказывания по этой рукописи, не присылайте их мне по почте, ни по обнинскому, ни по московскому адресам. Передайте их лично».

О публикации таких книг в СССР не могло быть и речи. В апреле 1970-го Медведев завершил «Тайну…», а в мае его принудительно госпитализировали в Калужскую психиатрическую больницу (ученый в тогда жил в Обнинске — наукограде в Калужской области).

Пригодился уже расцветший Самиздат: Рой немедленно начал выпуск экстренного бюллетеня о ситуации с братом. Репортаж об атаке на Жореса поместила «Хроника текущих событий» (№14), он включал хлесткое письмо Александра Солженицына «Вот как мы живем», где карательная медицина сравнивалась с нацистскими газовыми камерами. Освобождение Жореса Медведева стало не только победой над одной из самых изощренных репрессивных практик, одновременно совершилось молчаливое признание права братьев публиковаться за границей. Жорес по свежим воспоминаниям написал очерк, который положил начало новой, уже совместной книге Медведевых.

«…Очерк был написан очень быстро, всего за две недели. Рой, прочитав мой текст, решил добавить четыре главы о событиях, происходивших за пределами Обнинска и Калужской психиатрической больницы. В организации сопротивления извне он играл решающую роль. В итоге к сентябрю 1970 года мы имели небольшую совместную книгу, с рядом обобщений и анализом других случаев, вполне подходившую для “Самиздата”» (из книги «Кто сумасшедший?»).

Обратим внимание на эти слова и вспомним нечаянный эффект перестраховочной рассылки «Комсомолки» в 1962-м. Тогда выход текста за пределы ограниченных сообществ удивлял, в 1970-м Самиздат (как ныне Интернет) по умолчанию обозначал открытое информационное пространство, не стремящееся к локализации. Разрастаясь и вовлекая разнообразных авторов и всевозможные сообщества, Самиздат сделался настолько заметен и привлекателен, что авторы начинают приноравливаться к его особенностям. Когда братья готовили книгу «Кто сумасшедший?», они предусмотрели ее компактный объем и живость изложения в расчете на самиздатскую циркуляцию.

«…Она сравнительно небольшая: около 100 страниц. Во-вторых, она написана в более легком жанре. Причем это было намеренно. К этому времени мы более или менее знали стиль, который способствует распространению, т. е. нужно написать, чтобы это было интересно: либо какой-нибудь детективный сюжет, либо приключенческий. В общем, должен быть элемент определенного напряжения, чтобы было интересно для чтения, а не только с чисто политической точки зрения. Поэтому эта книга… стала распространяться очень широко»¹⁸ (из интервью Ж. Медведева).

Сборник «Кто сумасшедший?» стал первым зарубежным изданием братьев на русском. С того времени Медведевых начинают регулярно печатать за границей. Нельзя сказать, что власти полностью игнорировали такое пренебрежение цензурой. В 1971-м перед долгожданным выходом «К суду истории» Рой почувствовал неладное.

«Уже летом 1971 г. я стал ощущать какое-то напряжение вокруг себя. На Западе появились две книги Жореса под общим заголовком “Бумаги Медведева”¹⁹. В газетах “Нью-Йорк таймс” и “Вашингтон пост” были опубликованы большие обзоры моего журнала “Политический дневник”. На самый конец года планировался выход в свет моей главной книги “К суду истории”, а также нашей с Жоресом совместной книги “Кто сумасшедший?”. На весну 1972 г. планировалось издание в Париже моей книги “О социалистической демократии”. Мне приходилось конспирироваться. <…> 13 октября у меня на квартире провели большой обыск, который продолжался до вечера. На следующий день утром меня вызвали по телефону в районную прокуратуру. Я вышел из дома, чтобы ехать по указанному мне адресу, но передумал. Быстро вернувшись и собрав все имевшиеся в квартире деньги, я уехал к друзьям на другой конец города, тщательно проверив — нет ли за мной наблюдения. Несколько дней я жил в Москве по разным адресам, но затем уехал поездом на юг России, не сообщив никому о своем возможном местопребывании. В Академию педагогических наук РСФСР, где я тогда работал, я отправил письменное заявление об уходе. В Москву я вернулся только в конце января 1972 г., когда мои главные тогда книги уже вышли в свет. Рецензий и отзывов оказалось много, но без газетной шумихи, и как прокуратура, так и КГБ, казалось бы, утратили ко мне интерес»²⁰.

Но власти не оставили в покое Медведевых, безнаказанно игнорировать цензуру — позволить такое партийная верхушка не могла. В 1973-м братьев-близнецов надолго разлучили. Жореса выпустили в заграничную научную командировку, а затем лишили гражданства и возможности вернуться на родину.

Это уже другая глава и в жизни Медведевых, и в развитии самиздатской активности в СССР. Препятствия для встречи братьев исчезли в разгар освободительной перестройки, Жоресу возвратили гражданство, и он смог свободно приезжать в Советский Союз. Тогда же, с отменой цензуры, растворился в получившей свободу печати Самиздат. В его истории навсегда останутся имена двух ученых — Жореса и Роя Медведевых²¹. Они не подчинились послехрущевской политической конъюнктуре, не смирились с идеологическим контролем и прежде всего с предписанным забвением трагического опыта сталинщины, не уступили давлению и преследованиям.

Рассказ о близнецах, которым на своем веку удалось увидеть все фазы развития Самиздата — возникновение, расцвет и исчезновение, — закончим особым поминовением Жореса Медведева. В перестройку он не стал медийной фигурой в СССР, и книги Жореса Александровича не вызывали столь же мощного резонанса, как труды брата. Возможно, они просто опоздали, ведь гражданство Жоресу вернули в 1990-м, когда удивить советскую аудиторию было уже нелегко. А вскоре целевой группе Медведева в этой аудитории — ученым — пришлось переживать серьезнейшие тяготы и лишения. В результате важные для социологии науки исследования оказались несправедливо забыты. Работы Медведева о непарадных сторонах международных контактов советских ученых сохраняют свое значение и в наши дни. «Тайна переписки охраняется законом» читается особенно захватывающе. Интеллект Медведева побеждает и выводит на свет (шаг за шагом, словно в детективном романе) негласную машину слежки и цензуры, Представьте, как эта книга воспринималась в свое время. Звучный глагол «ликовать» использовала историк и правозащитница Людмила Алексеева, чтобы передать свои впечатления от «Тайны…»: «Очень ликовала, очень мне нравилось, как он все это вычислял». В ее отзыве сохранилась воодушевляющая радость и удовольствие от чтения. Прочесть и самому испытать эти чувства — легкая и приятная дань памяти ученому. Об этой возможности мы решили напомнить современным читателям.

Барбара Мартин, Геннадий Кузовкин