В апреле 2021 года в издательстве «Книжники» вышла третья книга из запланированного восьмитомника Елены Ржевской1. Две повести, входящие в этот том (заглавная «От дома до фронта» и «Февраль — кривые дороги»), охватывают первый год войны: курсы военных переводчиков и первые дни на фронте, под Ржевом.
«От дома до фронта» — повесть молодежная, даже студенческая. На ускоренных курсах военных переводчиков в Ставрополе-на-Волге под Куйбышевым собрались преимущественно юноши и девушки, знавшие друг друга по совместной учебе в ИФЛИ. Еще продолжается привычная для студенческой молодежи жизнь — учеба, легкие влюбленности, попытки не только утеплиться, но и принарядиться: помимо исторически значимых деталей обустройства быта и системы преподавания на курсах, автор не забывает отметить и свою заслугу — изобретенный ею головной убор, вырезавшийся из намоченного берета. Дыхание войны вторгается с трофейными немецкими документами, с беженцами и ранеными, со страхами за родных, оставшихся в Москве, к которой подступают немцы, но всё же «дом» пока ближе, чем «фронт».
«Отчий дом», откуда Елена уходила на войну и куда стремилась вернуться, то и дело напоминает о себе. Именно отчий дом, родительская семья: хотя на курсах она оказалась вместе с ифлийцами и многие персонажи списаны с них, о самом ИФЛИ, о том, что было сутью их дружбы, судьбы, почти ничего не сказано. Упомянуты «ифлийские поэты» — но в этой книге не звучат их стихи. От предводителя этих поэтов Павла Когана, недавнего мужа Елены и отца ее дочери, остался лишь жест, переданный Митьке Коршунову, — непокорная прядь волос, возмущение пошлостью, безоглядная — а ведь мог под трибунал угодить и «по законам военного времени» — схватка со старшиной.
Эти персонажи могут быть целиком вымышленными, составленными из нескольких реальных, замаскированы псевдонимами и добавленными деталями, но родные Елены, особенно отец, о ком постоянно болит сердце, реальны во всех подробностях. Отец, окончивший в Витебске гимназию с золотой медалью, затем университет, блистательный юрист и экономист, после создания СССР был переведен на работу в Москву, на руководящую должность в Госбанке. В середине 1930-х он был исключен из партии «за потерю коммунистической бдительности», что вынуждало его также уйти с работы. Вероятно, в конечном счете это его спасло — в отличие от многих своих коллег на высоких постах, Моисей Александрович Каган не стал жертвой Большого террора. Но тревожный чемоданчик стоял наготове, и о том, как однажды, вернувшись поздно и без ключей, она потревожила отца и он открыл ей спустя сколько-то минут, полностью одетый, ожидая иных гостей, — Елена рассказывает винясь.
Судьба отца на тот момент, когда Елена попала на курсы, оставалась неясной — она проводила его рыть окопы под Малоярославцем и не знала, успел ли он выбраться оттуда при наступлении немцев. Если нет — участь немолодого еврея достаточно очевидна.
К счастью, отец вернулся в Москву — разминувшись с Еленой — и отправился в эвакуацию, как ранее мать с младшим братом. Этот младший десятью годами брат Юрочка, хлебнувший голода, недобравший в росте, с 14 лет стоявший у станка (не отставая при этом и от школьной программы), станет физиком мирового уровня, членом Академии наук. Старший брат — тот самый, с кем вместе прятались под диваном от учительницы немецкого с ее книгой о юных германских натуралистах, с кем дружили и ссорились по принципиальным вопросам (разница в возрасте у них составляла всего полтора года), — закончил институт до войны и участвовал в разработке эхолокаторов, благодаря которым немецкие самолеты стали обнаруживать еще на подлете и столица избежала обширных разрушений. Ради этой срочно востребованной военной техники ополченца Бориса Кагана отозвали из кавалерийского отряда, блуждавшего в снегах под Москвой, дали бронь и засадили за научно-прикладной труд. Так — голодных, в промерзшей квартире, бьющихся над какими-то заковыристыми задачами — застала брата и его коллегу Елена, ненадолго вернувшись с курсов домой перед окончательной отправкой на фронт.
Вот те, кто вспоминаются ей кстати и некстати и в «От дома до фронта», и в «Февраль — кривые дороги» то перед сном, то под бомбежкой, то лишь потому, что пленный немец произнес знакомое слово из той книги про юных натуралистов: «бабочка», «Шметтерлинг».
А о другой части семьи — ни слова. Из этих двух повестей мы знаем, что Елена училась в ИФЛИ (откуда перешла в Литературный институт, и на фронт уходила студенткой Литинститута, но на этом внимание не сосредоточивается). Но не знаем о ее недолговечном, распавшемся перед войной браке, о двухлетней дочке Оле, еще летом 1941-го уехавшей вместе с родителями Павла в Новосибирск.
Дочка появится «по ту сторону войну» — в повести «Домашний очаг» о возвращении с войны и послевоенных годах (так, домом в заглавии, закольцован весь цикл военных повестей Ржевской, включая и знаменитый «Берлин, май 1945»). Надеждой на встречу с Оленькой пронизана и эта последняя повесть Ржевской, и последние ее письма с фронта — из Польши, из павшего Берлина. А здесь, в начале пути, дочки нет, и дом — только отчий. И сверх этого рассказчица почти лишена личных черт, мы не видим ее наружности, о возрасте догадываемся — студенческий, «как у всех»; о характере знаем главным образом то, как она переживает свою неготовность — неспортивность, страх смерти, растерянность. Она ведь даже по имени будет названа лишь в самом конце тома, в конце второй повести, а до тех пор мы не можем быть уверены, что рассказчица в этих повестях — и та Лена Каган, и эта Елена Ржевская — одно лицо. Не могли бы быть уверены, если бы не воспоминания о детстве, об отце.
Путь от дома до фронта отбирает всё личное, свое. Превращает в функциональную единицу, приравнивает к заполненной анкете. Трижды заполняется анкета; каждый раз Елена вынуждена вспомнить свой род. Первые два раза — при поступлении на курсы военных переводчиков. С честным признанием — отец исключен из партии — анкету (и Елену) не приняли. На следующий день она переписала анкету, скрыв сведения об отце, и попала-таки на курсы. В третий раз анкетные данные сноровисто сверяет фронтовой кадровик. Имя и фамилия вслух не произносятся. «Родом, значит, из Белоруссии, по национальности еврейка, проживала в Москве, студентка…» Вот кто эта девушка, попавшая в феврале 1942 года на фронт под Ржевом, а вскоре и в «котел». И выходит, в ее документах значилось это смертельное «еврейка» — при вполне реальной угрозе окружения и плена.
И опять ощущение своей неприспособленности, чуждости всему тут. Если погибнет, обстрелянные, свободные от заморочек капитаны скажут: побегала немного под бомбами, москвичка — и всё тут. Почему-то представлялось, непременно скажут, что москвичка. Но может быть, не забыли бы и про студентку, и про еврейку.
Никто из военного окружения не списан с натуры. Все они в большей или меньшей степени вымышлены (тому порукой тетради и интервью писательницы). В отличие от компании в повести «От дома до фронта», они даже не комбинация из нескольких реальных людей — то есть они совсем уж «персонажи».
Реальны во фронтовой повести Матрёна Ниловна и ее семья. Деревенский дом, в котором Елену разместили, когда она в феврале 1942-го, по «кривым дорогам», попала под оккупированный Ржев.
Матрёна Ниловна — совершенно реальный человек, с ней, как о том написано в финале книги, Елена (уже писательница, выбравшая себе имя в честь города-мученика, возле которого начинался ее боевой путь) восстановила отношения спустя годы после войны. Эти отношения — звонки, переписку — подхватили дочь, потом внучка Матрёны Ниловны.
В первом издании «Февраль — кривые дороги» Ржевская переименовала Матрёну в Лукерью, поскольку опасалась, что ее примут как раз за вымысел — за подражание героине рассказа Солженицына «Матрёнин двор». По завещанию Ржевской подлинное имя восстановлено в вышедшей ныне книге.
А в самой книге Матрёна Ниловна возвращает автору и рассказчице ее имя. Там, в самом конце «Февраля», та, кто была москвичкой, студенткой, еврейкой, военной переводчицей, безымянной частицей войны, цепляющейся за память об отчем доме, — вернувшись спустя годы, слышит спокойное и приветливое:
— Ты Лена?
Это ведь история не только о пути на фронт. Это еще и история сугубо городской еврейской девушки, москвички, студентки, чья судьба соединилась с судьбой воюющего и страдающего народа. Путь, на котором Лена Каган становится Еленой Ржевской.
…22 апреля 2021 состоялся организованный по инициативе ржевитян вечер памяти Вячеслава Кондратьева, писателя, которого Ржевская называла своим «земляком по войне». Одна из участниц ржевской делегации сказала мне: «Это же моя прабабушка — не Матрёна, а та, у которой дочку при бомбежке убили. Красавицу, парикмахершу. Я ее узнала, когда читала: и как она одевалась, и ласковое ее „ангел мой“».
В этот день том «От дома до фронта» прибыл на склад издательства «Книжники». И я надписала ее Нине Александровне из Ржева в память о ее прабабушке и о моей бабушке.
Любовь Сумм,
переводчик, редактор и составитель книг
1 Первые два тома — «Берлин, май 1945» и «Геббельс. Портрет на фоне дневника» — вышли в 2020 году.