«Достоевскому равный, он — прозеванный гений. Очарованный странник катакомб языка!» — так писал поэт Игорь Северянин об одном из самых загадочных прозаиков в русской литературе XIX века — Николае Лескове. Кто и почему прозевал или проглядел этого писателя? Об этом Ольге Орловой в программе «Гамбургский счет» на ОТР рассказала автор первой научной биографии Николая Лескова, ординарный профессор НИУ ВШЭ Майя Кучерская.
— Если бы меня спросили, зачем читать биографию Николая Лескова, я бы ответила: каждый, кто хочет понять, как была устроена жизнь России XIX века, должен был бы прочитать эту книгу. Твоя книга охватывает описание жизни семьи Лескова в период с начала XIX века и заканчивая событиями уже после смерти писателя в 1895 году, т. е. почти целый век. Всё, что в ней описано, — это, в общем, энциклопедия русской жизни. Вот Лесков работает в рекрутской канцелярии (по-нашему мы бы сказали, что в военкомате), и мы узнаем, как был устроен призыв в царской армии. Вот он трудится у дядюшки Шкота в коммерческой компании, колесит по России — мы наблюдаем,как развивается фирма, как разоряется, и понимаем, что происходит с коммерцией в то время в России. Вот изложена борьба Лескова с нигилизмом, и мы видим, где пролегала идеологическая линия фронта. Сквозной сюжет «Лесков и цензура» показывает, как тогда контролировали интеллектуальную жизнь. Но как бы ты ответила на вопрос, зачем современному читателю XXI века читать самого Лескова. Не слишком ли он архаичен для нас сегодня?
— Совсем нет. Впрочем, мне трудно ответить иначе, для меня этот автор оставался актуален все последние годы. Понятно, это моя история. Но думаю, и любой заинтересованный читатель обнаружит в прозе и публицистике Лескова столько современного и даже злободневного! Ты совершенно права, Лесков глубоко знал Россию, знал изнутри и понимал, чувствовал ее печенью. Он жил полтора века назад, но фундаментальные вещи не изменились. Поражает, насколько не изменились. Русский человек, которого Лесков так точно описывал (не только русского мужика — и русского дворянина, и русского попа, тут ключевое слово — «русский»), во многом прежний. Вот почему, если мы хотим понять современную Россию, читать Лескова бесконечно полезно. Бесшабашность и в то же время врожденная деликатность, надежда на авось и душевная теплота, плутовство и вера — таков русский человек у Лескова. Но и от идеализации он был далек, русскую дичь, невежество Лесков тоже постоянно описывал, с сарказмом и отвращением. Он вообще ненавидел бесправие, рабство. 30 лет он прожил при крепостном праве и прекрасно знал, что рабство не уходит мгновенно. И вот эта инерция, рабская психология вызывала в нем бешенство, он боролся против нее как мог — своим писательским словом в первую очередь. Еще одна особенность Лескова, которая, безусловно, оживляет его тексты для современного читателя, — любовь к правде. Он ненавидел ложь, ненавидел фальшь, терпеть не мог ханжество, в том числе в духовенстве. И то, что именно является объектом его критики, — абсолютно актуально и сегодня. Другое дело, что тогдашняя Россия, как мы обнаруживаем, все-таки была гораздо терпимее к тем, кто ее критиковал, по крайней мере на публицистическом уровне, уровне публичных высказываний. Все-таки Лесков (при том что он очень жестко высказывался, но не конкретно против тех властителей, которых застал, а против укладов, устоев, дурных традиций) никаких серьезных гонений, конечно, не испытал. Имею в виду: в тюрьме не сидел, в ссылке не был, хотя от цензуры, конечно, очень пострадал. Но сегодня, после страшного опыта ХХ века, это уже выглядит не так страшно.
— Тем не менее Лесков и цензура — это одна из сквозных тем в твоей книге. Приводится много тому примеров, включая историю неизданного тома собрания сочинений. При этом в книге есть совершенно удивительная сцена, в духе Достоевского, когда уже незадолго до смерти к Лескову приходит его идеологический враг Филиппов, государственный контролер. И он просит прощения, встает на колени и признается, что читал тексты Лескова и понял, как Лесков страдал. Откуда этот фрагмент?
— Это реальная история. Тертий Филиппов был человеком влиятельным, он считал, что критика Лескова церкви, безусловно, вредна. И немало способствовал тому, чтобы тексты Лескова оказались под запретом. И вот он пришел к пожилому, уже больному Лескову и попросил у него прощения, встал перед ним на колени, да. Лесков был потрясен. Он рассказал об этом всем, включая своего сына, а сын, Андрей Николаевич Лесков, описал это потом в своих знаменитых воспоминаниях об отце. Что касается цензуры, то ее жесткость была разной в разные эпохи. Лесков вышел на литературную сцену в эпоху реформ, в эпоху Александра II. И тут ему повезло: николаевские времена остались позади, цензура смягчилась. «Мелочи архиерейской жизни», например, сборник документальных историй об архиереях, был запрещен и в итоге сожжен. Но сначала «Мелочи…» вышли совершенно спокойно, в полном виде, просто случилось это в 1880 году, за год до кончины Александра II. После того как Александр II был убит, Александр III пошел путем замораживания всех тех реформ, которые его отец с такими трудами пробивал. Цензура резко ужесточилась. В частности, критика церкви стала недопустима. В том числе работы Лескова на церковные темы, позволявшего себе в адрес духовенства и церкви много язвительного, хотя и справедливого. Но цензоров, понятно, это раздражало.
— До этого он смог выпустить, например, роман «Соборяне», который принес ему известность. В этой книге он прямо ставит вопрос о том, что есть подлинное христианство, а есть формальное, и это два разных духовных пути. Ты сама писала о современной Русской православной церкви в «Современном патерике», в «Боге дождя» и не только. Скажи, Русская православная церковь, которую хорошо знал Лесков, и Русская православная церковь, о которой писала ты, — это одна и та же церковь? Или это разные сущности?
— Это сложный и глубокий вопрос… И да и нет. Русь приняла христианство в Х веке. Русской церкви, о которой писал Лесков, было уже девять веков, и это было девять веков непрерывной традиции. В итоге церковь сложилась такой, какой сложилась: да, с очевидными недостатками, изъянами. В ХХ веке наступила страшная 70-летняя пауза, когда духовенство было уничтожено, церкви разрушены. Вообще говоря, что такое 70 лет по сравнению с девятью веками? Казалось бы, мгновение.
— Исторически — да. А по последствиям?
— По последствиям — церкви был нанесен огромный урон. И те, кто пришел в церковь на рубеже 1980–1990-х годов в качестве священников или просто прихожан, были совсем другими людьми. У них за спиной не было ничего кроме пионерии, комсомола и совершенно другого типа отношений с обществом, государством, идеологией, ближними. В постперестроечную церковь пришла иная формация, пришли, в сущности, советские люди. Даже 70-летняя разруха уничтожить все (в том числе дурные) традиции Русской православной церкви не смогла, и критика Лескова, к сожалению, во многом актуальна и сегодня, полтора века спустя. У Лескова есть довольно много публицистических, да и художественных, текстов, которые посвящены архиереям, бесправию духовенства на местах, бессилию маленьких приходских батюшек перед церковными властями, перед самодурами, которые творят что хотят, да еще требуют подношений. Лесков много об этом пишет. В сущности, «Соборяне» тоже написаны об этом, о том, что искренние пастыри, настоящие христиане, ни церковной, ни государственной власти не нужны. Вот почему умный, честный, живой протопоп Савелий Туберозов гибнет. Сильно ли изменилась ситуация сегодня? К сожалению, не очень. Особенно больно система бьет по провинциальному духовенству, там меньше денег, меньше возможностей, а требуют с них не меньше. Каждый сельский священник расскажет немало страшилок о том, как была разрушена жизнь его собственная или однокурсника, как, использовав их молодость, силы, энтузиазм, их потом выкинули, словом, всевластие архиереев никуда не ушло. И симфония с государством — пагубная для церкви, делающая ее зависимой, не позволяющая ей свободно проповедовать Христа, любовь, сострадание гонимым — это всё тоже осталось таким же, ничего не изменилось. Как не могли священники открыто критиковать политику государства, если она вступает в противоречия с заповедями любви, так и не могут. Едва появляется какой-нибудь смельчак, его тут же начинают гнобить, и вот это совершенно не изменилось. И всё же из того, что я говорю, никак не следует, что в современной православной церкви нет искренних христиан, которые честно делают свое дело, тихо, непублично, но зато очень эффективно. Они есть, их очень много, просто они незаметны. Именно потому что в христианстве не принято хвастаться своими добрыми делами.
— Еще одна сквозная тема книги — это Лесков и женщины. Приведу цитату: «Именно в 1890-е годы Лесков перестал бояться говорить о силе блудной страсти. В 1892 году он опубликовал в журнале „Русское обозрение“ цикл „Легендарные характеры“ — 33 подобранные с пролога истории о женщинах, включающие примеры и святости, и греха, преимущественно связанных с Эросом». Дальше Чехов об этом пишет: «Прочел „Легендарные характеры“ Лескова — божественно и пикантно, соединение добродетели, благочестия и блуда, ну очень интересно». Мне казалось, что в русской литературе XIX века по отношению к женщинам есть две магистральные линии. Есть писатели, которые женщин понимают и уважают (и к ним я бы отнесла Пушкина, Достоевского, Тургенева), и есть писатели, которые от женщин зависят, но не понимают их, боятся и не уважают (к ним я бы отнесла Лермонтова, Толстого, Чехова). Мне кажется, что Лесков относится к ним же. Современным языком мы бы сказали, что у Лескова «колониальный взгляд на женщин».
— Ты имеешь в виду тексты?
— Да.
— Мне кажется, не стоит разрывать его жизнь, его прозу и его отношение к женщинам.
— Мне тоже показалось, что его отношения с женщинами в жизни и его отношение к женским образам, которые он создает в текстах, определялись его неудачным опытом. Фактически, он не знал счастья в личной жизни.
— Справедливо. Даже по главным его женским образам, идеальным, таким как княгиня Протозанова в «Захудалом роде» или прелестная попадья Наталья Николаевна в «Соборянах», жена Савелия Туберозова, и, на противоположном полюсе, страстной Катерине Львовне из «Леди Макбет Мценского уезда», мы видим, во-первых, между чем и чем Лесков метался. И нетрудно предположить, что всю жизнь он мечтал встретить идеал, найти идеальную жену. Он даже описал ее — привлекательная, стройная блондинка, при этом умная подруга своему мужу, которая участвует в его жизни, поддерживает его, может вести дискуссию на его уровне. Кстати, его первая жена была блондинкой и, кажется, стройной, но с ней ничего не получилось, потому что быть ему умной подругой она никак не могла. Вторая, наверное, могла и даже была, но и с ней Лесков разошелся.
То есть даже когда он находил кого-то, кто приближался к его идеалу, ужиться ни с кем он не мог, характер у него все-таки был, прямо скажем, чудовищный. Никакого равенства в семейной жизни он не терпел. Его вторая жена, гражданская, Екатерина Степановна Бубнова, синеокая киевская красавица, начитанная, любившая литературу, похоже, оказалась слишком независимой и терпеть деспотизма мужа не пожелала.
Вместе с тем в отношении к женщинам Лесков был вполне человеком XIX века. Не сомневался в том, что женщина не может составлять конкуренцию мужчине, не брезговал ходить в «веселые места», в частности в компании с молоденьким Антоном Павловичем Чеховыми. Что характерно, его «идеальные женщины» — княгиня Протозанова или матушка Наталья — в определенном смысле стерильны. Матушка Наталья бездетна, а княгиня Протозанова описывается в тот период жизни, когда ее семейная жизнь в далеком прошлом, мужа ее давно нет на свете.
— Ты писала биографию Лескова 12 лет. Это любовь?
— Ох, это уже какая-то неизбежность. Есть такое замечательное, очень глубокое библейское слово «познал», когда мужчина познает женщину. В значении этого слова — весь спектр их отношений (все-таки корень «знать»). И когда ты что-то узнаешь, кого-то узнаешь — человека, своего литературного героя, писателя, — ты начинаешь его любить. Разумеется, когда я входила в комнату, в которой сидел и что-то такое сочинял Николай Семёнович, я понятия не имела о том, что мне предстоит узнать про него. Но чем дальше я двигалась вместе с ним по его жизненной дороге, тем больше он мне нравился. Так что да, я его полюбила. Во-первых, он был очень талантлив, немного диким, буйным талантом, во-вторых, очень несчастен, ему не повезло и в литературном отношении, его недооценили современники, да и их наследники, и это так. В-третьих, он действительно совершенно рыцарски сражался за правду, это вызывает глубокое уважение.
— Еще одна цитата, это уже в финале книги: «Молчание окружило книги Лескова на долгие годы. Отчасти оно продолжается и до сих пор. Непонимание прорастает сорняком сквозь затейливые во многом до сих пор не разгаданные тексты. Безмолвие висит в воздухе сырой густой тяжестью. Не видно только смерти, потому что смерти нет». Лесков умирает в 1895 году, и он просит, чтобы похороны были скромные, но все-таки часть литературной Москвы приходит, и у него на похоронах и Константин Случевский, и Владимир Соловьев, и Дмитрий Мережковский — люди, которые определяли литературную жизнь уже следующего, наступающего, XX века. А сам Лесков оставил свою литературную традицию в XX веке? Кто носитель голоса Лескова в XXI веке?
— О да, о конечно! Это еще один фрагмент моей книги, до сих пор не прочитанный внимательным читателем. В последней части, эпилоге, появляются странные персонажи. Конечно, знаток XX века легко узнает в страннике с соломенными волосами и голубыми глазами и мешком, набитом стишками, Велимира Хлебникова, там есть и Алексей Ремизов с его странненькими персонажами, и Евгений Замятин, эстет и денди, сочинивший по мотивам «Левши» пьесу «Блоха». Можно добавить Олешу. Неожиданно и Платонова. Хотя открыто свое наследование Лескову признавал только Ремизов. И Горький, конечно. С XXI веком сложнее. Сама тяга к стилю, к языку, к языковой игре очень ослабла в XXI веке, большинство старается писать остросюжетную прозу, вольно или невольно вступая в заранее проигранное состязание с кино.
— Ты у кого-то слышишь сегодня голос Лескова?
— Пожалуй, нет. Напрямую нет. Но те, кто работает со стилем и языком в современной русской литературе, конечно, остались. Это Марина Степнова, Евгения Некрасова, Алла Горбунова, вот сегодняшние стилисты, их прямо по пальцам можно пересчитать. Их всё меньше, к моей глубокой грусти. Только в поэзии осталась влюбленность в язык, в прозе всё больше писателей относит к сюжетам, к таким будущим сценариям вместо красивых, сочных, изящной выделки повествований, но что делать…
— Что же получается: рок-н-ролл мертв, и Лесков мертв?
— Еще чего. Конечно жив! И эта биография в ЖЗЛ, вышедшая и в аудиоверсии тоже, мне кажется, вернула Лескова современному читателю. Возможно, я ошибаюсь, но, по моим наблюдениям, Николая Семёновича в нашем культурном пространстве стало в последнее время заметно больше. Буквально на днях я побывала на премьере в Театре Наций, на «Левше». Максим Диденко поставил замечательный, яркий, очень интересно придуманный спектакль на основе остроумной интерпретации Валерия Печейкина. Печейкин очень точно нащупал мостик между сказом Лескова и современным театром — это вербатим, непричесанный рассказ героя о себе. В РАМТе ставят «Блоху» по Замятину. Ну и количество СМИ, пожелавших поговорить со мной в связи со 190-летием Лескова (не самый круглая дата), зашкаливало. И значит, интерес к прозе Лескова, его судьбе обостряется, растет. Я очень этому рада.
— Значит, ты была права в своей книжке, — смерти нет?
— Совершенно точно!
Полностью запись программы можно посмотреть здесь:
otr-online.ru/programmy/gamburgskii-schet/anons-mayya-kucherskaya-esli-my-hotim-ponyat-sovremennuyu-rossiyu-leskova-chitat-beskonechno-polezno-52042.html