Между прочим, памятники редко бывают удачными. В самом деле: что общего между живым человеком и неподвижным камнем или застывшей бронзой? Именно поэтому памятники не принято ставить живым людям — чтобы прототип не огорчался. Диктаторы, правда, думают по-иному, но это оттого, что не огорчаются никогда, а чувства вкуса лишены напрочь.
* * *
Памятники окружали меня с самого детства. В 1958 году я поступил в школу № 59 в Староконюшенном переулке. Это бывшая гимназия, построенная на барыши купцов Медведниковых. В 1952 году этой уже советской школе присвоили имя Гоголя. Войдя в вестибюль, ты видел неубедительный бюст долговолосого писателя с длинным смешным носом, мешавшим заглянуть в его безумные глаза. А вот и актовый зал, на стенах которого красовались горельефы допотопных муз. Запах удушливой мастики щекотал нос, мускулистый полотер с задранными штанинами по-конькобежному ловко скользил по паркету жесткой щеткой, обутой на правую ступню, после чего в зале происходили занятия отчетливо дореволюционной ритмикой, на которые сурово взирала с высоты гипсовая статуя Ленина.
Ленин был больше меня, он был больше любого учителя, разговаривать с ним о своих делах не представлялось возможным. Ты проказничал у подножия его безразмерных ботинок, а он смотрел поверх стриженой головы и осуждающе молчал. Раньше в паре с Владимиром Ильичом за поведением учеников тщательно доглядывал и Сталин, но я его уже не застал. Шел 1958 год, из мавзолея его еще не турнули, но Староконюшенный переулок опережал события на Красной площади на три года. Куда подевался битый гипс, я не знаю. Возможно, из осколков склеили статую Хрущева, а потом и Брежнева.
В классе уже постарше во время экскурсии по городу училка доставила нас к памятнику Дзержинскому. Она называла его не иначе как «железным». За несколько дней до этого мы писали посвященный ему диктант. В память врезалась цитата из его дневника: «Быть светлым лучом для других, самому излучать свет — вот великое счастье для человека, какого он только может достигнуть». Сказано образно и доходчиво. За диктант я получил пятерку, но никакого излучения от памятника не исходило. Или я его просто не заметил издалека? Пеших подходов к памятнику не имелось. Разве только броситься под поток автомобилей, совершавших хороводное движение вокруг действительно железного Феликса. Словно лошади на цирковом манеже. Странно, что у подножия громоздились охапки цветов. Как их туда доставляли? По воздуху, что ли? Или чекистам и правила дорожного движения не помеха? Позеленел неистовый Дзержинский от злости или его застудило зимой? Шинель-то на нем добрая, но полы распахнуты, даже головной убор отсутствует. О чем думал скульптор Вучетич, проектируя памятник? На какой климат рассчитывал? Или он полагал, что бронзе не больно? И почему покойник отвернулся от этого огромного здания без вывески и с зашторенными окнами? Для конспирации? Чтобы посмотреть людям в глаза?
Много позже памятник железному Феликсу свалили арканом… В это же время исчез и памятник Ленину в школьном актовом зале, что навело меня на раздумья. А что, если отныне памятники ставить на колесиках? Чтобы, значит, их легче было туда-сюда катать. Из настоящего в прошлое задвигать, а потом обратно. То есть по-взрослому думать о будущем. Можно даже в постамент вмонтировать моторчик, хотя выйдет и дороговато. Самоходные статуи хранить вечно на специальном складе, ибо самоходные зигзаги истории предугадать не в человеческих силах, — еще, глядишь, пригодятся. Очень, как мне казалось, выходило экономно, можно много металла и самородного камня сберечь. В конце концов, статуи можно делать из пенопласта или надувными, совсем дешево выйдет. Среди скульпторов-монументалистов, конечно, возникнут глухое недовольство и безработица, но профессия эта не массовая, можно и пренебречь.
Идея показалась мне толковой, и я рассказывал о ней где только мог, но меня, как всегда, никто не послушал.
* * *
В городе Липецке живет больше полумиллиона человек. Там есть огромный металлургический комбинат, а также целебные воды и грязи. Именно в Липецке заседала «Народная воля». После многочисленных покушений на царя они всё-таки его убили. Поэтому в Липецке есть роскошный памятник народовольцам. А убитым царем был Александр II, отменивший крепостное право. Есть за что ненавидеть. Памятника Александру в Липецке нет. Зато там есть улица Энгельса. Местные же называют этот район исключительно Мудиловкой. Интересно, как они называют сами себя? И насколько у них развито чувство самоуважения? И есть ли у них чувство малой родины? Царя-то убили, но вот что из всего этого вышло…
* * *
Когда-то Япония знала только буддийские скульптуры, памятников людям не ставили. Первый бронзовый памятник европейского вида установили в 1880 году. На каменном пьедестале закрасовалась бронзовая фигура легендарного принца Ямато Такэру, который в глубокой и недатируемой древности покорял (или якобы покорял) варваров. В 1945 году американцы оккупировали Японию, стали крушить памятники, имевшие хоть какое-то отношение к милитаризму, и снесли шесть тысяч монументов. Хотели снести и Ямато Такэру, но им сказали, что это статуя Будды. Несмотря на то что Ямато Такэру держал в руке саблю, американцы поверили. Возможно, они приняли саблю за предмет, которым Будда отгонял от себя мух — чтобы ненароком не зашибить какую-нибудь из них. Наверное, пыль в американские глаза пустил сам Будда.
В то время японистика в Америке находилась в пренатальном состоянии. Так что благодаря необразованности тогдашних морпехов этот чудовищно безвкусный монумент можно увидеть и сегодня. Правда, желающих поглазеть на него насчитывается не так много.
* * *
Калабрийский городок Пиццо в Италии нахлобучен на скалу и издалека похож на чудесный замок из детской книжки. Местные жители это прекрасно знают, они ценят подлинность и потому книг не читают, книжным магазином не обзавелись.
Калабрия — место исключительно солнечное. Недаром здешний уроженец Кампанелла поместил свой утопический Город солнца именно на родину. В июне здесь 25 солнечных дней, в июле и августе — по 28. Что до Парижа, где Кампанелла закончил не только свою рукопись, но и свои дни, то там показатели много сумрачнее: 13, 14 и снова 13… В Париже Кампанелле было о чем помечтать.
Закаты в Пиццо красивее рассветов, ибо светило показывается из-за невыразительных холмов, а падает оно в Тирренское море. В эти минуты солнце похоже на раскаленное пушечное ядро. Кажется, что море сейчас закипит. Расположенный левее от ядра вулкан Стромболи пускает в розовое небо очередную порцию черного дыма. Так красиво, что этот пейзаж я храню у себя за пазухой, он греет меня. Это так красиво, что даже местные жители высыпают на берег и не брезгуют полюбоваться закатом. Редкое время, когда они молчат. Бронзовый отсвет падает на лица и делает их похожими на памятники самим себе.
С тех пор как в крепости Пиццо в 1815 году расстреляли наполеоновского маршала Мюрата, здесь ничего ужасного уже не случалось. Каждый год 13 октября ряженые под XIX век артисты художественной самодеятельности с наслаждением снова и снова наставляют на Мюрата свои бутафорские ружья. И муж сестры Наполеона восклицает: «Не уродуйте мне лицо, цельтесь в сердце!» Раздается залп из двенадцати стволов, и Мюрат с не поврежденным от времени лицом неумело валится на брусчатку. Публика реагирует со свойственным ей средневековым восторгом. Некоторые улюлюкают, иные и пляшут. Не плачет никто, маршала никому не жалко.
Кроме закатов и опереточной казни Мюрата, здесь ничего не случается. В остальное время обыватели молятся в церкви, таращатся на туристов, кормят их от пуза, дуют вино, ловят рыбу, кушают мороженое, растят жгучий перец, ароматный бергамот и самые обыкновенные апельсины. А еще они чешут языки на центральной площади. Там воздвигнут памятник королю Умберто I — его легко опознать по монументальным усам, которые видны даже из-за спины. Площадь называется вовсе не Королевской, а Республиканской, но это никого не смущает. Словом, обитатели Пиццо живут и умирают со спокойной душой, приговаривая: тутто бене, тутто бене… Они живут на окраине Римской империи, но античностью здесь не пахнет. Империя пала, а им хоть бы хны.
Александр Мещеряков