Пауль Эренфест и физики России Часть вторая. «Интересный (хотя и опасный) эксперимент»

Первая часть опубликована в ТрВ-Наука № 337: trv-science.ru/2021/09/paul-ehrenfest-i-fiziki-rossii-1

В российской столице Эренфесты поселились сначала в доме на Второй линии Васильевского острова, неподалеку от той квартиры, которую занимала Татьяна Алексеевна с тетушкой до отъезда в Гёттинген. Другу с гимназических времен, Генриху Тийтце, Пауль писал:

«Мы прибыли в Россию, потому что Тане предложили вернуться на ее старую позицию — для меня это интересный (хотя и опасный) эксперимент… В конце концов, всё это довольно нестабильно и рискованно, но главный аргумент, конечно, прежний: у меня нигде нет настоящей родины, в то время как у Тани она здесь. Посмотрим. В худшем случае один или два года и соответствующую сумму денег потратим впустую» (Huijnen и др., 2007, с. 187).

Вскоре Эренфесты переехали на Аптекарский остров, где сняли квартиру в двухэтажном деревянном доме на Лопухинской улице (с 1934 года улица академика Павлова). При оформлении австрийскому гражданину вида на жительство в России возникла уже упомянутая проблема: необходимо было указывать принадлежность к той или иной религии, а в документах Павла Сигизмундовича (так стали звать Пауля Эренфеста на родине его жены) в этой графе стояло «без религии» (Konfessionslos). Чиновники, оформлявшие вид на жительство, буквально пришли в отчаяние. На наивный вопрос Эренфеста, почему это их так волнует, расстроенный чиновник ответил: «Да Вы сами подумайте: на каком кладбище мы будем Вас хоронить, если Вы здесь умрете?» (Френкель, 1977, с. 37).

Эренфест достаточно быстро вошел в научную жизнь Петербурга, познакомился с коллегами-физиками, математиками, химиками, стал членом Русского физико-химического общества практически сразу после приезда в Россию — в сентябре 1907 года. Особенно помогла освоиться в новой стране дружба с Абрамом Фёдоровичем Иоффе, которая возникла с первых дней их общения в Петербурге. Эренфест и Иоффе встречались до этого в Мюнхене, но тогда, в 1905 году, встреча оказалась мимолетной, а знакомство поверхностным: Иоффе даже не знал, что у Пауля жена русская, а Эренфест был уверен, что его новый знакомый — голландец. Теперь же приятели встречались часто. А. Ф. Иоффе вспоминал:

«Два раза в неделю мы обсуждали интересовавшие нас вопросы физики — обычно у него на квартире, иногда при участии других физиков. А в промежутке между встречами он ежедневно посылал мне письма в 6–12 страниц с изложением своих мыслей и вычислений» (Иоффе, 1983, с. 37).

Поиски хорошо оплачиваемого постоянного места работы (в идеале — места профессора в университете) стали основной заботой Эренфеста после переезда в Россию. За три года, прошедшие после защиты диссертации в австрийской столице, Пауль убедился, что ни в Гёттингене, ни в каком другом университете Германии найти работу ему не удается. Переезжать на родину ему самому не хотелось. В августе 1907 года он писал жене из Вены, куда приехал повидать родню:

«Я рад остаться здесь на несколько дней — приятно увидеть их всех снова. Но если я раньше сомневался в том, что это хорошая идея: вернуться на родину — и видеть родину постоянно перед носом, то теперь я вдруг понял: нет!» (Huijnen и др., 2007, с. 188).

Это чувство безродности, отчужденности от родных корней сопровождало и мучало Пауля всю жизнь. Татьяне предложили вернуться на ее предыдущее место работы — преподавать на Высших женских (Бестужевских) курсах. Найти работу Эренфесту было несравненно труднее. Во-первых, он был иностранец и еще плохо говорил по-русски, во-вторых, у него не было российской докторской степени, а защищенная в Вене диссертация в Санкт-Петербурге не признавалась, и, в-третьих, категория «не принадлежит ни одной конфессии» не упоминалась в инструкциях российских чиновников. И тем не менее Пауль решил не сдаваться и побороться за место в Петербургском университете. Первым делом он решил получить магистерскую степень. Для этого нужно было сдать экзамены и подготовить магистерскую работу. Решение пришло достаточно рано — уже 23 марта 1908 года, всего через четыре месяца после приезда, «Совет физико-математического факультета Петербургского университета постановил допустить доктора П. Эренфеста к экзамену на степень магистра» (Френкель, 1977, с. 48).

Скорее всего, Пауль не представлял, настолько трудна задача, за которую он взялся. В университете сложилось противостояние сильных математиков, следовавших традиции знаменитого П. Л. Чебышёва (А. А. Марков, В. А. Стеклов, А. Н. Крылов), и довольно консервативных физиков во главе с патриархом О. Д. Хвольсоном (И. И. Боргман, Н. А. Булгаков). Об университетских физиках начала ХХ века Абрам Фёдорович Иоффе был невысокого мнения:

«В течение многих лет на кафедрах Петербургского университета работали физики, не выдвинувшие ни одной новой проблемы, не подготовившие в университете ни одного магистра физики, не говоря уже о докторах. Самостоятельной научной работы, по существу, не велось. Наивысшим достижением считалось повторение эксперимента, описанного в „Philosophical Magazin“» (Иоффе, 1983, с. 38).

Видимо, представляя себе низкий научный уровень на кафедре физики, математики принимали экзамены у молодых претендентов на магистерское звание по физике столь пристрастно, что, по словам А. Ф. Иоффе, «за 25 лет ни один физик не мог сдать магистерских экзаменов» (Иоффе, 1983, с. 38).

Первый магистерский экзамен — по физике — Эренфест сдал 17 апреля 1909 года, подготовка к нему с момента допуска к экзаменам заняла чуть больше года. Принимали экзамен И. И. Боргман и О. Д. Хвольсон, которые нашли ответы экзаменующегося удовлетворительными (у магистерского экзамена существовали только две оценки: удовлетворительно и неудовлетворительно; последняя означала, что экзамен провален). На подготовку к экзамену по математике у Эренфеста тоже ушел целый год. Экзамен сдавался по частям, в два приема: 5 марта и 9 апреля 1910 года. Это было непростое испытание: комиссия, куда входили В. А. Стеклов (его именем назван Институт математики Академии наук) и другие ведущие математики Санкт-Петербурга, задавала экзаменующемуся семь вопросов разной степени сложности, а тот должен был тут же, без использования учебников или своих записей, подготовиться к ответу.

Пауль Эренфест сдал экзамены блестяще, однако перегрузки, испытанные им в процессе подготовки, не прошли бесследно: одно воспоминание о них вызывало у него нервный срыв. Абрам Фёдорович Иоффе вспоминал, как Эренфест, выступая в Москве на съезде русских естествоиспытателей и врачей в 1910 году¹, «в ярких красках описал порядки, принятые на экзаменах, и вред, который они приносят русской науке. Потрясенный нелепостью создавшегося положения, он расплакался, вызвав сочувствие большинства аудитории» (Иоффе, 1983, с. 38).

Казалось бы, до заветной степени магистра один шаг: написать и защитить магистерскую диссертацию. Но Пауль этого шага не сделал — такая непоследовательность в реализации принятых решений, к сожалению, была ему свойственна. Возможно, изменить план получить магистерскую степень и искать работу в университете побудило Эренфеста предложение прочитать курс лекций по математической физике для студентов и преподавателей электромеханического факультета Политехнического института. Этот курс Пауль читал два семестра — с января 1909-го по январь 1910-го, и читал, судя по воспоминаниям Иоффе, блестяще:

«И что это был за курс! Математика, неотделимая от физики, математика как метод проникновения в механизм явлений, как средство обобщения аналогичных процессов. Казалось, вся физика становится прозрачной в свете новых, „эренфестовых“ лучей» (Иоффе, 1983, с. 37–38).

Совершенно неожиданно Политехнический институт в начале 1910 года прервал контракт с таким успешным лектором, возникшая было надежда найти там постоянное место для преподавания и научной работы не оправдалась, перспективы надолго обустроиться в России становились всё более призрачными. Руководство Политеха не могло простить острому на язык австрийцу его критику устаревших методов обучения и замшелых порядков, царивших в институте. Блестящему физику не хватило дипломатического опыта установить близкие отношения с нужными людьми; чужим он чувствовал себя в Австрии, чужим остался и в России. В результате неудач на него всё чаще и чаще накатывала депрессия, острое чувство неуверенности в себе.

Хорошо знавший и понимавший своего друга Альберт Эйнштейн так определил корни этой неуверенности:

«Мне кажется, что тенденция чрезмерно критиковать самого себя связана с впечатлениями детства. Умственное унижение и угнетение со стороны невежественных эгоистичных учителей производит в юной душе опустошения, которые нельзя загладить и которые оказывают роковые влияния в зрелом возрасте. О силе такого впечатления у Эренфеста можно судить по тому, что он отказался доверить какой-нибудь школе своих нежно любимых детей» (Эйнштейн, 1967, с. 192).

Сильной стороной Эренфеста всегда была способность критически оценивать работы коллег, но к своим трудам он предъявлял еще более высокие требования. Эйнштейн писал об этом:

«Он постоянно страдал от того, что у него способности критические опережали способности конструктивные. Критическое чувство обкрадывало, если так можно выразиться, любовь к творению собственного ума даже раньше, чем оно зарождалось» (Эйнштейн, 1967, с. 191).

Эренфест часто ощущал себя несчастным человеком, хотя объективно для этого не было никаких оснований. Еще раз вспомним мнение Эйнштейна:

«Его постоянно терзало объективно необоснованное чувство несовершенства, часто лишавшее его душевного покоя, столь необходимого для того, чтобы вести исследования» (Эйнштейн, 1967, с. 191).

В письмах другу Иоффе Эренфест откровенно делился своими переживаниями. Уже будучи профессором в Университете Лейдена, Пауль так же неуверен в себе, как и будучи безработным в Санкт-Петербурге. В письме от 29 января 1913 года он признается:

«И я вижу, что успеваю до смешного мало по сравнению со всеми, окружающими меня здесь, так и в других местах, но тем не менее пренебрегаю всем, кроме лекций. С ними я справляюсь вполне добросовестно, хотя, естественно, и тут я не вполне доволен собой» (Эренфест — Иоффе, 1973, с. 115).

Пятого февраля настроение не лучше: «Подавленное состояние, временами усиливающееся, не оставляет меня» (Эренфест — Иоффе, 1973, с. 119). И еще через две недели, 20 февраля 1913 года, Пауль объясняет главную причину своей хандры:

«Ты же сам, конечно, превосходно знаешь, в чем тут загвоздка: в отличие от тебя, Ритца, Эйнштейна и даже Дебая, у меня нет главных и солидных идейных направлений, нет „собственной проблемы“, а так, только „забавные задачки“» (Эренфест — Иоффе, 1973, стр. 120).

Совершенно очевидно, что эта низкая самооценка абсолютно несправедлива, потому что буквально в том же письме Эренфест рассказывает Иоффе о своих новых результатах, которые привели к построению одного из самых замечательных его достижений — теории адиабатических инвариантов в квантовой физике. Но он как будто не придает этому значения и продолжает терзать себя в письме от 25 ноября 1913 года:

«Не могу даже выразить тебе, насколько паршиво всё это время себя чувствую, как только вспомню, что я занимаюсь учительствованием, в то время как другие двигают физику» (Эренфест — Иоффе, 1973, с. 134).

Ощущение, что он не соответствует высокой задаче, которую должен был выполнять, отравляло Эренфесту всю жизнь и стало одной из причин его трагического добровольного ухода из жизни.

Евгений Беркович

Продолжение следует.

1. Huijnen P., Kox A. J. Paul Ehrenfest’s Rough Road to Leiden: A Physicist’s Search for a Position, 1904–1912 // Physics in Perspective. 2007. Т. 9. P. 186–211.

2. Френкель В. Я. Пауль Эренфест. М.: Атомиздат, 1977.

3. Иоффе А. Ф. Встречи с физиками. Л.: Наука, 1983.

4. Эйнштейн А. Памяти Пауля Эренфеста // Собрание научных трудов. Т. IV. C. 190–192. М.: Наука, 1967.

5. Эренфест — Иоффе. Научная переписка (1907–1933). Л.: Наука, 1973.

¹ А. Ф. Иоффе по ошибке написал «1907 год», но в то время Эренфест еще ничего не знал о сложности магистерских экзаменов в России (Иоффе, 1983, с. 38).