Сохранить «Мемориал»*

14 ноября ТрВ-Наука провел Чрезвычайный четырехчасовой марафон в поддержку «Мемориала»*, в котором приняли участие более 40 российских исследователей и просветителей, работающих как в России, так и за рубежом. Видеозапись марафона опубликована на YouTube-канале ТрВ-Наука. Публикуем отдельные выступления в авторской редакции.

Нина Брагинская, антиковед, переводчик, профессор Института восточных культур и античности РГГУ:

Ровно 34 года назад, 14 ноября 1987 года, не я пришла в «Мемориал»*, а он пришел ко мне. Это был день выхода на улицу для сбора подписей, закончившийся в милиции и в суде. И после всех этих мероприятий Самодурову, Скубко, Кузину, Леонову, Пономарёву — в общем, всем, кто там был, — нужно было где-то отогреться, прийти в себя, обсудить происшедшее. И они заявились домой к нам с Леоновым, и с тех пор до весны, когда «Мемориал»* стал расти страшными темпами, так мы и помещались в этой квартире. По иронии судьбы на той же лестничной площадке жил (и умер в 1987 году) Георгий Демидов — писатель, автор рассказа «Дубарь». Но когда мы там шумели, я не знала, что он живет по соседству. Это не было никому известно и интересно в то время.

Я не буду говорить о своих родственниках. Интерес к репрессиям прошлого у тех, у кого кого-нибудь из рода репрессировали, убили, расстреляли, сгноили, признаётся законным: «Ну конечно, за своих надо, простительно». Поэтому я не хочу говорить о близких.

Меня интересует «Мемориал»*, в котором я провела пять его первых лет в качестве, так сказать, активиста, создателя просветительского семинара. Потом ушла — в частности, потому, что работа стала принимать профессиональный, а не активистский характер и требовала полной погруженности. Олег Орлов был успешным биологом, Саша Черкасов — физиком, но они посвятили себя «Мемориалу»* и науку должны были оставить. Я этого не сделала.

Почему человек науки не может исходить только из того, что у него расстреляли двоюродного дедушку? Потому что его волнует общее. Есть установка у правящих: «Если у вас расстреляли дедушку — ладно, ходите, кладите цветочки. А всё остальное — это правозащита, касающаяся сегодняшнего дня, т. е. политика. А политика — такое грязное дело, что ею можем заниматься только мы». Но если я гражданин, то я занимаюсь политикой. Я πολίτης. И моя жизнь — это тоже политика. Конечно, у нас узурпированы выборы. Всякая правозащитная деятельность является политической просто потому, что право уничтожено, нет судов, нет правосудия. Поэтому всё, что ты делаешь, если ты пытаешься защитить себя, защитить другого, выразить свою точку зрения, — это всё становится автоматически «политикой». Когда власть отменила право, правозащита становится политикой.

То, что у нас говорят: «государство» — это большая беда, потому что в слове «государство» заложен «государь». Ему принадлежит государство. «Не рвитесь к власти. Рваться к власти — это позорное поведение. У кого она есть — у того пусть и будет». Ну, как если бы мы жили в монархии, где «природный государь» ее наследует… И стремление сделать ее наследственной или квазинаследственной всё время просматривается. «Невозможно, если граждане будет решать, кто властвует». Поэтому-то «Мемориал»* уничтожают.

Репрессии не идут вспять, они могут только расширяться. У них газообразная природа. Они не флуктуируют, они только расширяются. А мы сейчас воспитаны в ненасильственной парадигме. Мы считаем, что нельзя браться за оружие, нельзя устраивать теракты. Всё запрещено, этого ничего не должно быть. А они могут. «Всё позволено». Тем, кто действует против «Мемориала»*, позволено всё. Они рисуют на этом знак «право», «закон». Но это чистейшее лицемерие. Они отлично знают, что это не право и не закон. Нельзя за повторяющиеся административные нарушения, за которые уплачены миллионные штрафы, закрывать организацию. Этого нет в законе. «Мемориал»* заплатил эти штрафы — бессовестные, незаконные, громадные. За это «преступление» заплачено. Почему должны ликвидировать? Нет такого закона.

«Мемориал»* — первая и единственная организация, которая возникла на территории всего Советского Союза, и возникла, на самом деле, снизу, и в этом низу я была, поэтому я знаю, что там были люди с высшим образованием, скажем так, но не занимавшие никаких постов. Потом, после партийной конференции, где мы передали через Ю. Н. Афанасьева подписи, собранные нами со всей страны, выступил Горбачёв. О, сигнал сверху! И члены творческих союзов подключились к теме памяти. А в ноябре каждый выход на улицу этой группы заканчивался задержанием и арестом… Но власть катилась вниз тогда. Она крошилась по краям. И поэтому даже те штрафы, которые выписывали, не взымали.

Мне, конечно, кажется, что всё закатывается в асфальт. Всё лучшее, что было создано, всё, что создавалось, созидалось, росло, — всё это уничтожается. Я была при рождении «Мемориала»*. Когда дошло до «Мемориала»* — это особенно мучительно и невыносимо терпеть. Тем более что я не понимаю, какие средства, кроме разговоров, у нас есть. Мы не беремся за оружие. Мы не возьмемся за оружие. Мы знаем, к чему это приводит. И что остается, кроме разговоров, я не понимаю. Есть юристы — они будут делать свое дело. Но какие юристы, когда права нет? Мы знаем, что оно уничтожено. Никакие аргументы, никакие документы, никакие свидетельства не имеют юридического смысла, если речь не идет о разделе садовых участков, о наследстве. Частное — это пожалуйста. Нас хотят сделать сугубо частными, разбитыми на отдельные существа. Нас хотят сделать людьми, у которых нет солидарности, нет сообщества, нет возможности выступать вместе. Конечно, нужно говорить, подписывать письма. Но этого мало. И я не знаю, что делать в парадигме ненасильственного сопротивления при запрете выхода на улицы под предлогом пандемии.

Почему наше общество «Мемориал»* было таким широким? Таким всеобъемлющим? Могло захватить всю страну? Оно было таким же демократичным, как пандемия. Почему? Потому что сам террор был единственной «демократической» акцией. Он захватывал абсолютно все слои. Когда в дни памяти мы слушаем списки расстрелянных в Москве, мы видим, что там не так много поэтов, потому что их вообще мало. Там работник прачечной, сторож хлебозавода. Тотальный террор приводит многомиллионный народ в состояние скопища отдельных запуганных людей. И нас сейчас превращают — менее жестокими способами — в атомизированные единицы, бессильные сопротивляться.

У нас есть представления о преимуществах ненасильственного сопротивления, но для него нет никаких средств.

Виктор Васильев, математик, академик РАН:

Я начну с истории своей семьи, с достаточно типичной истории, из-за которой мы с самого начала познакомились с «Мемориалом»*.

Мой дед — военный, убит в 1937 году, когда Сталин ломал хребет Красной армии из-за ее самостоятельности и авторитета. Я теперь отношусь к его судьбе более спокойно, потому что дед сам доблестно сражался за эту власть в Гражданскую войну и, стало быть, сам добивался этой судьбы для себя и других. Я воспринимаю это так, как если бы он на той самой Гражданской и погиб.

Меня больше волнует судьба прабабушки, которую уже в пожилом возрасте убили в 1938 году просто для выполнения плана по расстрелам, чтобы выйти на контрольные цифры этого расчетливого государственного террористического акта, акта всенародного парализующего устрашения. Бредовость ее дела, которое мы в лучшие времена сумели вытащить из архивов с помощью «Мемориала»*, не оставляет возможности других мотивировок.

Мать моей тещи — крымская болгарка. После того как ее, военврача, расстреляли немцы, ее дочь — моя будущая теща — проживала вдали от Крыма и не подверглась депортации. Но их семья, семья убитой фашистами дочери и сестры, была в 1944 году депортирована в Кузбасс по этническому признаку под предлогом пособничества немцам — и так там и растворилась.

Для меня «Мемориал»* — это редкое слово правды и научного подхода в таком сомнительном деле, как политическая история. Нам пытаются внушить, что история — это сплошная идеология, в которой есть только интересы спорящих сторон, а объективной правды нет в принципе. Это — клевета на историческую науку, сразу выдающая профессиональных жуликов, в то время как базисом настоящей истории являются именно ответственные, попперовские утверждения и их доказательства. В частности, «Мемориал»* — это в основе своей не субъективные мнения, не болтовня, а это факты, документы, имена и фотографии, это жуткие предметные свидетельства Катыни и Сандармоха, Коммунарки и Колпашева. С ними невозможно спорить добросовестным образом, поэтому честный голос «Мемориала»* затыкается вот таким способом.

Меня очень тревожит непримиримая позиция власти по отношению к делам минувших лет, не имеющим такого уж непосредственного значения для современности. Это путь к новому искусственному расколу общества, это тест, разделяющий общество на тех, кто готов будет поддакивать в деле любого очевидного вранья и несправедливости, и на тех подозрительных и ненадежных для слабой власти субъектов, у которых есть другие жизненные мотивировки, такие как стремление к объективной истине, чувство собственного достоинства, чувство справедливости и сострадания. Кроме того, понятно, что потомки замученных, посаженных, депортированных никогда не смирятся с судьбой своих родных. Курс на раскол общества означает отказ от совместной созидательной работы в общенациональных интересах, движение в сторону новой чрезвычайщины и обострения.

Я думаю, что это очень опасный путь, в том числе и потому, что он предполагает ставку на гниловатую часть общества.

Кроме того, несомненно, что политика, основанная на отрицании фактов или запрете их обнародования, не имеет будущего и рано или поздно обретет заслуженное презрение и осмеяние.

Надеюсь, что наш вариант закона об «иностранных агентах» еще войдет в учебники как хрестоматийный прием выведения судопроизводства из области законности в пользу произвола исполнительной власти.

Я выражаю глубокую благодарность и почтение обществу «Мемориал»*, ныне гонимому за правду, и желаю ему еще много успехов в его благородном деле.

Борис Долгин, специалист по научной и экспертной коммуникации, научный редактор:

«Международный Мемориал»* более 30 лет является одним из важнейших и наиболее авторитетных общественных институтов нашей страны, своего рода камертоном общественной жизни, на который в немалой степени ориентировались и ориентируются многие другие организации и люди.

Старшим школьником, следившим за свежими публикациями ставших по-настоящему интересными газет, журналов и телепередач, я узнал о появлении инициативной группы «За увековечение памяти о жертвах репрессий». Студентом я следил за процессами оформления инициативы, на семинарах и конференциях сталкивался с активистами движения. Из самых памятных — встреча с Анджеем Вайдой и Адамом Михником, приехавшими на Московский международный кинофестиваль летом 1989 года.

1990 год: первая конференция по истории диссидентского и неформального движения, проведенная центром документации «Народный архив» при активном участии «Мемориала»* (в те годы я активно сотрудничал с «Народным архивом»). «Народного архива» уже нет, а «Мемориал»* давно стал крупнейшим центром исследований истории общественного движения в СССР.

1991 год: наконец приоткрываются архивы. Задача — изучить, опубликовать, а параллельно собирать самим: записывать воспоминания, собирать письма, дневники, книги — в первую очередь об истории политических репресий, но далеко не только. В советскую эпоху политические репрессии не периферия, а одна из ключевых частей механизма управления; это особенно верно для сталинского периода, но не только для него. Так «Мемориал»* становится крупнейшим центром изучения и публикации документов и исследований по отечественной истории XX века: иногда как институция, иногда в качестве отдельных исследователей, в том числе и сторонних специалистов, постоянно взаимодействующих с ним.

На рубеже XXI века «Мемориал»* создает и постоянно пополняет базу «Жертвы политического террора в СССР» [1].

Когда в 2008 году начинаются ежегодные международные конференции по истории сталинизма, одна их ведущих ролей в их проектировании и организации оказывается у «Мемориала»*. Под эгидой общества выходит серия книг «История сталинизма» [2]. А еще «Мемориал»* ведет постоянную просветительскую деятельность — выставки, дискуссии; запускает сайт «Уроки истории» [3].

Отдельного упоминания заслуживает замечательный конкурс исторических исследовательских работ старшеклассников «Человек в истории. Россия — XX век» [4]. Школьники из разных регионов получили стимул поговорить с родными и незнакомыми до того людьми, поработать с документами, провести собственное исследование и рассказать другим о том, в чем разобрались сами (при помощи учителей-энтузиастов). Конкурс пробуждает интерес к истории через самую близкую ее часть — семейную и региональную.

* * *

Встречаются попытки разделить «полезный» и «вредный» «Мемориалы»* — исторический и правозащитный. Они неразделимы. Исторический идет от человека и от права, которое в некоторых случаях может быть выше неправового закона. Правозащитный ничуть не менее скрупулезен в деталях и опоре на источник, в попытке выслушать разные голоса, понять разные правды.

В сентябре-октябре 1993 года помню обсуждения того, как и где быть гражданскому обществу в ситуации непростого политического противостояния. А до и после того — аккуратную работу в горячих точках: невозможно представить себе вдумчивого историка конфликтов на постсоветском пространстве, который мог пройти мимо докладов «Мемориала»*, публикаций его сотрудников.

Я не случайно вспомнил 1993 год. «Мемориал»* всегда старался быть максимально аккуратным в описании любых конфликтов, не выбирать априорно одну сторону, а анализировать нарушения прав человека и нарушения права с любой стороны, и для изучения событий октября 1993 года «мемориальцы» сделали необычайно много.

«Мемориал»* сознательно не шел в политику как в борьбу за власть, но готов был к сотрудничеству с самыми разными силами — левыми и религиозными организациями, руководством страны и бизнесом, — когда речь шла об увековечении памяти жертв политических репрессий, об актуальной защите прав человека на уровне конкретных дел или более общих решений.

* * *

«Мемориал»* начинался во многом в среде диссидентов, других бывших политзаключенных, интеллигенции и молодежи, воодушевленных перестройкой, — но ею не ограничивался, интегрировал самых разных людей. Сегодняшние мероприятия общества соединяют и достаточно возрастных участников, и очень активную молодежь.

Сеть региональных «Мемориалов»* объединяет страну, а «Мемориалы»* разных стран — мостики реальной гражданской международной дипломатии.

«Мемориал»* не раз выдвигали на Нобелевскую премию мира; эта награда, однако, пока «Мемориалом»* не получена, в отличие от множества других, более чем авторитетных. Мнение «Мемориала»* ценят в гражданском обществе и политических элитах разных стран.

* * *

Мой опыт взаимодействия с «Мемориалом»* не ограничился случайными семинарами, конференциями и помощью в погрузке гуманитарной помощи или неожиданно привезенных книг. Дальше бывали совместные замыслы, тексты и мероприятия, а еще множество людей, которых, как мне хочется надеяться, я могу называть друзьями. И среди них скончавшийся четыре года назад многолетний председатель правления «Международного Мемориала»*, замечательный человек, исследователь и общественный деятель Арсений Рогинский. Человек, которого очень недостает все эти годы. Впрочем, у меня нет иллюзий, что, будь Арсений Борисович жив, всего дальнейшего бы не случилось.

* * *

Я не понимаю, в полной ли мере осознают масштаб «Мемориала»* и последствия его возможной ликвидации те, кто затеял эту историю. Может быть, это такой странный способ увековечить в ней свое имя? В этой части замысел, вероятно, окажется успешен: учебники и монографии, документальные фильмы и анекдоты гарантированы. Но только никому пока не удавалось сделать бывшее небывшим — слишком многое уже найдено и издано, слишком многие люди столкнулись с реальной деятельностью «Мемориала»*, слишком беспомощно выглядят объяснения тех, кто пытается его уничтожить.

1. lists.memo.ru/

2. rosspen.su/katalog/istoriya-stalinizma-/

3. urokiistorii.ru/

4. memo.ru/ru-ru/projects/men-in-history

Мария Молина, научный журналист, преподаватель, лингвист:

Мои предки не были расстреляны и не попали в ГУЛАГ — во всяком случае, насколько нам известно. К сожалению, о судьбах большей части моей большой семьи не известно ничего: в 1930-х годах их, сибирских крестьян, раскулачили всей деревней. Была большая деревня Молино, с крепкими хозяйствами; небогатые, но работящие люди они были, и они счастливо жили в своей деревне.

Моего деда Григория Степановича Молина, младшего из большой семьи (ему было тогда шесть лет), отправили в лагерь вместе с мамой. Остальные члены семьи — отец, многочисленные братья — были высланы в трудовые лагеря, и практически никого из них дед позже найти не смог. Вся деревня, где жили родственники, фактически исчезла. Дед пытался позже искать братьев, потратил на это годы, нашел двоих или троих — им удалось выжить. Про остальных нам ничего не известно.

Моя бабушка Соня, Софья Иосифовна Поппель, поступила в МГУ на журфак — или должна была поступать, во всяком случае, у нее уже были публикации в газете, она писала стихи. Ее брат, Станислав Иосифович, учился на физфаке МГУ, жил в Москве, и она приехала к нему как раз перед войной. Брат был на четвертом курсе. Их обоих выслали из Москвы в Свердловск, когда началась война, потому что они были поляками. Они оказались перед началом зимы фактически бездомными. Брат поступил в свердловский Политех, занялся металлургией, потом стал доктором технических наук, профессором, получил звание заслуженного деятеля науки и техники. Но всю свою жизнь он провел в Свердловске, а не в Москве и никогда не вернулся в МГУ. А моей бабушке Соне пришлось стать не журналистом, а химиком — потому что это было единственное место, где давали общежитие.

О том, что бабушка полька, мой папа узнал совершенно случайно: пошел получать паспорт, и ему предложили выбрать национальность. Когда бабушка узнала, что такое случилось, она охнула и присела в страхе: «Какую национальность ты выбрал?» — и облегченно вздохнула, узнав, что папа не стал оригинальничать. Я узнала о ее национальности после краха Союза — до этого момента бабушка и папа об этом не говорили. Всю свою жизнь бабушка боялась, что ее национальность принесет семье беду, поэтому скрывала самые естественные факты о своей жизни.

Этот страх, и эти потери, и эта попытка бороться с памятью — психологическая травма нескольких поколений в России. Мы боимся за себя и за близких, мы знаем, что в любой момент на любом непредсказуемом основании с тобой могут сделать что-нибудь, что разрушит твою жизнь. Казалось, что это всё осталось в прошлом, но последние годы, на фоне всей этой истории с иностранными агентами, мы понимаем, что нет, это всё по-прежнему с нами.

Единственный путь лечить эту травму — вспоминать, называть вещи своими именами, осознавать и помнить свое прошлое. «Мемориал»* фактически выполняет работу врача для нас, для нашего больного, покореженного прошлым столетием народа, заставляя нас вспоминать, повторять и помнить. Нам ни в коем случае нельзя его потерять.

Благодарим за участие в марафоне: сотрудника Архива Международного «Мемориала»* историка Алексея Макарова; социолога, продюсера, музейного консультанта канд. искусствоведения Анатолия Голубовского; социолога (Свободный университет) Любовь Борусяк; историка (ЕУСПб) Бориса Колоницкого; психолога Марию Фаликман; проф. факультета химии и химической биологии Гарвардского университета Евгения Шахновича; философа (Свободный университет) Виктора Горбатова; писателя и автора документальных фильмов Александра Архангельского; историка науки Дмитрия Баюка; историка-античника чл.- кор. РАН Аскольда Иванчика, культурологов Марию Майофис и Илью Кукулина; научного журналиста Ольгу Орлову; физика акад. РАН Владимира Захарова; фармацевтического химика проф. Университета Северной Каролины (США), чл.- кор. РАН Александра Кабанова; филолога-классика и антиковеда чл.- кор. РАН Николая Гринцера; вед. науч. сотр. Института здравоохранения США акад. Национальной академии наук США, иностранного члена РАН Евгения Кунина; политолога проф. Шанинки Владимира Малахова; биолога чл.- кор. РАН Елизавету Бонч-Осмоловскую; математика акад. РАН Виктора Васильева; биофизика Андрея Цатуряна; науч. сотр. ИППИ РАН и LIRMM CNRS (Франция, Монпелье) математика Александра Шеня; доцента кафедры проблем конвергенции естественных и гуманитарных наук докт. филос. наук Андрея Родина; преподавателя высшей математики и программирования Илью Щурова; филолога-классика и античника докт. филол. наук Бориса Никольского; популяризатора науки, публициста Бориса Долгина; историка, политолога канд. ист. наук Дмитрия Дубровского; учителя географии Леонида Перлова; ботаника (ЮАР и Санкт-Петербург) Алексея Оскольского; историка-востоковеда, религиоведа Алексея Муравьёва; докт. ист. наук проф. Адриана Селина; докт. биол. наук проф. Алексея Семёнова; научного журналиста, лингвиста (Институт языкознания РАН) Марию Молину; историка культуры, антиковеда, переводчика докт. ист. наук Нину Брагинскую; руководителя Научного центра по изучению церковнославянского языка (Институт русского языка РАН) лингвиста Александра Кравецкого; историка (Институт российской истории РАН) Игоря Курляндского; лингвиста чл.- кор. РАН Анну Пичхадзе; этнолингвиста чл.- кор. РАН Елену Березович; науч. сотр. Института европейских, российских и евразийских исследований (IERES) Университета Джорджа Вашингтона политолога Марию Снеговую; докт. биол. наук Александра Апта; политолога, специалиста по странам Латинской Америки, Татьяну Ворожейкину; зав. лабораторией Института физики полупроводников СО РАН акад. РАН Александра Чаплика; муниципального депутата, главу Гагаринского муниципального округа Москвы Елену Русакову; докт. ист. наук профессора зав. отделом новейшей истории и политики Института истории Украины (Киев) Георгия Касьянова; культуролога, историка (Институт всеобщей истории РАН) Екатерину Гранцеву; астрофизика, главного редактора ТрВ-Наука Бориса Штерна.

Видеозаписи (модератор Наталия Демина, видеомонтаж Алексея Кудря)

Часть 1: youtu.be/watch?v=UBpXDsciyHA;
Часть 2: youtu.be/watch?v=izwGcXeH83c;
Часть 3: youtu.be/watch?v=ctu1_tCpdR0;
Часть 4: youtu.be/watch?v=FtAnISwg1_Q

Подробнее см. trv-science.ru/chrezvychajnyj-marafon-v-zashhitu-memoriala/

* В реестре «иноагентов» Минюста РФ.