Старинный в три этажа дом у Дворцового моста на Васильевском острове. Белые полуколонны перехватывают фасад. За тугой дверью едва не храм: высокие своды с лепниной, блеск стекла и всё заставлено чучелами и скелетами.
Утром в Зоологическом музее тихо. За шторами в окнах видны зимние сумерки и синий снег на жестяных крышах.
Редкий ранний гость, зайдя в музей, первым делом подходит к скелету синего кита, который кажется бесконечным. Он такой огромный, что поначалу его не замечаешь, глаз бегает по другим экспонатам и наконец спотыкается о великана. Кости кита схвачены железными скобами, пронизаны болтами, а каждое ребро — как бивень слона.
Во все стороны от скелета стоят чучела — собаки, тюлени, голуби, куры. У каждого свое выражение морды. Морской слон похож на пожилого курьера, у него редкие поседевшие усы и растерянный взгляд. Сивуч словно восторженная и влюбленная девица. Калифорнийский лев — как возмущенная бабушка, которую чуть не обсчитали на кассе.
Справа от кита-великана — главные залы, где расставлены тысячи чучел птиц и рыб, банок с заспиртованными змеями и медузами, какие-то диковинные черви, раки. Все подписаны на латыни и вдобавок по-русски. Не названия — музыка. Луноглаз. Кровавая марфиза. Евдошка. Кудрявый телепус.
Пояснения и рассказы о животных замысловаты. Тушью по картону выписаны головоломные фразы:
«Африканский чешуйчатник. Инкапсулируется»;
«Американский чешуйчатник. Не инкапсулируется»;
«Рот выдвижной. Ест практически всё».
Другие отпечатаны на пишущей машинке: «Наличие у питонов рудиментарных задних конечностей доказывает, что змеи произошли от пресмыкающихся, обладавших развитыми конечностями».
Подписи почти сплошь антикварные, написаны с полвека назад. То на одной, то на другой говорится, где животные живут в СССР.
Вскоре после открытия залы заполняются публикой. Основные посетители — дети. Родители приводят их сюда для развлечения и культурного воспитания, впрочем, и то, и другое носит странный характер и похоже на некий ритуал.
Родители степенно курсируют вдоль чучел и читают детям вслух подписи, этим и ограничиваются.
Сухая дама в розовом свитере, с дочкой лет десяти.
— Это манул, — читает она этикетку.
Дочка кивает.
Идут дальше.
— Это верблюд, — говорит дама.
Дочка согласна.
— А это дымчатый леопард. Видишь зубы?
— Вижу, — видит девочка.
Дама читает подпись:
— «Дымчатый леопард. Типичный обитатель тропических лесов, где живет преимущественно на деревьях, по которым хорошо лазает и прыгает, причем длинный хвост помогает сохранять равновесие». Видишь длинный хвост?
— Вижу, — зевает девочка.
Показывать детям музей — культурно-воспитательный оброк родителей; провести их вдоль витрин, прочесть вывески. Знаний и удовольствий от таких визитов немного. Дети скучают, начинают вредничать и озорничать.
Со стороны мамонтов доносится кряканье и визг.
— Кирилл, здесь нельзя бегать! — слышится отчаянный возглас. — Будешь дурачиться, из тебя тоже чучело сделают: «Санкт-Петербургский козленок»!
Иные родители зачем-то приводят сюда даже младенцев. Катятся мимо сушеных змеехвосток и цепней детские коляски. В уголке за тетеревами девушка кормит карапуза из бутылочки. Рядом с витриной кукушонка меняют памперс очень юному посетителю, ему месяцев пять.
Смотреть музей без экскурсовода — как гулять по чужой стране без провожатого, можно только бестолково глазеть по сторонам и не догадываться, чем прославился этот дом и чем знаменит тот переулок. Экскурсоводы ходят с указками, которые как волшебные палочки. Покажут указкой на череп кашалота — и оживят рассказом. Без этого кость — просто кость.
Стайка первоклашек в черно-белых свитерах с эмблемой гимназии рассыпалась перед витриной с детенышами пингвинов.
У витрины с удавами какой-то удивительно крошечный мальчик целится из игрушечного пистолета в змею: «Сейчас я тебя напугаю!»
Другой мальчик сам уже боится и капризничает рядом с удавом:
— Мама, мне страшно.
— Это жизнь, сынок, — вздыхает мама. — Смотри внимательно, потом будешь ребятам рассказывать.
Самое оживленное место — стеклянный шкаф с белыми медведями. Один стоит на задних лапах, раскрыл пасть. Под его ногами — остов деревянной лодки и снег из ваты. Здесь останавливаются, фотографируются. Родители расставляют детей и просят не вертеться.
— Медведь стоит спокойно! И ты постой хотя бы минуту.
— Пап, а зачем медведей двое?
— Чтобы скучно не было, — строго отрезает пухлый мужчина в потертых джинсах.
Сверкает от вспышки стеклянный медвежий глаз и снова темнеет.
Между стайками детей и родителей вышагивают влюбленные парочки. Они — вторая разновидность посетителей. Приходят сюда для развлечения, этикеток не читают.
Юноша с бритым затылком ведет, обняв за талию, девицу с ресницами огромными, как у коня, и вдруг останавливается:
— Надо же, сколько ослов! Это выставка твоих бывших!
— У меня нет бывших, — дуется девушка.
Идут дальше.
— Не люблю горилл, — вздыхает девушка.
— А зачем их любить? — острит парень. — Смотри, макака на Влада похожа! Такое же выражение морды. И само чучело как с «Алиэкспресса».
Другая девушка восторгается в морском отделе.
— Ой, тунец! — показывает она своему спутнику. — Кстати, уже давно не ела суши с тунцом, а они такие вкусные, — намекает она и продолжает кулинарные воспоминания: — А вот камчатский краб. Его вообще целую неделю можно есть!
Из витрин с рыбами выходит мальчик в серых штанишках с динозаврами, он — сама любезность и очарование.
— А вот, пожалуйста, Антарктика, — щебечет он тете. — А вот, пожалуйста, подходим к пингвинам, они никогда не научатся летать. А вот, пожалуйста, тебе страус. Динозавры — предки страуса. А вот, пожалуйста, змея. Размером как удав. А вот, пожалуйста, рыба-шпага.
— Меч, не шпага, — поправляет тетя.
— А вот, пожалуйста, рыба-меч, — соглашается мальчик. — И вот, пожалуйста, Африка.
Катятся, словно два мячика, пухлый мальчик с отцом. Свитер обтягивает большущее пузо мужчины. Как заведено, отец читает сыну подписи.
— Это сердце индийского слона.
— Ни фига себе! — отвечает сын.
— Зубы слона…
— Ни фига себе!
У соседней витрины девочка уговаривает маму купить чучело орла. Узнав, что купить нельзя, начинает играть, выуживает из сумочки пластиковую карту, прислоняет к витрине, пищит тоненько, словно кассовый аппарат, и радостно объявляет: «Купила!» Вначале она купила колонию сурков, затем медведя и тигра. Игра ей нравится, она перебегает к другой витрине, к пятой, десятой: «Купила! За 120 тысяч!» Ходит от чучела к чучелу, скупает косулю и поползней, лягушек и пеликанов. «Всех куплю!» — улыбается она.
После обеда в музей подтягивается третья разновидность посетителей: художники. Их два типа. Одни выбирают витрину, садятся на раскладной стульчик, достают альбом и часами выводят карандашные штрихи и выписывают акварельные пируэты. Выбор экспоната для них — дело непростое.
— Конечно, у этой птицы носик красивый, — прищурив глаз, оценивает дятла седеющая дама в черном. — К сожалению, свет плохо падает. Та птичка получше освещена.
— Но там сидеть неудобно, — отвечает приятельница. — Вот, уточка неплохая, смотри, какие лапки…
Другие художники приходят без табуреток и набегу делают быстрые эскизы. Летят на страницы блокнотов львы и носороги.
— Это осьминог, — доносится знакомый голос.
— Ни фига себе.
— Это морская звезда.
— Папа, я устал.
— Потерпи, чуть-чуть осталось.
В музее полтора миллиона экспонатов, здесь есть каждое четвертое животное на планете. Внимательно не посмотришь ни за день, ни за два. Экспонатов столько, что можно целую неделю ходить, разглядывать и от удивления охать. Если бы все эти селедки, слоны, вороны, кобры вдруг ожили, то набережную заполнил бы страшный свист, рев, плеск, чириканье.
Вечером перед закрытием посетители начинают торопиться, быстрее шагают от одной витрины к другой, скороговоркой читают подписи.
— Быстро смотрим ежей и идем дальше, — торопит мальчиков-близнецов бабушка.
Толпа редеет, тает. Из выходной двери на морозный дворик выкатываются коляски, выходят парочки, родители и дети.
Музей стихает, всё замирает. Гаснет свет, потухают стеклянные глаза белуг и белок.
Движение останавливается, и только охранники дремлют недалеко от чучел всю ночь, а за окнами на жестяные крыши валит снег.
Антон Нелихов
Прекрасно написано, спасибо!