Великий, скромный, настоящий… Памяти Юрия Манна

Екатерина Самородницкая, канд. филол. наук, доцент РАНХиГС:

4 февраля 2022 года не стало Юрия Владимировича Манна. Великого ученого. Филолога, одного из крупнейших специалистов по русской литературе XIX века, прежде всего, по творчеству Гоголя и поэтике романтизма. Одного из отцов-основателей историко-филологического факультета РГГУ. Удивительного человека и совершенно особенного преподавателя. О Манне-ученом могут сказать многие: не одно поколение выросло на его книгах «Поэтика Гоголя», «Динамика русского романтизма», «Русская философская эстетика» и многих других. Скажу несколько слов о Манне-учителе.

Он никогда не был ярким лектором, на занятиях которого захватывало дух. Юрий Владимирович в аудитории казался кабинетным ученым, интровертом, который не стремился интриговать аудиторию и не заигрывал с ней. Он не любил экзамены, разрешал студентам пользоваться чем угодно и со временем и вовсе сбросил это неприятное занятие на учеников. Зато тех, кто решался прийти к нему писать диплом, он учил.

Наверное, именно в спецсеминаре я познакомилась с настоящим Юрием Владимировичем. До этого я слушала его лекции и читала его книги; знала Манна-лектора и Манна-автора, и теперь узнала, каков Манн-учитель. Очень суровый, жесткий и требовательный. Он читал тексты своих учеников как самый дотошный редактор, не пропуская ни одной опечатки, ни одной запятой. Когда он перечислял все стилистические огрехи, фактические неточности и сомнительные гипотезы, хотелось провалиться сквозь землю. Потому что главное, чему учил Манн, — это любовь к точности. Филология — точная наука. Она не терпит бездоказательных утверждений и болтовни. Всякая гипотеза должна подтверждаться фактами либо текстами. В противном случае она не имеет права на существование. И язык — материя точная; вольное обращение с ним недопустимо. Ученики Ю.В. усвоили этот урок как никто другой. Он учил дистанцироваться от моды: искать себя как профессионала, осознать собственную идентичность не в коллективе, а наедине с самим собой. Это невероятно трудно, но у него получалось.

Каждый год Ю.В. читал второкурсникам лекцию о «южных» поэмах Пушкина и, анализируя поэму «Кавказский пленник», объяснял, как многозначен в этом произведении мотив свободы. Если в начале поэмы герой представляет себе свободу как противоположность светским условностям и фальшивому жизненному укладу, то впоследствии, оказавшись на Кавказе, в плену у черкесов, он осознает истинный смысл понятия свободы: свобода как противоположность рабству. Именно такая свобода приходит на ум, когда думаешь о Юрии Владимировиче Манне. «Никому отчета не давать, себе лишь самому служить и угождать…» — это ли не дар, о котором можно только мечтать? Юрий Владимирович этим даром был наделен, вне всякого сомнения.

А еще, к счастью, он успел написать и опубликовать воспоминания, в которых необыкновенно живо и узнаваемо описал «воздух эпохи». Эти воспоминания открыли нам совершенно новую грань его личности: Манн как человек своего времени, друживший с Любимовым и Эфросом, существовавший в центре культурной жизни и умудрявшийся делать свое дело, несмотря ни на что, обходясь каким-то образом без советской идеологии и без ритуальных реверансов в ее сторону. Как ему это удавалось? Почему его печатали? Случай Манна — это случай недемонстративного противостояния системе, противостояния самим фактом своего существования.

Именно поэтому я думаю о Ю.В. Манне, о своем учителе и научном руководителе, словами Жуковского: «Не говори с тоской: их нет; но с благодарностию: были». Манн был эталоном во всем: и в профессии, и в жизни. Выдающийся ученый, талантливый автор, тонкий стилист, человек, великолепно чувствовавший и язык, и литературу, прекрасный преподаватель, требовательный и в то же время деликатный научный руководитель, знающий, когда нужно проявить строгость и когда, наоборот, не мешать, в высшей степени порядочный и достойный человек, наделенный невероятным чувством юмора. (И юмора, и самоиронии; я сейчас пишу эти строки и думаю: ох, и достанется мне от Манна за торжественность и панегирический тон.)

Юрий Владимирович, нам будет очень трудно без Вас. Но это вечная участь оставшихся, и не это главное. Нам всем повезло, что мы учились у Манна. Огромное Вам спасибо! За всё.

Виктория Малкина, филолог, доцент, зав. кафедрой теоретической и исторической поэтики РГГУ:

Через несколько дней после того, как мы поступили на истфил РГГУ, у нас была встреча-знакомство с преподавателями. И там я первый раз увидела Юрия Владимировича Манна — к своему глубочайшему удивлению, потому что для меня он к тому моменту уже был абсолютным классиком. Я собиралась заниматься литературой эпохи романтизма, и книги Юрия Владимировича были настольными. А тут вдруг оказалось, что можно учиться не по книгам, а прямо у него!

Конечно, я тут же записалась на его спецкурс, а через какое-то время с трепетом попросила быть моим научным руководителем — и он согласился. Очень хорошо помню тот разговор и свою величайшую радость, и даже гордость. Хотя Юрий Владимирович, если бы узнал об этом, наверное, искренне изумился бы, потому что был он человеком очень скромным. Лекции читал спокойным и негромким голосом, но это заставляло вслушиваться и погружаться в то, что он рассказывал. И всё начинало казаться простым и понятным (правда, ровно до того момента, как ты пытался разобраться в этом сам).

Юрий Владимирович очень не любил всякие бессмысленные формальности, типа экзаменов, поэтому почти всем ставил хорошие оценки. Но при этом был принципиален и требователен, когда речь шла о вещах по-настоящему важных. Так, текст курсовой и потом диплома он вычитывал до последней запятой, добиваясь, чтобы не только мысль была ясной, но и выражена эта мысль была понятно. И это, кажется, главная отличительная черта всех его книг: они увлекательно и ясно написаны, там нет никакой наукообразной затуманенности.

А еще он был замечательным рассказчиком с непередаваемым чувством юмора. Многие из историй, которые потом вошли в его книгу воспоминаний, мы слушали в устном исполнении, и они тем более производили эффект, что рассказывались с почти невозмутимым выражением лица и очень спокойным голосом. Как будто он не шутит, а просто размышляет вслух.

Казалось бы, девяносто два года — это очень много. Почти целый век. И он очень много успел сделать. Но, может быть, именно поэтому он начал казаться вечным. Почему-то думалось, что Юрий Владимирович будет всегда. И, наверное, в каком-то смысле так и есть, потому что мы будем помнить его всегда. И продолжать у него учиться. И так будут делать и наши ученики, и (надеюсь) ученики наших учеников. Жизнь заканчивается, но память вечна.

Екатерина Задирко, выпускница ИФИ РГГУ, филолог и историк, преподаватель НИУ ВШЭ:

Юрий Владимирович всегда был именем с книжной полки: Тынянов, Бахтин, Лотман… Манн. Кажется, я купила его книгу о биографии Гоголя еще в старших классах лицея, когда готовилась к Всероссийской олимпиаде по литературе. Очень странно было думать о том, что я, поступив в РГГУ, тоже буду у него учиться — не в легендарные (для меня, родившейся в середине 1990-х) времена, когда там работали Гаспаров и Мелетинский, а вот прямо сейчас, в череде обыкновенных студенческих дел.

Ю.В. читал нам лекции по истории русской литературы первой трети XIX века, а потом я и несколько моих одногруппников записались к нему на спецкурс по Гоголю, потому что какие же мы филологи, если упустим такую возможность? Никто из нас не занимался Гоголем, а мысли были заняты какими-то насущными проблемами, так что тогда для нас это скорее было поводом почувствовать себя более состоятельными в академическом смысле, похвастаться, что мы понимаем, что стоящее, а что нет. Поэтому, наверное, в памяти застряли, как насекомые в янтаре, какие-то забавные мелочи. Например, я хорошо помню, как Юрий Владимирович рассказывал, что Гоголь, влюбившись в Италию, увлекся и итальянской кухней и научился готовить «макарошки». Именно макарошки — я запомнила, как Юрий Владимирович произносил это слово и улыбался.

Потом мы немного повзрослели и снова записались к нему на другой спецкурс, на этот раз посвященный семейным и интеллектуальным связям в русской культуре первой половины XIX века. Тогда он писал об этом книгу, которая вышла под названием «Гнезда русской культуры. Кружок и семья», а мы, студенты-третьекурсники, были — вот так просто! — одними из ее первых слушателей. Ю.В. говорил очень тихо, а аудиторию для спецкурса нам почему-то выделили большую, потоковую, поэтому мы все сидели перед ним за длинной первой партой, и возникало ощущение, что мы пришли в огромный концертный зал, где музыка исполняется только для нас. Когда Ю.В. рассказывал, он очень сдержанно и плавно жестикулировал одной рукой — сейчас мне кажется, что он так дирижировал.

Иногда Ю.В. рассказывал о себе — и больше всего я жалею, что не догадалась тогда попросить разрешения включить диктофон! Я хорошо запомнила одну вещь: когда Ю.В. учился в младшей школе, ему купили большой красивый глобус, которым он очень дорожил, но во время войны его пришлось обменять на хлеб.

Несмотря на то, что так мало сохранилось воспоминаний, осталось главное — ощущение присутствия в моей, в нашей жизни удивительного человека, поражавшего своим неустанным искренним интересом к миру, доброжелательным и пытливым взглядом, которым он смотрел на героев своих книг и на нас. В конце каждого занятия Ю.В. спрашивал: «Есть ли у вас ко мне какие-то вопросы?», а мы страшно стеснялись и обычно ничего не спрашивали. Теперь, конечно, у нас было бы столько вопросов — но их уже не задать.

Отклики из «Фейсбука»

Олег Лекманов, литературовед, докт. филол. наук, профессор НИУ ВШЭ:

В возрасте 92-ух лет умер Юрий Владимирович Манн, и сам этот возраст позволяет коротко сказать о нем — не «без горечи», конечно (на душе как раз очень горько), но спокойно, как о классике русской филологической науки второй половины ХХ века. К этому побуждает еще и то, что сам Юрий Владимирович был во внешних проявлениях человеком спокойным, сдержанным, хотя к делу своему относился горячо.

Его работы о Станкевиче, Аксаковых, Тургеневе (лучшая, по-моему, статья об «Отцах и детях» с гениальным названием — «Базаров и другие»), а главное — его книги и статьи о Гоголе полны важных наблюдений и соображений, всегда концептуальны и демонстрируют прекрасное знание той эпохи, о которой Манн размышлял и писал. После Василия Гиппиуса, Виноградова, Андрея Белого трудно было что-то новое и главное сказать о Гоголе, но Юрию Владимировичу Манну это удалось. Важно, что он (это я сам немножко видел) твердо и спокойно противостоял истерическим попыткам апологетики Гоголя как «великого религиозного писателя» и сведению едва ли не всего гоголевского творчества к проповедям и поучениям.

А еще Ю.В. был неброско, но при этом замечательно остроумным человеком, и это могут подтвердить те, кто имел счастье общаться с Манном на заседаниях отдела в ИМЛИ и на кафедре в РГГУ (я из последних). И мемуары написал прекрасные. Долгая и благодарная память!

Егор Сартаков, доцент факультета журналистики МГУ, канд. филол. наук — по просьбе Дома Гоголя:

На 93-м году жизни не стало Юрия Владимировича Манна. Профессор Манн — образец ученого и человека. Выпускник филологического факультета Московского университета (1952), он сразу определился с той областью филологии, которой посвятил семьдесят лет жизни. Его научные интересы лежали в области русской классической литературы. Осмысление творчества Белинского, Надеждина, братьев Аксаковых; работы о природе гротеска; изучение русской философской эстетики — список его научных трудов невероятно обширен. Но Манн был не только «кабинетным» ученым. Профессор активно работал с учениками, оппонировал кандидатские и докторские диссертации, выступал с докладами на конференциях по всему миру. Множество ныне известных исследователей могут с гордостью назвать себя учениками Юрия Владимировича Манна.

Но, безусловно, главный автор для Манна — Николай Васильевич Гоголь. Сразу после защиты докторской диссертации по теме «Реализм Гоголя и проблемы гротеска» в 1973 году профессор Манн задумал главный проект своей жизни — выпуск полного академического собрания сочинений Гоголя. Необходимость в издании всех ныне обнаруженных текстов писателя, в новом комментарии к его произведениям, лишенном ангажированности как советского, так и постсоветского времени, назрела давно. Но нужен был авторитет, энциклопедические знания и, наконец, энергия Юрия Владимировича, чтобы начать воплощать эту идею в жизнь. К сожалению, ученый уже не увидит «Академического Гоголя» в законченном виде (на сегодняшний день под редакцией профессора вышло пять томов из запланированных двадцати трех), но он всегда говорил, что коллеги непременно завершат его дело, продолжив издавать собрание. Нельзя не упомянуть и другой значимый труд Ю.В. Манна, а именно созданную им полноценную научную биографию писателя — обширное трехтомное исследование, раскрывающее многочисленные аспекты жизненного и творческого пути классика.

Для Дома Гоголя смерть профессора Манна — огромная потеря. Он был не только близким другом нашего музея, но и человеком, стоявшим у истоков создания мемориальной экспозиции, внимательным и чутким консультантом; являлся членом Ученого совета Дома Гоголя. Пленарные заседания ежегодных научных Гоголевских чтений, проводимых музеем и библиотекой, традиционно открывались докладами Юрия Владимировича. Его глубокие, содержательные выступления, а также точные вопросы и замечания к другим участникам демонстрировали, что Манн и в 90 лет продолжал активную исследовательскую деятельность, разрабатывал новые концепции и совершал научные открытия в области гоголеведения.

Кроме всего прочего, Юрий Владимирович Манн — редкий пример большого ученого, который не отказывался писать научные книги для школьников. Иногда именитые специалисты считают, что это для них слишком «мелко» — разжевывать серьезную науку обычным детям. Подобная характеристика совершенно не применима к личности Юрия Владимировича. Несколько изданий выдержала его книга «Постигая Гоголя», которую изучают школьники всей России. Сейчас в нашем музее готовится к печати новое пособие известного методиста Т.А. Калгановой, адресованное педагогам — «Изучаем Гоголя вместе с Юрием Манном». Мы очень хотели, чтобы Ю.В. увидел его в напечатанном виде. Увы, этого не произошло. Однако можно выразить твердую уверенность, что наследие ученого продолжит жить, а его работы выдержат еще не одно переиздание в будущем.

Мы выражаем глубокие соболезнования семье Ю.В., его коллегам по ИМЛИ РАН и всей русской филологической науке, потому что смерть профессора Манна — это невосполнимая утрата для мировой гуманитаристики. Иван Сергеевич Тургенев когда-то сказал о Гоголе: «Человек, который своим именем означил эпоху в истории нашей литературы; человек, которым мы гордимся, как одной из слав наших!» В полной мере это относится и к нашему выдающемуся современнику — Юрию Владимировичу Манну.

Юлия Морева, канд. филол. наук:

Впечатления о его лекциях — среди самых ярких впечатлений от учебы на истфиле. Он входил в аудиторию, медленно шел к преподавательскому столу. Небольшого роста, с задумчивым и очень спокойным взглядом. Он садился за стол и начинал перебирать в руках листы бумаги, которые приносил с собой на лекции. Эти листы были очень старые, можно сказать, ветхие, желтоватые, уголки истрепанные, и были эти листы отпечатаны на машинке и покрыты рукописными правками и комментариями. Эти листы производили какой-то сильнейший эффект машины времени: казалось, что ты не в 2000-х годах, а где-то в 1970-х. А в РГГУ ведь есть (по крайней мере, тогда были) аудитории, которые сохранили свой вид с советских времен, и впечатление от этого усиливалось. Было ощущение, что ты оказался где-то в книге или фильме.

Юрий Владимирович начинал лекцию. Он говорил тихо, неспешно, и у него была совершенно особенная интонация. Я бы назвала это — интонация интеллигентности. И в аудитории была абсолютная тишина. Юрий Владимирович, читая лекцию, всё смотрел и смотрел в эти листы, перебирал их, иногда подравнивал стопку пальцами. Но — не помню, сразу я это поняла или нет — на самом деле он ничего с этих листов не читал. Мне почему-то кажется, что эти листы были своего рода атрибутом скромности. Он не хотел понравиться студентам, не стремился привлечь к себе внимание, не смотрел никому в глаза, как будто чтобы не смутить — а смотрел в эти самые листы. А мы смотрели на него, и отвести взгляд или отвлечься было совершенно невозможно. Трудно представить себе, сколько Юрий Владимирович знал и сколько часов мог бы занять его спонтанный рассказ о чем-то, в чем он был величайшим специалистом. Но листы как будто должны были придавать его монологу академический оттенок: вот, это лекция для студентов, а не просто рассказ о том, что он любит большего всего на свете. Листы-реквизит. Но вместе с тем складывалось впечатление, что Ю.В. читает лекцию, а сам, просматривая эти записи, сделанные им, может быть, тридцать лет назад, мысленно спорит с ними или соглашается. И это тоже было удивительное ощущение Большого Ученого.

А личный момент касается голоса Ю.В. и его манеры говорить. Я об этом писала как-то. В детстве у меня была любимая телевизионная передача на саратовском телевидении — «Не за тридевять земель», посвященная краеведению, археологии и т.п. Она была для подростков и детей. И она пробуждала невероятное стремление учиться, исследовать. Ее вел замечательный саратовский ученый — Дмитрий Сергеевич Худяков. И вот его манеру говорить сразу же напомнил мне Юрий Владимирович. Может быть, еще и из-за этого воспоминания о самой любимой в детстве передаче я так любила лекции Ю.В. Манна.

Какое счастье, что истфил подарил мне возможность видеть и слышать такого человека. Таких людей. Великих, скромных, настоящих.