К загадке русского художника Александра Шевченко
Меня иногда спрашивают, как складывались мои увлечения. И всякий раз — будь то живопись, музыка, стихи, балет, архитектура, кино — я обнаруживаю одну и ту же схему. Вначале — эмоциональное потрясение: увидела скульптуру Джакометти — отныне хочу его смотреть и смотреть. Впервые услышала Рихарда Штрауса — теперь слушать и слушать. А затем — еще раз упершись лбом в недоступность материала (картины в Прадо; книга не выдается; фильм в спецхране), я начинала искать хоть какие-то «эквиваленты» — книги, альбомы, случайные грамзаписи …
Как известно, авангард — будь то балет или живопись — власть предержащая понимала весьма расширительно, так что большая часть текстов о любом современном искусстве «автоматом» отправлялась в спецхран. Неупоминание уже было мощным инструментом если не прямого запрета, то забвения. Так что неудивительно, что имя Александра Васильевича Шевченко (1883-1948) долгое время мне ничего не говорило, хотя, в отличие от многих его современников, он «умер в своей постели».
Я впервые увидела работы Шевченко на выставке в Музее Востока (это начало 70-х). Поразили и запомнились два холста: «Девушка с грушами» (1933) и «Восточный мотив» (1932) — с осликом на переднем плане. С тех пор я искала Шевченко на всех ретроспективных и тематических выставках. В 1975 г. мне повезло — я сумела увидеть кое-что из Шевченко в запасниках ГРМ. И только в последние 20 лет его уже регулярно и много показывали…
А подлинное открытие Шевченко для меня случилось, когда я прочитала его мемуары (А.В. Шевченко. Сборник материалов. М., Советский художник», 1980; почему-то на эту книгу в Интернете мало ссылок). Воспоминания эти в свое время сумела извлечь из материалов необработанного архива мастера искусствовед В.Н. Шалабаева, много лет занимавшаяся творчеством А.В. Шевченко.
Опубликованные тексты охватывают период с 1894 г. и до конца Первой мировой войны. Свои воспоминания Александр Васильевич писал в темной и голодной Москве в 1942-43 гг., будучи давно и тяжело больным. Рассказы его, однако же, полны радостными и зоркими описаниями жизни в ее деталях. Для видения Шевченко характерна какая-то особая светоносность, а ведь жизнь его отнюдь не баловала.
Рано умершего отца Шевченко не знал, отчим работал на железной дороге, из-за этого семья часто переезжала. В 17 лет Александр Васильевич потерял мать, ушел от отчима и начал жить один. Призвание открылось ему в детстве, а целеустремленно учиться мастерству живописца Шевченко начал в 11 лет, когда его друг и сосед по дому Коля Улих, тоже еще мальчик, но давно и серьезно учившийся рисованию, познакомил его с театральным художником И.А. Суворовым.
В дальнейшем Шевченко окончил реальное училище (кстати сказать, там рисованию учили серьезно), и — сбылась его мечта — поступил по конкурсу в Строгановское училище.
Строгановское училище готовило художников-прикладников и преподавателей специальных предметов; учили там бесплатно, при этом училище было великолепно оснащено материалами для работы, библиотекой. Преподавали в Строгановском действительно выдающиеся мастера. Шевченко, в частности, подробно описывает лекции известного архитектора Ноаковского. Главное же, о чем вспоминает Шевченко, — это страсть, с которой учились и он, и его друзья.
Ученики Строгановского редко выходили из дома без альбома, которого хватало на несколько дней — рисовали везде и постоянно. Жили на грани нищеты и нередко впроголодь, летом стараясь за два месяца каникул заработать себе на жизнь. И хотя после Строгановского Шевченко поступил в Училище живописи и ваяния (будущий ВХУТЕМАС, где он потом преподавал), с его точки зрения, именно Строгановское училище дало ему главное.
Будучи еще студентом Строгановского, Шевченко с друзьями и невестой воспользовался перерывом в занятиях, связанным с событиями 1905 г., и «экспромтом» поехал в Париж. Там он провел 2 года — постоянно рисовал и учился у всех: показывал свои работы Матиссу, много беседовал с А. Бенуа и М. Волошиным, посещал «академии» — частные школы, где за небольшую плату можно было писать натуру; съездил ненадолго в Испанию.
Наблюдения Шевченко интересны и сами по себе, но при этом невольно обращаешь внимание на то, какой чистой, прозрачной русской прозой всё это написано, как гармоничен текст. Шевченко свойственен замечательный юмор, но не ирония и никогда не сатира; вообще ему чужда чрезмерность. И живопись у него такая же.
Вернувшись в Москву, Шевченко окончил Строгановское и решил поступать по конкурсу в Училище живописи и ваяния. Там его ждал неожиданный — и, надо сказать, фантастический успех: он был принят прямо в натурный класс, обычно завершающий учебную программу. Эту историю Александр Васильевич рассказал, как всегда, подшучивая над собой.
С восхищением и теплотой Шевченко писал о Коровине, которому он более всего считал себя обязанным, о встречах с Матиссом, о молодом Волошине — тогда еще скромном и радушном молодом человеке в обычном цивильном костюме, а не в знаменитом белом квазиантичном балахоне.
Опубликованная часть повествования Шевченко обрывается событиями 1914 г. — и только тут вспоминаешь, что эти светлые строки писал больной человек, который уже несколько лет не выходил из дома.
Надо сказать, что помимо дара рассказа о людях и событиях Шевченко было дано поразительное умение описывать словом вещный мир. Первая глава его опубликованных мемуаров открывается таким описанием русского провинциального интерьера, что при желании можно было бы воспроизвести эту комнату на сцене, притом — в деталях.
А вот пейзаж — и описание нравов одновременно: «…в Обояни тогда была только одна улица мощеная, все остальные же представляли подобие гоголевского Миргорода — немощеные, с громаднейшими лужами посредине, заросшие муравой и лопухами, с целыми стадами гусей у луж и со свиньями в грязи. Тем не менее, выйти без шляпы или без галстука было равно преступлению. Никто не отважился бы подойти к вам на улице и поздороваться. Если же вы сами вздумали в таком виде поклониться кому-нибудь — все, без исключения, не ответили бы вам, сделав вид, что не узнали вас. А я привык ходить на этюды босиком, в неподпоясанной рубахе — блузе, без шапки…».
В очередной раз задумываешься о том, что секрет живописи противоположен установке на правдоподобие как таковое, ибо «Всё одушевлено, любой предмет, который ты пишешь, — всё равно, человек это или корыто, -и надо писать так, чтобы ему некуда было деваться, чтобы он почувствовал, что подмечен глазом художника и, стало быть, открыт для него. А для всех других — скрыт за собственной обыкновенностью или необычайностью, это не имеет значения», — это тоже цитата, но не из Шевченко.
Одушевленность, как мне представляется, свойственна взгляду Шевченко и проявляется во всем, что он писал. Его яблоки, драпировки, графины, ткани, люди, деревья прекрасны сами по себе — прекрасны, как Божий мир. Открыть этот мир можно было разным путями — и Шевченко всю жизнь искал и испытывал эти пути, не боясь упреков в подражательности.
Упреков, судя по всему, было в избытке. Впрочем, сам Александр Васильевич никогда не отрицал, что он учился у всех; непосредственно — у Коровина, идейно — более всего, видимо, у Сезанна. Спустя 40 лет после парижских встреч с Александром Бенуа Шевченко вспоминал о том, что Бенуа настаивал на постоянном рисовании тушью без использования резинки — для выработки остроты глаза.
Шевченко много лет успешно преподавал в бывшем Училище живописи, ВХУТЕМАСе — ВХУТЕИНе; ученики его любили и вспоминали о нем с нежностью. Интересно, что ученица Шевченко по ВХУТЕМАСу, художница Ольга Соколова, специально отмечала, что если из мастерской Фалька выходили «фаль-ковята», то Шевченко, напротив того, старался в каждом ученике поощрять его индивидуальность. Борис Рыбченко, тоже учившийся у Шевченко, писал: «<А.В.> не искал в нас своего зеркального отражения. Тех же, кто пытался ему подражать, сторонился». Шевченко был участником многих, впоследствии знаменитых художественных объединений, включая «Ослиный хвост», «Маковец», группу «4»; он написал брошюру «Неопримитивизм» и другие учебные материалы, но если и уместно говорить об испытанных им влияниях, то это, скорее, общность поисков, нежели решений.
К 1929 г. обстановка в бывшем ВХУТЕМАСе уже достаточно накалилась, и Шевченко был вынужден оттуда уйти. Если судить по его работам, то конец 20-х — начало 30-х был для Шевченко периодом плодотворной переработки — среди прочего — его кавказских впечатлений предыдущих лет. Именно тогда написаны его знаменитые «Курдянки», «Восточный мотив», зарисовки карабахских и аджарских женщин, множество натюрмортов в технике монотипии. В печально знаменитом Постановлении Политбюро ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 г. кроме объединения всех писателей в один Союз предлагалось (ниже курсивом даны строки, вписанные рукой Сталина, в квадратных скобках — зачеркнутое):
«3) провести аналогичное изменение по линии других видов искусства [объединение музыкантов, композиторов, художников, архитекторов и т.п. организаций]».
В 1933 г. у Шевченко всё-таки состоялась персональная выставка в ГМИИ — на фото можно разглядеть «Восточный мотив» и «Девушку с грушами», — но ее закрыли через несколько дней. Поношения в той или иной форме продолжались, а художник продолжал работать.
…Мне довелось прочитать детальный анализ двух известных натюрмортов Шевченко, — оба написаны прекрасными искусствоведами; однако к моему пониманию дара этого художника, его загадки, эти тексты ничего не прибавили. Всё одушевлено — лучше не скажешь.
Ревекка Фрумкина