Потёмкинская бабка

Ивану Хренову посвящается

В глуши, прямо посреди России, в некоем пристанционном поселке, состоящем в основном из главной улицы, разразился катаклизм. Масштаб его был сугубо местный, и оттого он не попал ни в новостные ленты, ни на страницы крупной прессы, ни в телевизор. То ли через поселок, то ли мимо него, по железной дороге, должны были проехать большие люди: церковный иерарх высокого сана и сопровождающие его областные начальники. Поскольку наша героиня этого события так и не увидела, мы тоже его касаться не станем.

Как писал А. С. Пушкин, «до этих пор всё хорошо, благопристойно…»

Но надо прямо сказать, что поселок был старый, небогатый, и даже эта его главная улица смотрелась довольно скучно и могла навеять на проезжих меланхолические, контрпродуктивные мысли. Местное начальство, которому во все времена полагается быть не столько семи пядей во лбу, сколько догадливым и шустрым, уловило некий намек с регионального олимпа, что данное обстоятельство надо бы как-то поправить. И, довольное, что его догадливость в полном порядке, ринулось проявлять прыть. Всю улицу (то есть вы понимаете, конечно, — все фасады домов на ней) было приказано обшить сайдингом.

И жила на этой улице в этом поселке старая бабка. Сколько жила — это надо паспорт смотреть, а мы не милиция (извиняюсь, не полиция), и как звать ее — тоже не важно, тем более, что после произошедших событий она и сама с некоторым трудом припоминает, как ее зовут. Умудрилась она пережить и великую войну, и два голода, и культ личности, и волюнтаризм, и перестройку, и дефолт, и еще много всякого, так что всё это начало уже потихоньку мешаться и путаться в ее старой голове. С годами, однако, затеплилась у нее тайная надежда, что, паче чаянья, ей таки дадут дожить свои дни спокойно, в своем домишке, тоже дышащем на ладан. Теперь вот объявилась какая-то модернизация, но бабка ее особенно не боялась: жизненный опыт подсказывал ей, что и это пройдет.

Пройти-то пройдет, но никогда не знаешь, не по тебе ли.

Тем жутким солнечным утром ввалились к ней во двор, не постучавши и не покричавши, несколько ражих молодых мужиков в новеньких спецовках и молча и деловито стали обходить, осматривать и даже ощупывать дом. На пса, вылетевшего было из будки, гаркнули «Пшо-олл!», и Волчок, такой бесстрашный в молодости, вдруг сел, брякнув цепью, и задумался. Бабка, не отпуская дверной ручки, поскольку ослабла в коленях, высунулась на крыльцо и чужим голосом спросила: «Вы чего, ребяты… вы зачем?..»

На нее не обратили внимания, а один мужик, аккуратно отодвинув бабку, как сухую веточку с дороги, протопал в дом. Там он осмотрел фасадную стену изнутри, постучал по ней согнутым пальцем и заорал в открытое окно: «Подгоняй машину! Похоже — выдержит халупа, не завалится».

Бабка посеменила за ним, но с полдороги завернула, решив бежать к соседям, звать на помощь. К этому моменту она уже не сомневалась, что эти мужики и есть те самые рэкетиры, о которых столько рассказывали по телевизору, и решила, что ничего подписывать не будет и просто так свой дом не отдаст, пусть уж лучше ее убьют и бросят в бывший колхозный пруд. Однако никуда она не побежала, а почувствовала, что, наоборот, ей сейчас в самый раз было бы прилечь и попить чего-нибудь холодненького. «Не мешайся, бабка, пойди вон в огород погуляй, и без тебя тут фигни невпроворот», — раздраженно сказал мужик, наткнувшись на нее. Она сдала назад и нашарила за собой койку.

Дальнейшее она воспринимала урывками, как сквозь волнующуюся кисею. Кажется, заходил еще какой-то мужчина в хорошем городском костюме, зачем-то осмотрел потолок и спросил, как попасть на чердак. Не дождавшись ответа, он внимательно поглядел на бабку и вышел. Застучали молотки, завыла то ли дрель, то ли «обезьянка», но словно бы издалека, и всё дальше и дальше…

Пришла она в себя уже в районной больнице. Доктор, осматривая ее, строго сказал: «Ты что же это, мамаша, а? Столичный батюшка мимо окон твоих поедет, интересно ли ему на твою развалюху любоваться? Ей же лучше делают, а она возьми да и брык». Но ей от этих слов почему-то полегчало, и она тихо и виновато призналась: «Испужалась я, доктор». — «Ну вот, испугалась… Ну ничего, отдохнешь тут у нас, подлечишься и вернешься домой как новенькая».

И действительно, подлечили ее, и она чувствует себя почти не хуже прежнего, только с памятью стало совсем плохо, да левая рука не всегда слушается, так ведь и годы какие!

Хозяйство тоже не пострадало, спасибо соседкам, лишь половик вязаный, лоскутный, пропал. Почти новый, и десяти лет ему не исполнилось. Но автор, пользуясь исконным правом всеведения в пределах своего произведения, может сообщить, если кому интересно, что и половик никуда не делся и скоро бабкин племянник, латая крышу, обнаружит его на чердаке, под слуховым окном, вместе с парой бычков от дорогих сигарет. А как и почему он туда попал — не нашего ума дело.

Так что маленький, никем в мире не замеченный катаклизм, можно сказать, обошелся без жертв, по крайней мере среди мирного населения. И выходя вечерами посидеть на лавочке, бабка вместе с соседками смеется над станционными рабочими, которые их пугают: «Вот приедут и обдерут назад весь ваш сайдинг к едрене фене. Пофорсили, и будет». Да кому он теперь нужен, бэушный-то? Будто в государстве сайдинга мало. И на модернизацию хватит, и еще останется.

Валерий Желябовский