Как научил нас еще в 1892 г. немецкий математик, логик, философ Готлоб Фреге, в содержательной стороне языкового знака есть разные составляющие — то, что он назвал смыслом (der Sinn) и значением (die Bedeutung). Часто это переводят как смысл и денотат, но меня завораживает именно то, что два слова, на первый взгляд, про одно и то же. Да и немецкой паре слов русские смысл и значение вполне хорошо соответствуют. Речь вот о чем. Значение (денотат) — это тот фрагмент внеязыковой действительности, с которым соотносится данное языковое выражение, а смысл — то, как этот объект представлен. Например, пишет Фреге, Утренняя звезда и Вечерняя звезда — это одно и то же (это, собственно, Венера). Значит, у этих выражений одинаковое значение, но разный смысл.
Рассказывая о языковой концептуализации, я люблю приводить два примера. По-русски мы говорим, что птичка на дереве, а по-английски или по-французски она, буквально, «в дереве». Картинка немного разная. В русском варианте дерево — это совокупность веточек, на которых и сидят птицы, в английском и французском — скорее крона, полупрозрачный шарик, и птицы внутри. Если ехать на поезде из Германии во Францию, можно заметить забавный факт: по разные стороны границы одно и то же действие по компостированию билета описывают прямо противоположным образом. Немецкое слово буквально означает «лишить ценности», а французское — «сделать ценным». И то и другое понятно. Если билет прокомпостировать, то он уже как бы использован, т.е. лишен ценности. А с другой стороны, пока он не прокомпостирован, это еще не полноценный проездной документ.
Проблема здесь в том, что в языке подобные вещи фразеологизуются, костенеют, так что в каждом случае непонятно, влияет ли языковая концептуализация на наше представление об объекте. Ну в самом деле — что нам до того, что надо говорить на почте и в аптеке, а не в почте и на аптеке? Видим ли мы из-за этого по-разному? Поэтому так ценны случаи, когда язык предоставляет разные возможности концептуализации одного и того же и говорящий может выбрать.
Как читатель догадался, я это рассказываю не просто так. Когда в ХХС был выставлен пояс Богородицы, я, приехав на «Кропоткинскую» в свой институт, услышала в метро объявление, что начало очереди к Храму в настоящий момент у станции метро «Воробьевы горы» (для иногородних читателей — это на четыре остановки дальше). Я сразу вспомнила советский анекдот про троллейбус: «Остановка винный магазин. Следующая остановка — конец очереди». Действительно, ведь про одно и то же можно сказать и конец очереди, и начало очереди. Подходя к очереди, человек ищет последнего, а не первого. А первый в очереди — это не тот, кто только что подошел, а тот, кто давно стоит и уже у цели. Ну или как-то протырился в начало очереди. В этом случае очередь для нас — это хвост из людей, которые пристраиваются чередом друг за другом. Но можно мыслить и иначе: вот человек пришел и начал свое стояние. Для него лично очередь на Воробьевых горах начинается, длится много часов и заканчивается у входа в Храм. Концептуализация, однако.
Я просмотрела публикации про пояс Богородицы. Писали и про конец очереди, и про начало очереди, иногда прямо в рамках одной заметки. Но отчетливо преобладала формулировка начало очереди. И думаю, что это не случайно. Выходя из храма, многие люди говорили примерно одно и то же: если хочешь почувствовать, то надо отстоять всю очередь. И даже так: те, которые без очереди, по спецпропускам, — на тех не подействует. То есть многочасовое стояние — необходимое условие религиозного экстаза, благодати, чудодейственного эффекта. Очередь концептуализуется как паломничество, и поэтому естественно говорить о начале очереди как о начале пути.
И последнее. А все же приятно, что подзабылась стандартная советская сочетаемость: вот и выражение конец очереди уже не срывается само собой с горячих губ, как ночной ястреб.
Ирина Левонтина
Светлана Бурлак в книге «Происхождение языка» пишет: «Именно проблемы с сочетаемостью (а отнюдь не только мода на всё западное) привели в русский язык слово спонсор: слово с приблизительно тем же значением — меценат, уже существовавшее в русском языке, не может иметь при себе определение в родительном падеже, — действительно, нельзя быть меценатом чего-то. А вот спонсором чего-то (трансляции «Формулы-1″, например) — вполне можно.»
Ирина, Вы согласны?
дело в том, что меценат в принципе не нуждается в зависимом слове, потому что меценат — это спонсор науки и искусства.
Это сейчас наука превратилась в мощную производительную силу, искусство стало приносить хороший доход, а когда возникло слово «меценат», они еще не играли такую социальную роль и были всего лишь пиар-фактором для самого мецената. Теперь же в оборот пиар-индустрии вовлекается вообще всё, на что хватит фантазии у пиарщика (а не только наука и искусство), поэтому возникла потребность в обобщении понятия «меценат» — ответом на эту потребность явилось слово «спонсор».
Всё просто :)
Спасибо за очень здравую статью о концептуализации! А то про языковые концепты даже лингвисты и переводчики нередко рассуждают в духе Михаила Задорнова — т.е. выдёргивают отдельные слова и фразеологические обороты из русского языка и какого-нибудь ещё (обычно многострадального английского) и делают из этого глобальные выводы о разнице культур (обычно приходя к уже известным заранее этническим стереотипам).
Хотелось бы прокомментировать пассажи о поясе Богородицы и, следовательно, о начале и конце очереди. В угаре антисоветской пропаганды забыли посмотреть на объективную структуру и генезис очереди — только они могут подсказать, как правильно говорить: начало или конец. Суть проста: есть стрела времени, направленная из прошлого в будущее, соответственно, из начала в конец. Очередь помещается на этой стреле. Подчеркиваю — очередь в целом, а не отдельный человек. То есть, кто пришел раньше, первым — стоит в начале, кто пришел позже, последним — в конце. Следовательно, правильно говорить, что у Воробьевых гор конец очереди, а не начало.
Возникает вопрос: если употребляется неверное понятие, то что это означает? Для пришедшего и вставшего в конец очереди человека, действительно, это только начало (а конец — в ХХС). Таким образом, употребление субъективного словосочетания «начало очереди» по отношению к ее объективному концу означает только одно — подмену объективного субъективным. Это субъективизация социальных процессов, ведущая к безграничному разрастанию собственного Я до размеров всей очереди (наверное, это грех гордыни). И как следствие — распад социальной структуры, который мы и наблюдаем в окружающей жизни, в том числе церковной.
Единственное, что я не понял, где же тут определение, что такое же «Концептуализация».