Люди, слушающие время, хорошо соответствуют его запросу. Полузакрытое советское общество создавало дефицит в тех, кто бы не просто изъяснял себя, но вводил в малоизвестные здесь области тех, кто не склонен прилагать слишком серьезных усилий к поиску информации, да и не знает пока, что же именно надо искать. Эту роль брали на себя такие разные люди, как Игорь Семенович Кон и Вячеслав Всеволодович Иванов, Елеазар Моисеевич Мелетинский и Арон Яковлевич Гуревич.
В ряду тех, для кого культуртрегерство было одной из базовых функций, должен быть назван и скончавшийся 5 июня Вячеслав Леонидович Глазычев.
Григорий Ревзин в тексте памяти Глазычева [1] показывает, как это культуртрегерство сделало его интеллектуальным трендсеттером: «Из потока западной литературы он умел выбирать самые главные книги, делал их переводы и издавал, и каждое такое издание меняло галс развития нашего архитектуроведения и урбанистики. Он перевел и издал «Образ города» Кевина Линча, и после этого десять лет все составляли ментальные карты городов по опросам жителей, как там это у него написано. Он перевел и издал Рудольфа Арнхейма, и после этого десятилетие все занимались архетипами в городской среде, как там это описано. Он перевел и издал Джейн Джекобс, и после этого все убеждены, что в городе самое главное — это общественное пространство и социальное взаимодействие жителей».
Мы бы только пояснили, что ментальные карты отражают взаимную конфигурацию объектов не в физическом мире, а в нашем представлении о нем. Кроме того, в данном случае скорее речь идет не об архетипах, а о гештальтах (с составляющими их категориями вертикального и горизонтального, открытого и замкнутого и т.д.).
В упрощенном виде динамику интересов Глазычева можно было бы обозначить примерно так: от визуальных искусств (дизайна, архитектуры, скульптуры) к городской среде и территориальному развитию. Но это не было поступательным движением — скорее петлями, кругами, отражавшими не столько заранее намеченный план, сколько сложное взаимодействие меняющихся интересов, запросов и возможностей.
Имя Глазычева отчетливо связано с «лучшими годами уникального журнала «Декоративное искусство» — единственного журнала, на который я подписалась в 60-е и получала его «до упора»», как написала в своем некрологе [2] Вячеславу Леонидовичу Ревекка Марковна Фрумкина.
Один из самых классических интеллектуальных ходов Вячеслава Леонидовича состоял в том, чтобы взять некоторое общее суждение и показать, насколько реальность из него выламывается: «Человеческие рисунки, межчеловеческие взаимосвязи оказываются куда сложнее, чем принято о них думать. Особенно принято теми, кто удерживается в позиции московского снобизма. А самый ярый приверженец московского снобизма — это наше дорогое правительство».
Как связаны эти человеческие отношения с архитектурой или региональным развитием? Архитектура — и не только она — создает среду, в которой это общение происходит, а значит, задает ему один их типов рамок. Иначе пришлось бы к ней относиться лишь как к особенностям марсианского ландшафта.
А развитие должно опираться на имеющиеся ресурсы, главные из которых — человеческий капитал и капитал социальный — те самые взаимосвязи между людьми. Это развитие не территории как участка земли, но территориального сообщества людей.
«Этим-то колоссальным многообразием ситуаций я, честно говоря, просто заворожен. И поэтому, хотя, вроде бы, и скучно повторяться, но не получается повторения, потому что в каждой конкретной губернии, в каждой конкретной ее волости обнаруживается специфическая конфигурация. <…> Различные образы мышления вместе с разными образами жизни образуют такую феерическую мозаику, что. Хотел бы сказать, что я ее начинаю понимать, но воздержусь. Я начинаю приближаться к ее пониманию, и при этом крайне заинтересован в умножении числа лиц, которым это любопытно», — сказал он в конце своей «Публичной лекции «Полит.ру»» на тему «Глубинная Россия наших дней».
При этом стержень личности Глазычева кажется скорее эстетическим, нежели познавательным или этическим. В самых разных сферах для него очень важна была категория стиля и, вероятно, был близок идеал «цветущей сложности».
Парадокс, впрочем, заключается в том, что собирать разнообразие реальности Глазычеву доводилось тоже очень часто. И из любви к описанию каких-то культурных эпох и явлений, и из насущной необходимости создавать разного рода стратегии регионального и местного развития. Понимание того, как осуществлялся у него переход от поэзии частного случая к какой-то генерализации, — хорошая задача для будущих историков русской культуры.
Нет ничего естественнее появления Глазычева на ведущих ролях в проекте нового образования для будущих госуправленцев, которое предполагалось основать на мощном гуманитарном фундаменте. Не покидая многолетней профессорской позиции в Архитектурном, он взял на себя руководство одной из магистерских программ и кафедрой управления территориальным развитием Факультета государственного управления РАНХиГС при Президенте России.
Григорий Ревзин говорит: «У него была характерная, хорошо осознаваемая и поддерживаемая им мефистофельская внешность». Это, конечно, так, но скорее о Глазычеве давнем, с козлиной бородкой, когда-то увиденном страной в «Что? Где? Когда?» и других передачах позднего советского телевидения. В последние годы он скорее напоминал приближенного к трону, немного лукавого восточного вельможу и мудреца. Может быть, такого, каким был бы Гасан Абдурахман ибн Хаттаб после путешествия в Европу, но до заточения в лампу. Тем более, что истории, которые он рассказывал, завораживали и подчиняли себе и студентов, и правителей.
Борис Долгин
1. Ревзин Г. Посторонний. Умер Вячеслав Глазычев. http://kommersant.ru/doc/1952662
2. Фрумкина Р. Памяти Глазычева. http://polit.ru/article/2012/06/06/glazychev