Мне кажется, что никто не будет возражать против тезиса, что без нормального общения между странами наука развиваться не может. Английский археолог-марксист Гордон Чайлд, которого называют лучшим археологом мира в ХХ в., считал, что со свободной циркуляции знаний, со странствующих мастеров началось возвышение Европы над остальными материками. Запертые наглухо двери и форточки СССР были одной из причин его отставания и краха.
Пожилые ученые помнят, как трудно было добывать «не ту» литературу (оседавшую в спецхранах) и — еще труднее — продвигать свои работы за рубеж. Приходилось преодолевать бесчисленные рогатки, проходить разные комиссии, обсуждения, получать бесчисленные подписи и печати. Даже для отправки маленькой заметки — том документации, от дюжины до полутора десятков подписей и печатей. Времени и сил это всё отнимало уйму. Наши работы всегда и всюду опаздывали. Но многих больше сдерживал страх. Академик Б.Б.Пиотровский говаривал мне: «Вы слишком много публикуетесь на Западе. Вас посадят» (посадили, но много позже). На деле, если личных врагов не было, всё сводилось к формальностям, а так как комиссий было много, то в первой все надеялись на последующие проверки, а последующие полагали, что если первая ничего не заметила, то крамолы и нет.
Я честно проходил все комиссии, но лишь с некоторыми показательными работами. Всё остальное отправлял в обход. Писал длинное письмо, скажем, чикагскому редактору, которое начиналось со слов Dear Sir и кончалось сакраментальным Sincerely yours, а между ними шел весь текст статьи или её первая часть. Отдельным письмом шла библиография с тем же обрамлением и зачином: «Вы просили меня перечислить». На всякий случай уведомил о своих проказах своего научного руководителя — тогдашнего директора Эрмитажа М.И. Артамонова. Он лукаво ухмыльнулся и тихонько сказал: «А знаете, я делаю то же самое».
Когда напечатанных за рубежом работ у меня стало очень много, меня вызвали в Первый отдел ректората (пожилые помнят, что такое Первый отдел) и незнакомый чиновник «оттуда» сказал: «У вас очень много публикаций на Западе. Все ли они прошли положенное оформление?» «Все», — соврал я. «У Вас сохранились документы?» «Нет, конечно. Ведь вся процедура секретна, я же не имею права оставлять себе хоть что-то». Больше меня не тревожили.
Я не считал, что, обманывая эту администрацию, я поступаю нечестно. Я отстаивал свои гражданские права и престиж государства. Западно-немецкий профессор Вернер из Мюнхена подшучивал надо мной: «Вот Вы такой видный теоретик страны свободного труда, а не можете послать мне трех строк без проверки и разрешения, не говоря уж о том, чтобы приехать в гости. Вы привязаны, как цыпленок, за ножку на веревочке. А я в стране угнетения пишу, что хочу и кому хочу, езжу, куда хочу и когда хочу». Ответить-то было нечего. Было больно и унизительно чувствовать себя на привязи и под глупым надзором.
Какое счастье, что я дожил до времени, когда обо всём этом можно публично вспоминать.
Но вот уже девять лет, как во главе страны стоят люди из того самого ведомства, которое осуществляло этот надзор. Конечно, они могли перестроиться и извлечь опыт из истории. Так ведь, похоже, что их навыки и стиль работы остались прежними и они хотят восстановить прежний страх во человецех.
Когда я читаю сейчас одну за другой публикации о судах над учеными по обвинению в шпионаже за деньги в пользу то Китая, то Южной Кореи, то Англии и США, то думаю, что, конечно, военные и экономические государственные тайны нужно беречь. И продажность ученых возможна, особенно учитывая их нищенскую заплату. Но почему эти дела и процессы пошли косяком именно в эти восемь лет? Сутягин, Данилов, Бабкин, Кайбышев, Решетин, Коробейников, Пасько и т.д. Почему хватают ученых и не имевших доступа к секретных данным? Почему судят и сажают за обмен с заграницей открытыми данными и обработку общеизвестных фактов? Почему список засекреченных данных сам засекречен — как же тогда ученым знать, о чем можно говорить при контактах, а о чем нельзя? Почему вводят засекреченность и задним числом? Кто из них действительно виноват — как это узнать при нашем «басманном правосудии»? Какова вообще истинная цель всей кампании?
Стиль заразителен. И вот уже дугинский «Союз евразийской молодежи» подал заяву на директора Института этнологии и антропологии РАН Тишкова: мол, его международный мониторинг — это затея разведки США. Так что уже не только ФСБ ловит ученых. Впрочем, кажется, Дугин — сын генерала спецслужб. Конечно, сын за отца не отвечает, но иногда воспитание сказывается. Так сказать, семейная традиция… Сам Тишков печально констатирует: в Москве его объявляют американским агентом, а в Эстонии и Грузии — русским шпионом. Невольно вспоминается старая идея Республики Ученых — не оттуда ли он заслан во все означенные государства? Но стоило бы вспомнить и то, что наибольших успехов добиваются те страны, которые воспринимают граждан этой республики как своих целителей, учителей и пророков, а не как опасных и чуждых колдунов, обнажающих тайные язвы.
Лев Клейн