Словосочетание «в возрасте» для меня все еще непривычно: имея в виду лиц старше 55, я обычно говорю «ему (ей) лет уже порядочно». Но я не пурист — так что далее для удобства я все-таки воспользуюсь этим оборотом речи.
Тенденция «омолодить» нашу науку административным путем, т.е. попросить ученых «в возрасте» освободить помещение для тех, кто помоложе, представляется мне очередной попыткой избирать самые примитивные пути, которые на поверку нередко оказываются еще и откровенно зловредными.
Хорошо известно, что математики созревают рано, а гуманитарии — существенно позже, поэтому сюжеты, связанные с корреляцией между возрастом и продуктивностью ученого, измеряемой количеством напечатанного, я обсуждать не буду. Более интересно задуматься о том, на чем — в случае удачи, разумеется, — строится взаимодействие более продуктивной молодежи и относительно менее «количественно» продуктивных научных работников «в возрасте».
Применительно к тем, кого я считаю своими учителями в науке, я могу сказать, что тот факт, что эти люди физически присутствовали среди нас, что они просто были, значил ничуть не меньше сочинений, которые они к тому моменту успели опубликовать. Некоторые из них были готовы читать наши незрелые экзерсисы. Иным было жаль тратить на это силы — зато в устных беседах никто из нас не знал отказа.
Мой учитель Владимир Николаевич Сидоров не стал читать даже мою кандидатскую диссертацию, хотя на титуле стояло его имя как официального научного руководителя. Собственно, зачем ему было тратить на это драгоценное время? Стар он не был, но был очень болен: лагеря, куда он попал в свое время по «делу славистов» с загипсованной из-за костного туберкулеза ногой, сделали свое. Писал он мало, но мыслил всегда с блистательной ясностью. И одно то, что каждый вторник и четверг я могла подняться в его маленький кабинет на третьем этаже нашего старинного здания и задать любой вопрос, побуждало меня думать более ответственно и формулировать свои суждения более дисциплинированно.
Александр Александрович Реформатский последние годы писал по преимуществу небольшие научные этюды и наброски, хотя его мысль вовсе не оскудела. Но если бы не его преданные ученики, то бесценные наблюдения и размышления последних лет скорее всего остались бы в набросках и разрозненных рукописях.
И дело не только в возможности обсудить с учителем конкретные результаты или узнать, что следует почитать о том или ином предмете. Есть еще и некое невыразимое в словах представление о должном, о том, что такое вообще научный результат, об уровне требовательности к себе — собственно, это и есть понимание сути работы в науке, и оно передается не через книги, а через живое общение.
Любопытно отметить, что ни А.А.Реформатский, заведовавший Сектором структурной и прикладной лингвистики, ни замечательный востоковед и знаток общей лингвистики А.А.Холодович, согласившийся из коллегиальных чувств оппонировать И.А.Мельчуку и мне, когда мы защищали кандидатские по только начавшей свое «академическое» существование дисциплине, ни даже виртуоз логических построений В.Н.Сидоров — никто из них не был таким уж безусловным сторонником применения математики в лингвистике. Зато у наших учителей был огромный научный, жизненный и житейский опыт, благодаря которому они и были в должной мере снисходительны к нашим планам и амбициям.
Немалая часть этих планов — нескромно замечу я — реализовалась, хотя, возможно, в формах, далеких от первоначальных замыслов.
Пастернак некогда написал: «Всем нам являлась традиция».
Я бы подчеркнула: нам — являлась. В этом нам просто несказанно повезло. Хранителями и трансляторами традиции бывают и люди большого масштаба — к моим учителям это относится в полной мере, — и люди, так сказать, обычные — сюда я отношу многих моих «сопластников».
Вообще же инстинктивное стремление передать младшим традицию как таковую свойственно человеку как действующему лицу культуры. Но нам повезло — как позже повезло, например, тем, кто считает себя учениками Лотмана, Мелетинского, Га-спарова: ведь не все равно, в чьем лице «всем нам являлась традиция».
А ученики Лотмана и Гаспарова стали тем временем уже известными учеными «в возрасте» — кому за 50, а иным и за 60. Я была сильно удивлена, когда вышел сборник к 60-летию N, а вслед за ним стали собирать другой, — к 60-летию NN. Мне все казалось, что они еще довольно молодые люди — видимо, из-за того, что ровесники N успели в свое время побывать моими студентами или дипломниками…
Сборниками к подобным круглым датам — или, как любил ыражаться Реформатский, оммажами (от франц. hommage — знаки почитания, дань уважения) — ученое сообщество удостаивает людей замечательных, особо отличившихся. Это логично. Разумеется, в лаборатории NN есть научные сотрудники и постарше, которых едва ли удостоят сборников «в честь». Да, они не столь яркие, но без них лаборатория просто давно бы распалась. Именно эти «люди в возрасте» держат планку и сохраняют само сообщество — пусть иногда хотя бы иллюзию такового — в надежде на лучшие времена.
Молодежь много ездит, подстраивает тематику под гранты и заказы, соблазняется экспедициями и конференциями в дальних странах — а эти, которые «в возрасте», пишут общие отчеты, редактируют коллективные труды, ходят по начальству, нередко покрывая более молодых и удачливых, — допустим, историков, сумевших за казенный счет отправиться в экзотическую местность на международное сборище географов.
Без этих научных сотрудников «в возрасте», многие их которых слушали лекции С.И.Бонди, учились в аспирантуре у А.П.Каждана, застали С.В. Житомирскую во главе Отдела рукописей Ленинки, а И.Г Петровского — на посту ректора МГУ, — без них этос науки, которой они продолжают служить, поистрепался бы куда более основательно.
Разумеется, в любом большом научном коллективе можно найти немолодых людей, пребывающих на своем месте исключительно по инерции: некогда они были толковыми работниками и делали свое дело, не претендуя на особые достижения; кое-кто из них, следуя правилам игры, в свое время написал и даже защитил кандидатскую диссертацию — и остался на том же уровне. Впрочем, с учетом нынешних нищенских зарплат таких персонажей совсем немного.
Замечательный наш индолог В.С.Семенцов, ушедший из жизни в 1986 году совсем молодым человеком, за год до своей смерти написал удивительную статью о путях и возможностях передачи традиции (перепечатана с краткими очерками В.В.Малявина и С.С.Аверинцева, комментирующими идеи Семенцова, в сб. «Восток — Запад». М., Наука, 1988).
Пафос Семенцова — в том, что, с его точки зрения, существо традиции заключается вовсе не в передаче некоего знания или опыта, а в «воспроизводстве личности» Учителя. Сходный посыл я нахожу в серии очерков А.П.Чудакова «Слушаю Бонди», «Учусь у Виноградова», «Разговариваю с Гинзбург», «Спрашиваю Шкловского». (Надеюсь, вскоре мы сможем прочитать их под одной обложкой в книге покойного Александра Павловича, подготовленной «Новым издательством».)
Сколь же проницателен был Бродский, сказавший: идеи обитают в людях…