Есть специальные научно-популярные журналы, посвященные технике, астрономии, математике и т.д. и т.п. А может ли быть «гуманитарный научно-популярный журнал»? Если «да», то каким он мог бы быть? Тема несколько раз обсуждалась на разных интернет-площадках. На страницах ТрВ на эти вопросы отвечает Ольга Закутняя, кандидат филологических наук и научный журналист.
Ответ на вопрос, каким должен быть гуманитарный научно-популярный журнал, во многом зависит от того, какую именно гуманитарную науку «исповедует» отвечающий. Науки, или, вернее, сферы знания, объединенные под общим названием «гуманитарные дисциплины» (humanities, как противопоставление естественнонаучным science, если следовать английской терминологии), различаются довольно сильно, и если, например, для историка способы популяризации своего предмета менее очевидны, то филологи-литературоведы (к которым принадлежит и автор) оказываются в замешательстве, вплоть до сомнений в том, что такой журнал вообще возможен.
С самой общей точки зрения, принципиальной сложности в том, чтобы популяризовать научные достижения гуманитариев, как будто нет. Статьи на исторические, психологические, социологические и даже лингвистические темы, которые публикуются в таком классическом «науч-попе», как «Наука и жизнь», «Знание – сила» и других журналах, – тому подтверждение. Но словосочетание «гуманитарный научно-популярный журнал» звучит необычно. Трудности, видимо, наступают, когда пытаешься «натянуть» привычный жанр статей и идеологию научно-популярных изданий, в большинстве своем ориентированных на естественные науки, на гуманитарную тематику.
Чего ждет читатель от такого журнала? На самом простом, даже примитивном, уровне – увлекательного рассказа о чудесах природы и науки. В идеальном случае он хочет узнать что-то новое об окружающем мире и глубже понять его. Могут ли предложить ему это гуманитарные науки, и литературоведение в частности (в дальнейшем я буду говорить в первую очередь об этой дисциплине как наиболее мне близкой)?
Ответ, надо полагать, в общем случае – да, а в последнем – да, но не напрямую. Сложность с гуманитарным знанием состоит в том, что научные достижения литературоведов не поддаются верификации и, строго говоря, не являются открытием. Сказать, что литературовед открывает новые сущности, очень сложно – скорее он предлагает новую интерпретацию уже известного. А потому, упрощая, «чудеса науки» филологии – это то, что мы говорим прозой. Получить из такого ресурса материал для условной рубрики «новости науки» практически невозможно.
Как следствие еще одна «слабость» гуманитарного знания – в его кажущейся бесполезности, особенно в тех дисциплинах, что ближе к интерпретации, нежели к эмпирическому исследованию (философия, литературоведение, с одной стороны, и лингвистика, история, экономика, социология – с другой). Для большинства читателей ценность художественного слова и художественного текста – главного предмета исследования литературоведов – определяется вовсе не внутренним устройством, а комплексным действием, как, например, это происходит с музыкой. В чем же смысл исследования литературного текста? На взгляд ученого, – в том, что он понимает, как устроено произведение. Если подняться на ступеньку выше, то благодаря ему можно понять что-то новое о человеческом мышлении; об исторической обстановке, в которой произведение было создано; наконец, о языке как таковом, как он устроен и работает.
Первая ступень для широкого читателя, наверное, будет не очень интересна, по крайней мере в «чистом» виде, но вторая находится уже гораздо ближе к искомому.
Наконец, третья сложность состоит в том, что научно-популярный журнал функционально «запрограммирован» на упрощение изначального материала, если не в сути, то в языке. Между тем, литературовед не только изучает слово, но и пользуется им как главным инструментом познания, формулируя тезисы, которые затем составляют монографию или статью. Научный результат здесь часто состоит в усложнении понимания, так что если пытаться его упростить даже словесно, то легко потерять если не суть исследования, то множество мелких нюансов, в которых иногда и «спрятана» гениальность. В этом, кстати, литературоведение (и философия) похоже на математику, которая тоже занимается изучением своего предмета, пользуясь этим же предметом как инструментом. Не потому ли, кстати, так сложно популяризовать математические достижения, для чего обычно прибегают к гораздо более наглядной физике?
«Нестандартность» гуманитарного знания представляет сложности для популяризации, поскольку не позволяет рассказывать о гуманитарных проблемах по тем образцам, что были наработаны для естественных дисциплин. Но, если нельзя делать так же, возможно, стоит придумать что-то новое?
Рискну высказать здесь убеждение, что ценность популярной статьи заключается вовсе не в том, что она доступно и корректно описывает какое-то открытие или явление. На мой взгляд, хорошая научно-популярная статья должна быть поводом для разговора о методе и смысле науки как способа познания и взаимодействия с миром.
Это кредо звучит мудрено, но приложить его к жизни достаточно легко. В хорошей научно-популярной статье всегда присутствует сверхзадача, которая иногда выражена научно, а иногда – чуть ли не по-житейски просто. Например, последняя Нобелевская премия по физике была интересна не техническими подробностями о смешивании разных типов кварков, а идеей нарушенной симметрии, которую олицетворял образ упавшего карандаша. Карандаши, поставленные на острие, в реальной жизни падают всегда, и именно в этой очевидности красота вопроса: а почему, собственно, происходит именно так? Вопрос не совсем физический, но, задавшись им, читатель становится гораздо ближе к настоящей физике уже не как потребитель, а как, если угодно, участник процесса познания.
Для гуманитарного знания такой подход к популяризации обещает некоторое «спасение», поскольку вместо описания открытия или гипотезы можно попытаться провести читателя через поиски интерпретации, которая не столько объясняет что-то новое, сколько способствует пониманию уже известного. Это, кстати, тем проще, что гуманитарная тематика во многом ближе обычному человеку, чем физическая. Предмет труда филологов известен и в общем интуитивно понятен: все мы говорим на одном языке и с литературой в объеме средней школы более или менее знакомы.
Если, учитывая все вышесказанное, попытаться представить идеальный гуманитарный научно-популярный журнал («идеальный» надо понимать как интересный автору), то можно назвать несколько условных «жанров».
Неизбежно, видимо, то, что определенная и, может быть, большая доля такого журнала всегда будет посвящена материалам исторического плана, которые связаны с классической литературой, поскольку именно она хорошо известна большому проценту жителей России. Конечно, не «в лоб»: статьи вроде «Детство и юность Пушкина» или приснопамятная «Лев Толстой как зеркало русской революции» вряд ли будут интересны. Но рассказывать, откуда «растут уши» деталей художественного произведения, не обязательно связанные с биографией писателя, но ключевые для понимания текста, гораздо продуктивнее, особенно если это можно связать с проблемами современного общества (последним, впрочем, злоупотреблять не стоит, иначе велика опасность уйти в публицистику). Даже если ограничиться менее глобальными вещами, то говорить о привязке произведений к географическим объектам, историческим событиям, деталям быта, не менее интересно, особенно если прибавить к тексту хорошие иллюстрации. Поскольку львиная доля литературоведческих исследований посвящена таким проблемам, то трудностей в том, чтобы найти материал, быть не должно.
Следующий и вполне очевидный жанр – статьи об экранизациях художественных произведений. Пример может показаться смешным, но именно недостатки кинотрилогии «Властелин колец» позволяют понять, чем замечательна сама книга и творчество Дж.Р.Р.Толкиена вообще. Кстати, такой метод позволяет продемонстрировать филологические методы в работе: анализируя последовательно текст и киноматериал, автор, собственно, показывает, что именно важно для филолога при понимании построения текста. Да и поводов для анализа сейчас хоть отбавляй: число кино- и телеэкранизаций зашкаливает, начиная от «классика» Достоевского и заканчивая братьями Стругацкими.
Кстати, еще одна исключительно плодотворная сфера для работы: сравнение оригинальных и переводных текстов, что дает простор одновременно и для литературоведческого, и для лингвистического анализов. Хрестоматийный пример: пастернаковская концовка «Ромео и Джульетты», сильно сместившая акценты оригинального текста. Если все мы с юности затвердили «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте», то сам Шекспир писал (в вольном переводе): «И не было истории, исполненной большего горя, чем эта, о Джульетте и ее Ромео». Как говорится в рекламе, почувствуйте разницу. Этот пример прост, поскольку речь идет о сдвиге за счет сознательного изменения смысла высказывания. А сколько таких сдвигов происходит по более сложным причинам, связанным с принципиальной несводимостью одного языка к другому? Возможны истории почище детективных.
Хороший пример научной популяризации лингвистических знаний есть в «Троицком варианте» — колонка Ирины Левонтиной. Такой подход можно условно назвать «необычными приключениями обычных слов», где на актуальных примерах демонстрируются те или иные языковые процессы, закономерности и проблемы. Его «отрицательный» аналог — выступления Михаила Задорнова по ТВ, в среде лингвистов будящие примерно те же чувства, что фильм «Великая тайна воды» у естественников. Тем не менее, факт остается: разговоры о речи и словах пользуются исключительной популярностью у аудитории. Разумеется, ее во многом определяет политическая конъюнктура, но даже если вычесть последнюю, то немалую роль играет и искренний интерес зрителей к собственному языку. Никто не мешает делать то же самое или даже лучше, но строго научно.
Список можно продолжать, и не факт, что вышеперечисленное — лучшие методы популяризации гуманитарного знания. Скорее всего, способ популяризации будет в большей степени определяться самим материалом и умением журналиста. Кстати, вопрос о том, кто будет писать такие статьи, тоже важен: квалификации научного корреспондента, привыкшего освещать естественнонаучные новости, может не хватить для того, чтобы превратить статью в, по сути, мини-исследование.
Разумеется, все сказанное нельзя считать завершенной концепцией. Вполне возможно, что в рассуждениях не были учтены какие-то принципиальные моменты, тем более что я сознательно ограничивалась только одной дисциплиной. Скорее, это попытка расширить рамки традиционного «науч-попа» с помощью средств, которые предлагает филология. Вопрос о гуманитарном научно-популярном журнале, по-моему, гораздо более интересен, чем может показаться на первый взгляд, поскольку предлагает иное понимание самого явления и позволяет существенно расширить рамки жанра. А это в конечном счете может благотворно повлиять на научную популяризацию в целом.