Историзм по-министерски

Публикуем еще один критический отзыв на «Материалы и предложения к проекту основ государственной культурной политики». Автор, докт. философ. наук Николай Копосов, в настоящее время преподает в США

Обсуждать так называемые «материалы и пред­ложения» Министерства культуры к проекту основ государственной культурной полити­ки трудно: документ выполнен в жанре служебной записки, поражает убогостью мысли и слога и за­ставляет вспомнить многочисленные анекдоты о породившем его учреждении, которое в россий­ской традиции прочно ассоциируется с полным от­сутствием культуры. И все же Л.С. Клейн прав, при­зывая обсудить документ: ведь в последние годы в нашей стране самые нелепые предложения легко приобретают силу закона.

Л.С. Клейн указывает на ряд логических противоре­чий и недостоверных утверждений, из которых исхо­дят анонимные авторы «материалов и предложений». Я хотел бы продолжить его анализ «принципа исто­ризма» и «цивилизационного принципа» в том виде, в каком они сформулированы в документе.

Принцип историзма понимается так: «Культура фор­мируется на протяжении длительного времени в про­цессе исторического развития, являя собой основу идентичности данной социальной общности».

Это крайне упрощенное понимание историзма, и к тому же спорное. Во-первых, откуда известно, что у общности есть идентичность, и к тому же «одна на всех» членов общности? Что такое идентичность? То же самое, что культура? Тогда культура «являет осно­ву» самоё себя. Или, может быть, идентичность — совокупность отличий данной «общности» от других? Но тогда откуда известно, что именно культура — а не экономика или политика — лежит в основе этих отличий? Взять, например, вороватых и некомпетент­ных чиновников — они у нас такие потому, что в Рос­сии такой культурный код (т.е. мы все вороватые и некомпетентные), или потому, что у нас авторитар­ный режим и не до конца сформированный инсти­тут частной собственности? Лично мне ближе вто­рое объяснение. Если же исходить из первого, то с коррупцией бороться не надо. От Красна Солныш­ка до Сера Солнышка — брали, берем и брать будем. Не нужны нам европейские ценности, правовое го­сударство и прочее психологическое оружие по раз­ложению Святой Руси.

Во-вторых, — возвращаясь к историзму — куль­тура понимается как явление в развитии, что за­мечательно. Не вполне понятно только, как это сочетается со следующим утверждением: «Циви- лизационное ядро русской (российской) культуры с присущими ей ценностями остаётся неизменным на протяжении всего этого периода» («от Россий­ской империи через СССР к современной Россий­ской Федерации»).

То есть, надо полагать, «процесс развития» закон­чился, культура сформировалась и меняться не соби­рается? Это — историзм? Только для тех, кто надеется, что империя незыблема и пребудет вовеки.

Нет уж: если все развивается, то неизменных сущ­ностей нет и быть не может. Нет неподвластной вре­мени «российскости», это исторически изменяющаяся категория. Сегодня российскость одна, а завтра, воз­можно, уже совсем другая (хорошо бы, если бы демо­кратическая). А развитие, как справедливо подчерки­вает Л.С. Клейн, возможно только благодаря наличию в каждой культуре «колебаний, рассеяния, отклоне­ний». Именно так, между прочим, обычно понимался историзм в русской интеллектуальной традиции (на­пример, Шкловским, Тыняновым, Проппом).

Историзм — понятие чрезвычайно широкое. Был историзм Просвещения, историзм немецкой истори­ческой школы, марксистский историзм и т.д. Разница между ними немалая. С авторов служебной запи­ски грех спрашивать, к какой из этих традиций они призывают примкнуть. Я отвечу за них на этот во­прос, но чуть ниже.

Те имена, которые в «материалах и предложени­ях» названы, — Данилевский, Тойнби, Гумилев, Хан­тингтон — приведены в разделе о «цивилизацион- ном принципе». Именно их — и только их! — идеи призваны служить теоретическим обоснованием го­сударственной культурной политики. С точки зрения профессионального историка, ни один из этих авто­ров не принадлежит к числу ученых, идеи которых сохраняют научную актуальность. Многие коллеги скажут, что их работы вообще лежат за пределами науки. Прогресс исторического знания в ХХ веке свя­зан с совершенно другими именами — Блока, Февра, Броделя, Хобсбаума, Томпсона, Козеллека и т.д. По какой причине документ, родившийся в недрах Министерства культуры, игнорирует достижения ака­демической науки и ссылается на, мягко говоря, ин­теллектуально проблематичных авторов как на глав­ных теоретиков, — абсолютно непонятно. Или, скорее, наоборот: абсолютно понятно, потому что невеже­ство и национализм часто ходят парой.

В заключение — о главном. Та версия истори­зма, на которую опираются авторы «Предложений», восходит к немецкому романтизму, но полнее все­го воплотилась в крайне консервативной прусской исторической школе, отстаивавшей идеи уникальности «немецкой души» и «особого пути» (Sonder— weg) исторического развития Германии. Эта версия была принята на вооружение нацистами. Как из­вестно, Sonderweg прервался 9 мая 1945 года. Связь между идеологией особого пути и «немецкой ката­строфой» — самая прямая. От уникальности немец­кой души рукой подать до белокурой бестии, а от­туда — до скамьи подсудимых в Нюрнберге. После 1945 года немецкие историки и интеллектуалы пред­почитают теорию о «единстве пути развития всех рас, наций и прочих социальных организмов» (каковую отрицают авторы «Предложений»).

Российское славянофильство XIX века — это «пе­ревод с немецкого» (тогдашние славянофилы язы­ками владели). «Россия — не Европа» — перепевы на тему «Германия — не Европа» (или «Германия — не Запад»). Да, да — именно так и выражались не­мецкие «германофилы» вплоть до упомянутого 1945 года. И русская душа в изображении славяно­филов до степени неразличения напоминала немец­кую душу: ведь в обоих случаях главным было не походить на бездушных и утилитарных индивидуа­листов — англичан, французов и прочих американцев. У немцев — Volk, и у нас — народ, у них — Volksseele, у нас — народная душа, у них — Volksdeutsche, у нас — соотечественники за рубежом, у них — Geistigkeit, у нас — духовность, у них — Gemeinschaft, у нас — об­щина, у них — Boden, у нас — почва, у них — Reich, у нас — держава, у них — Fuhrer, у нас — вождь. И у всех сплошная самобытность.

Имелись, правда, и отличия. У немцев уже в XIX веке был Rechtsstaat, а у нас сих пор нет правового госу­дарства.

Зато, к счастью, ни в Германии, ни в России идео­логией особого пути дело не исчерпывалось. Герма­ния ей переболела, мы — еще нет. Но пример Герма­нии показывает, какими последствиями чревата эта идеология, как бы ее ни прикрывать историзмом или цивилизационным подходом.