Хвала и хула. Вавилов, Лысенко и судьба генетики в СССР

О статье Валерия Сойфера «Нарушения научной морали и процветание шарлатанов в науке»

И чем наглей была хула,
Тем громче рабская хвала.

Г. Гейне (перевод М. Михайлова)

1.

О глубокой неприязни автора статьи «Нарушения научной морали…»¹ к великому ученому, отдавшему жизнь за науку, Николаю Ивановичу Вавилову (1887–1943), известно с тех пор, как появились первые публикации Валерия Сойфера о судьбе генетики в Советском Союзе. Если не ошибаюсь, его первая статья на эту тему была напечатана в «Огоньке» в 1988 году (№№ 1–2). Тогда, после гробового молчания эпохи застоя, благодаря набиравшей обороты гласности снова стало возможно говорить об этом в советских СМИ. Прошло больше 30 лет. За такой срок, казалось бы, можно было пересмотреть некоторые прежние представления. Не исключаю, что какие-то из них автор пересмотрел. Но не те, что озвучены в обсуждаемой статье.

Эпиграфом он поставил высказывание замечательного ученого и борца за генетику Владимира Павловича Эфроимсона: «Я авторитетно заявляю, что не было ни одного образованного биолога в тридцатые и сороковые годы, кто мог бы вполне серьезно воспринимать лысенковское „учение“. Если грамотный биолог стоял на позиции Лысенко — он врал, выслуживался, он делал карьеру, он имел при этом какие угодно цели, но он не мог не понимать, что лысенковщина — это бред!»

Главным действующим лицом в статье является не Трофим Денисович Лысенко, а Николай Иванович Вавилов. Согласно концепции автора, Вавилов восхвалял Лысенко, настойчиво продвигал его к вершинам власти и влияния, так что эпиграф ставит читателя перед дилеммой: либо Вавилов понимал бред лысенковщины и, значит, врал, выслуживался и делал карьеру; либо он этого не понимал и, значит, не был образованным биологом.

Свою задачу автор статьи решает «методами селекции». Весьма эффективные при выведении улучшенных сортов сельскохозяйственных культур, такие методы противопоказаны исторической науке. В истории ничего нельзя улучшить или ухудшить, то есть изменить, отобрать, забраковать. Что было — то было, а чего не было — того не было.

Конечно, желающих переиначивать историю в угоду политической конъюнктуре либо личным или групповым пристрастиям всегда было пруд пруди. Но с наукой такие переделки прошлого несовместны.

2.

Статья начинается сообщением о том, что Вавилов был таким же, как Лысенко, «выходцем из крестьянских кругов». Опущено то, что Лысенко был сыном крестьянина, тогда как Вавилов был внуком крестьянина и сыном мультимиллионера-капиталиста, чье имущество рабоче-крестьянская власть экспроприировала, а сам он бежал за границу. В ленинско-сталинском государстве «рабочих и крестьян» такое различие в происхождении было фундаментальным и в немалой мере предопределило судьбу обоих.

Лысенко умело козырял своим крестьянским происхождением, выставлял себя сермяжным простаком, который из кожи лезет, чтобы осчастливить народ и рабоче-крестьянское государство, тогда как «благородные ботаники» во главе с Вавиловым ездят по заграницам, собирают какие-то ботанические редкости да пишут заумные книжки вместо того, чтобы поднимать урожайность полей на недосягаемую высоту первой страны социализма.

Спекулируя крестьянским происхождением, «колхозный ученый» и его покровители во власти неустанно твердили о том, что чистоплюи с накрахмаленными манжетами зажимают выходца из простого народа, ставят ему палки в колеса, не хотят «поворачиваться лицом к социалистическому строительству».

В статье «Нарушение научной морали…» Вавилов и Лысенко мало отличаются друг от друга — и не только по происхождению. Вавилов «тоже агроном по образованию, не защитивший ни кандидатской, ни докторской диссертации». То есть такая же деревенщина. Правда, «в отличие от Лысенко», Вавилов почему-то «славился своей образованностью, плодотворно трудился в науке, а не около нее». Всего-то!.. Словом, два сапога пара, хрен редьки не слаще. Один брил усы, а другой подстригал — вот и вся разница.

Опущена такая малость, как то, что Вавилов учился в Московском сельхозинституте (Петровка, Тимирязевка), то есть в одном из лучших учебных заведений России, которое окончил с отличием; тогда как Лысенко был заочником Киевского сельхозинститута, то есть учился вприглядку, без отрыва от производства.

3.

Классический труд Н. И. Вавилова «Иммунитет растений к инфекционным заболеваниям», изданный, кстати сказать, ровно сто лет назад (1919), был его диссертацией — не кандидатской, а магистерской. Книга была тотчас признана выдающимся вкладом в науку. Если бы Вавилову довелось ее защитить, ученый совет, вероятно, присвоил бы ему степень доктора. Но большевистская власть отменила такие буржуазные предрассудки, как ученые степени и диссертации. Вновь их ввели в середине 1930-х годов. Вавилов давно уже был академиком, его «Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости» и теория «Центров происхождения культурных растений» стоили сотен диссертаций, защищенных и не защищенных.

В статье Валерия Сойфера эти «нюансы» обойдены стороной. Не удивительно, что в одном из комментариев, резонирующем духу статьи, можно прочитать: «Николай Вавилов… не знал базового университетского курса генетики, как это уверенно заявлял в 1936 году [Н.К.] Кольцов. И сам Вавилов это свое незнание к слову признал. И ничего, все считают его генетиком».

О чем тут речь? Надобно пояснить.

4.

На август 1937 года было назначено проведение в СССР Всемирного генетического конгресса. Решение об этом по инициативе Н. И. Вавилова было принято еще в 1932 году и снова подтверждено правительством в 1935-м. Если бы конгресс состоялся в Москве и Ленинграде, как было запланировано, то на нем были бы продемонстрированы огромные достижения генетики — молодой бурно развивавшейся науки. Лысенко, Презент и их приспешники поставили целью его сорвать. Они и их партийные покровители двинулись в крестовый поход против «буржуазного менделизма-вейсманизма-морганизма». Залихватские публикации с политическими и идеологическими нападками на «формальную генетику» захлестнули печать. Последовали оргвыводы, вплоть до арестов, «реорганизаций» и ликвидации некоторых научных учреждений. Затем было объявлено о том, что проведение Всемирного конгресса генетики в СССР откладывается. Для ученых всего мира, уже готовивших свои доклады, это решение было шоком. Но сильнее всего оно ударило по Вавилову — инициатору проведения конгресса в СССР и единственному советскому представителю в его оргкомитете. (Конгресс состоялся в 1939 году в Эдинбурге; Вавилов был избран президентом, но занять свое кресло не мог: его выезд за границу очередной раз сочли «нецелесообразным».)

Зато в декабре 1936 года в Москве была проведена «дискуссионная» сессия ВАСНИЛ, посвященная «спорным вопросам генетики». Вавилов, Серебровский, Мёллер и Лысенко были основными докладчиками, десятки ученых выступили в прениях. Всё это широко освещалось в печати, конечно же, с самых боевых большевистских позиций. За сессией с большим напряжением следила вся страна.

За несколько дней до ее открытия, 14 декабря 1936 года, газета New York Times опубликовала статью об односторонней поддержке большевистской властью «ботаника Т. Д. Лысенко», о гонениях на ученых-генетиков, об аресте хорошо известных в США С. Г. Левита, И. И. Агола и Н. И. Вавилова.

Вавилова давно уже не выпускали за границу, сместили с поста президента ВАСХНИЛ, травили в печати как «буржуазного специалиста», «идеалиста», «антидарвиниста». Но до его ареста оставалось почти четыре года. По требованию агитпропа Вавилову пришлось написать опровержение, отредактированное в том же агитпропе. Оно было опубликовано в «Известиях» 22 декабря, английский перевод — в New York Times 23 декабря.

Сессия ВАСХНИЛ — она длилась с 19 по 27 декабря — была в полном разгаре. Поскольку конкретные претензии к «формальным» генетикам сводились к тому, что они «слишком много» занимаются теорией и ничего не дают практике, Вавилов в своем докладе основное внимание уделил практическим достижениям генетики вообще и Института растениеводства (ВИР) в особенности. Он, в частности, указал, что 15% всех пахотных земель в стране заняты сортами из собранного им и его сотрудниками генофонда культурных растений. Это составляло примерно 20 млн га, на которых завезенные чужеземные сорта показали себя более продуктивными, чем местные, и вытеснили их.

В накаленной атмосфере не все ученые вели себя должным образом. Крупный селекционер Г. К. Мейстер, чьи сорта пшеницы занимали обширные территории в Поволжье, вместо того, чтобы противопоставить свои достижения лжеучению Лысенко, занялся «критическим пересмотром» основных положений генетики, якобы грешивших идеализмом, механицизмом, догматизмом и другими измами, ласкавшими слух борцам за «передовое диалектико-материалистическое учение». Наиболее чувствительный удар Вавилову нанес заведующий Полярной станцией ВИРа И. Г. Эйхфельд. Благодаря работам этой станции, земледелие продвинулось далеко на север, о чем Вавилов говорил в своем докладе. А Эйхфельд, понявший, в чьи паруса дует ветер, заявил, что всегда работал методами Лысенко, а не Вавилова. Это было беззастенчивой ложью. Эйхфельд был учеником Вавилова, возглавил Полярную станцию в 1923 году, когда о Лысенко еще никто не слышал. Посевной материал, методы, идеи — всё это он получал от Вавилова. Поцелуй Иуды был щедро оплачен. После ареста Вавилова Эйхфельд с подачи Лысенко был назначен директором ВИРа и стал изгонять из него учеников и соратников, не изменивших Вавилову.

Н. К. Кольцов был выдающимся ученым, блестящим оратором, главой большой научной школы. Он призвал глубже изучать генетику вместо того, чтобы на нее нападать. Было ясно, к кому обращен этот призыв. Однако по имени Кольцов назвал не Лысенко, а… Вавилова: «Вы мало занимаетесь дрозофилой, и если вам дать обычную студенческую зачетную задачу определить тот пункт хромосомы, где лежит определенная мутация, то этой задачи вы, пожалуй, сразу не решите, так как студенческого курса генетики в свое время не проходили».

В студенческие годы Вавилов курса генетики не проходил — не потому, что учился в агрономическом институте, а не в университете. Генетика тогда еще не выделилась в отдельную учебную дисциплину. По окончанию института Вавилов был оставлен «для подготовки к профессорской деятельности», то есть в аспирантуре. Получив заграничную командировку, он отправился в Англию, где больше года стажировался у крупнейшего генетика того времени, одного из основателей генетики Уильяма Бэтсона. Во Франции он познакомился с работами знаменитой семеноводческой фирмы «Вильморен», а в Германии начал стажировку у Эрнста Геккеля, но должен был срочно убраться, так как разразилась мировая вой­на. С экспериментами на плодовой мушке дрозофиле Вавилов в 1921–1922 годах знакомился в Колумбийском университете (Нью-Йорк) в лаборатории Томаса Моргана, создателя хромосомной теории наследственности, обсуждал проблемы этой теории с самим Морганом и ведущими морганоидами: Бриджесом, Стертевантом, Мёллером. В Институте генетики Академии наук, который возглавлял Вавилов (наряду с ВИРом), исследованиями на дрозофиле руководил Герман Мёллер, основатель радиационной генетики, будущий нобелевский лауреат, один из основных докладчиков на той сессии. Так как Мёллер не свободно говорил по-русски, его доклад зачитал Н. К. Кольцов. Хотел он того или нет, но своим выпадом против Вавилова он подыграл Лысенко: кому нужна эта хромосомная заумь, если сам Вавилов не может решить обычную студенческую задачу!

Читатель, оставивший комментарий к статье Сойфера, слышал звон, да не знает, где он.

5.

Но вернемся к самой статье. В ней говорится, что в 1925 году начинающий агроном Лысенко стал работать на опытной станции в Гандже (Гяндже) и тогда же о нем узнал Вавилов, «следивший» за работой станции. Никаких данных об этом нет. Вавилов в 1925 году был в экспедиционной поездке по Средней Азии (Хорезмский оазис). В 1926-м он отправился в средиземноморскую экспедицию, которая длилась полтора года. Вернувшись и едва переведя дух, поехал на научные конференции в Берлин и в Рим. О Лысенко он впервые услышал в 1927 году — не потому, что «следил» за его работой в Гандже, а потому что в главном партийном органе «Правде» появилась сенсационная статья Виталия Федоровича под названием «Поля зимой».

В том, чем конкретно занимался Лысенко, журналист не очень-то разобрался, а сам младший специалист произвел на него «ощущение зубной боли»: «Унылого он вида человек. И на слово скупой, и на лицо незначительный, — только и помнится угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собрался он кого-нибудь укокать».

Зато бесхитростная крестьянская неотесанность Трофима Лысенко восхитила «правдиста» В. Федоровича. В его статье «босоногий профессор» вознесен до небес, тогда как имя его научного руководителя, заведующего станцией Н. Ф. Деревицкого, даже не упомянуто. Не назван и заведующий Туркестанской селекционной станцией Г. С. Зайцев, по чьей методике велась работа. В. Сойфер тоже не засоряет свою статью этими «посторонними» именами. Даже о самой статье Федоровича им не упомянуто, хотя она оказалась не только провидческой, но судьбоносной — и для Лысенко, и для Вавилова, и для всей советской биологической науки. Сойферу нужно, чтобы Лысенко был извлечен из небытия не газетой «Правда», не Деревицким и Зайцевым, а лично Н. И. Вавиловым. То, что не укладывается в схему, отбраковывается. Селекция.

6.

Первая публикация в «Правде» о Лысенко, которую Сойфер все-таки упоминает, относится к лету 1929 года. Это статья наркома земледелия Украины А. Г. Шлихтера. Но не сказано о том, что это была не изолированная публикация, а всплеск крутой волны, катившейся по всей печати. «Сельскохозяйственная газета», чуть приотставшая от общего хора, получила публичный нагоняй от того же Шлихтера, после чего исправилась и помчалась наверстывать упущенное.

Волна была поднята после того, как крестьянин Денис Лысенко пришел в Министерство земледелия Украины с колосьями озимой пшеницы, которую, по его словам, он высеял весной, обработав посевной материал холодом по методу своего сына. Это чудо свершилось в «год великого перелома», когда по всей стране шло раскулачивание; миллионы крестьян, согнанных в колхозы и лишенных личных земельных наделов, утратили интерес к своему труду. Последствия перелома к середине лета уже обозначились: крестьяне резали скотину, а поля в новорожденных колхозах зарастали бурьяном. Требовалась палочка-выручалочка, в нее и превратили «новаторский успех» отца и сына Лысенко.

Трофима вызвали для доклада в Харьков (тогда столица Украины), после чего в Ганджу он не вернулся. Для него спешно создали отдел физиологии растений в Одесском селекционно-генетическом институте; директора института, крупного генетика А. А. Сапегина, обязали всемерно ему содействовать.

В статье о «нарушениях научной морали» об этом ни слова, имя Сапегина не упомянуто. Зато подчеркивается, что Лысенко был приглашен с докладом в Вавиловский институт.

7.

Кто же его пригласил?

В статье вскользь замечено, что Вавилов был в зарубежной поездке.

Именно так. Летом 1929 года Вавилов был в экспедиции в Западном Китае, а затем на Дальнем Востоке: в Японии, Корее и на Тайване. В это время и пронеслась сенсация, героями которой стали отец и сын Лысенко. Новоявленного новатора нельзя было не пригласить для доклада в головной растениеводческий институт, был бы Вавилов на месте, он бы и пригласил. Но его не было. НЕ БЫЛО. Приглашение исходило, скорее всего, от его заместителя В. Е. Писарева. Уже можно не удивляться, что в статье В. Сойфера это имя отсутствует. Зато подчеркнуто, что «с 1930 года начинает хвалить Лысенко лично Вавилов».

В чем же выразилась хвала? Оказывается, в том, что, отвечая на письмо французского ученого, просившего указать литературу по одному специальному вопросу, Вавилов назвал публикацию Лысенко. Это уже не селекция, а направленная мутация. Скупая библиографическая справка в частном письме превращена в хвалу.

Процитировав решение президиума ВАСХНИЛ, в котором говорилось, что «яровизация уже себя оправдала», Сойфер винит за это коллективное решение лично Н. И. Вавилова и выносит ему выговор: «Вавилову не стоило труда (вернее говоря, это была его прямая обязанность) разобраться в том, что за опыты осуществил Лысенко (как было ясно и тогда, их просто не существовало!)».

Но Лысенко проводил опыты еще в Гандже — под руководством Деревицкого и по методике Зайцева. Обоим выражена благодарность в его первой книге, изданной в 1928 году, «Влияние термического фактора на продолжительность фаз развития растений. Опыт со злаками и хлопчатником». Термина яровизация еще не было, но опыты БЫЛИ.

В январе 1929 года, в Ленинграде, на Всесоюзном съезде, организованном Вавиловым, Лысенко докладывал о своих работах на секционном заседании. Рядовой доклад прошел незамеченным, но руководитель секции профессор Н. А. Максимов по нему выступил. Максимов положительно отозвался об опытах Лысенко, подчеркнул, что доложенные результаты совпадают с его собственными, но критически отнесся к слишком широким выводам докладчика. Максимов изучал «холодное проращивание» уже много лет и имел все основания оспаривать у Лысенко приоритет. Однако опыты Трофима он под сомнение не ставил. В 1933 году Максимов был арестован, затем сослан в Саратов. Там продолжил свои исследования, спорить с Лысенко уже не пытался.

В Одессе Лысенко развернул опыты с бо́льшим размахом, чем в Гандже. Проводились они при содействии Сапегина, который был с Вавиловым в тесном контакте. Утверждать, что Вавилов положительно отозвался об опытах, которых не было, это не хвала, а хула.

8.

Прав ли был Вавилов, говоря, что «яровизация себя оправдала»?

Абсолютно и безусловно.

Яровизация (холодное проращивание, по Максимову) стала одним из многих способов изучения непрерывно пополнявшегося генофонда культурной флоры. Чтобы тысячи разновидностей и сортов, поступавших со всего света, не теряли всхожести, их пересевали на опытных станциях каждые несколько лет. Но возникали проблемы с некоторыми озимыми сортами из южных стран: российские зимы были для них слишком суровы. Яровизация позволяла обойти эту трудность. Ценнейший генетический материал, лежавший мертвым грузом, стало возможно изучать, вовлекать в скрещивания, использовать в селекционной работе. Одно это говорило о том, что яровизация себя оправдала.

Вавилов поставил задачу: «прогнать через яровизацию» тысячи разновидностей и сортов, чтобы определить длину периода яровизации для каждого сорта. Это делало более осмысленным и эффективным подбор родительских пар при селекции на скороспелость. Вавилов пытался вовлечь в такую работу самого Лысенко, увлечь его ею. Но у крестьянского сына были другие амбиции.

Лысенко настаивал на массовой яровизации посевного материала с тем, чтобы засевать им колхозные поля. Он утверждал, что это даст прибавку урожая как минимум в один центнер на гектар. Ну, а на сто миллионов гектаров — сто миллионов центнеров! Сказать, что такое планов громадье импонировало властям, значит, ничего не сказать. Яровизация в производственных масштабах означала, что голодное и полуголодное население страны будет, наконец, накормлено досыта, а «буржуазная», «реакционная», «идеалистическая» наука загнивающего империализма будет окончательно посрамлена. Возможность утереть нос буржуям для власти была даже важнее всенародной сытости.

Первое из известных выступлений Вавилова о работах Лысенко — в его докладе на коллегии Наркомата земледелия СССР, опубликованном в газете «Социалистическое земледелие» 13 сентября 1931 года. Доклад большой, обзорный, яровизации в нем уделен короткий фрагмент. Назвав факты, установленные Лысенко, «бесспорными и представляющими большой интерес», Вавилов предостерег от того, чего яростно добивался Лысенко, — от внедрения яровизации в широкую практику: «Пока мы не знаем, с какими сортами практически надо оперировать в каких районах. Еще не разработана самая методика предпосевной обработки посадочного материала. Еще нет оснований с полной гарантией идти в широкий производственный опыт».

То же самое говорили другие ученые, которые публично высказывались о яровизации до Вавилова и параллельно с ним: Н. М. Тулайков, П. И. Лисицын, А. А. Сапегин, Н. А. Максимов. Все они положительно оценивали яровизацию как метод в исследовательской и селекционной работе, но возражали против внедрения ее в производство, так как преимущества этого метода не были экспериментально доказаны. Так они ответили на вопросы «Сельскохозяйственной газеты» в ноябре 1929 года, когда Вавилов был в дальневосточной экспедиции.

В последующих выступлениях по этому вопросу Вавилов придерживался той же позиции: он положительно оценивал яровизацию как метод в научной работе и высказывался против ее внедрения в широкую практику. Ни одного негативного высказывания Вавилова о яровизации в статье Сойфера нет. Хула на Вавилова, который «продвигал» Лысенко, тогда как другие ученые этому якобы противились, нарастает в ней с каждым абзацем.

9.

Кульминационный раздел статьи имеет подзаголовок «Крупные ученые в противовес Вавилову критикуют Лысенко».

Речь идет об известной работе видных селекционеров П. Н. Константинова и П. И. Лисицына по экспериментальной проверке эффективности массовой яровизации. В течение пяти лет (1932–1936 годы) в разных почвенно-климатических зонах страны они проводили опыты на 35 разных сортах со строгим контролем. Оказалось, что прибавок урожая яровизированные посевы, по сравнению с контрольными, не дают. При предпосевной обработке яровизированных семян значительная часть из них теряла всхожесть; для обеспечения нормальной густоты всходов требовалось вдвое больше посевного материала. Яровизированные посевы сильнее поражались твердой головней.

Для подготовки итоговой статьи Вавилов отрядил в помощь Лисицыну и Константинову болгарского ученого Дончо Костова, который бежал в СССР от фашистского режима и работал в Институте генетики под прямым руководством Николая Ивановича. Дончо Костов помог Лисицыну и Константинову обработать обширный материал, стал их соавтором. Убойная для лысенковщины статья легла на ту чашу весов, на которой давно уже лежали предостережения Тулайкова, Лисицына, Вавилова и других ученых. В статье о «нарушениях научной морали» исследования Лисицына и Константинова представлены как противовес Вавилову. Имя Дончо Костова не упомянуто.

10.

Вернемся к эпиграфу к статье Валерия Сойфера.

Я имел честь быть знакомым с Владимиром Павловичем Эфроимсоном, не раз с ним беседовал, свою непримиримость к лысенковщине он никогда не скрывал, за что в свое время горько поплатился. Он был, безусловно, прав, говоря, что ни один образованный биолог не мог положительно относиться к лысенковщине. Поддакивать могли либо оболваненные невежды, либо те, кто всё понимал, но опасался репрессий или лицемерил ради карьеры. Всё это так, сомнению не подлежит. Но бред лысенковщины, о котором говорил Эфроимсон, вырос не из тех опытов, которые положительно оценивали Вавилов и другие ученые, в их числе Лисицын и Константинов.

Бред лысенковщины — это «учение» о наследственной переделке растений из озимых в яровые, яровых в озимые и вообще о переделке природы растений и животных путем «расшатывания» наследственности и «направленного воспитания». Бред лысенковщины — это творческий дарвинизм, подменявший дарвиновскую теорию естественного и искусственного отбора первобытными представлениями об эволюции. Бред лысенковщины — это когда овес «порождает» овсюг, сосна «порождает» ель, а кукушата вылупляются из яиц пеночки, освоившей пролетарское учение марксизма-ленинизма. Бред лысенковщины — это превращение менделизма в жупел контрреволюции, а сторонников хромосомной теории — в мухолюбов-человеконенавистников. Зародышем лысенковщины была яровизация посевов на миллионах гектаров колхозных полей, а не вполне корректные опыты по яровизации и холодному проращиванию в лабораториях и на опытных делянках.

С годами Лысенко «рос над собой». Только не в том направлении, в каком следовало. Содействовали его «росту и развитию» партия, правительство и лично товарищ Сталин. Видя, куда всё идет, некоторые ученые стушевывались, устранялись, отходили в сторону, а наиболее ловкие сами становились лысенковцами.

Чем больше силы набирала лысенковщина, тем непреклоннее становилось противостояние ей со стороны Вавилова. Он называл Лысенко Распутиным биологической науки, заявлял, что пойдет на костер, но от убеждений своих не отступится. Спор с Лысенко он вел в строго научных рамках, не унижаясь до политических обвинений, доносов и т. п. Кое-кто высказывал мнение, что Вавилов недостаточно боевит в своей борьбе против Лысенко. Может быть, и так. В волчьей стае он не мог и не хотел выть по-волчьи.

В. П. Эфроимсон: «Великий ученый, гений мирового ранга, гордость отечественной науки, академик Николай Иванович Вавилов сдох как собака в саратовской тюрьме… И надо, чтобы все знали и помнили это… Палачи, которые правили нашей страной, — не наказаны. И до тех пор, пока за собачью смерть Вавилова, за собачью смерть миллионов узников, за собачью смерть миллионов умерших от голода крестьян, сотен тысяч военнопленных, пока за эти смерти не упал ни один волос с головы ни одного из палачей — никто из нас не застрахован от повторения пройденного» (выступление на обсуждении фильма «Звезда Вавилова», Политехнический музей, Москва, декабрь 1985 года).

11.

Справедливости ради надо сказать, что Валерий Сойфер — не пионер учения о том, будто Вавилов сам виноват в том, что выдвигал Лысенко, а потом стал его жертвой. Марк Поповский, более чем за 20 лет до первых публикаций Сойфера на данную тему, сделал эту идею стержнем своей повести «1000 дней академика Вавилова» («Простор» (Алма-Ата), 1966, № 7–8). Несостоятельность его концепции была показана тогда же в аргументированной рецензии Жореса Медведева («Новый мир», 1967, № 4).

Но идея Марка Поповского пришлась по душе Валерию Сойферу. И что это все носятся с «выходцем из крестьянских кругов», «не защитившим ни кандидатской, ни докторской диссертации»?! Не защитил — так хлебай щи лаптем да помалкивай. А он туда же — пойдем на костер!.. Ну и гори ярким пламенем! А мы дровишек будем подбрасывать. Чтобы не нарушал научной морали.

P.S. Автор выражает сердечную благодарность С. А. Боринской, В. А. Драгавцеву и Э. И. Колчинскому, прочитавшим черновой вариант статьи. Их ценные замечания учтены при ее доработке.

P.P.S. Читателей, желающих более детально познакомиться с жизнью и судьбой Н. И. Вавилова, включая динамику его отношений с Т. Д. Лысенко, отсылаю к моей книге «Эта короткая жизнь: Николай Вавилов и его время» (М.: Захаров, 2017, 1056 стр.).

Семён Резник,
писатель, журналист, историк науки,
автор более двадцати книг, в том числе трех книг о Н. И. Вавилове (Вашингтон)

¹ ТрВ-Наука № 287 от 10 сентября 2019 года — trv-science.ru/narusheniya-nauchnoj-morali-i-procvetanie-sharlatanov-v-nauke/

См. также ответ В. Сойфера:

Вправе ли историки отсекать «неудобные» факты? Ответ С. Резнику