И наколовшись об шитье
С невынутой иголкой,
Внезапно видит всю ее
И плачет втихомолку.
Борис Пастернак
Алейда Ассман — современный немецкий историк — написала несколько совершенно неординарных книг, посвященных проблемам культурной памяти.
Наибольшее впечатление на меня произвела ее работа «Длинная тень прошлого. Мемориальная культура и историческая политика», вышедшая в переводе в 2018 году в издательстве НЛО в серии «Библиотека журнала «Неприкосновенный запас» (уже вторым изданием).
Это большая научная работа, которую неофитам следовало бы читать подряд, обращая внимание на историко-культурный и психологический контекст, которые, как мне кажется, никто не анализировал столь детально и объемно — прежде всего с позиций взаимообусловленности событий мира внешнего и «внутреннего».
Пристальность авторского взгляда нам явлена с самого начала. Уже в процессе постановки задачи автор задает читателю основные «рамки» своего исследования: нам предлагается для рассмотрения не вообще память, но память индивидуума, память социальной группы, память политического коллектива нации и память культуры.
Разумеется, все эти словосочетания нам как таковые давно известны. Более того, их анализу посвящены многие тома реномированных авторов. Однако же сопроводить слова нетривиальными и индивидуализированными интерпретациями — это задача иного уровня сложности, в особенности применительно к трагическим и ужасным страницам истории Германии ХХ века.
Ужасы и трагизм лишают нас как исследователей того уровня беспристрастности, с которого жизненно важно начинать анализ феномена. Вместе с тем, если вы видели скульптуру «Разрушение Роттердама», беспристрастие отныне будет уделом не видевших ее.
Одно из сильнейших впечатлений от чтения книги Алейды Ассман — это банальность зла, как это понимала еще Ханна Арендт.
Обычные образованные люди, нередко из достойных немецких семей, получившие фундаментальное университетское образование, активно участвовали в уничтожении собственной (в смысле данной им по праву рождения) культуры, равно как и в физическом истреблении лучших ее носителей. Получается, что если бы война 1939–1945 годов не испепелила Германию буквально, то проблема возрождения культурной памяти в перечисленных выше смыслах дожидалась бы очередной физической смены поколений… Потому что жизнь в ее главных — т. е. ежечасных проявлениях — ближе всего к «шитью с невынутой иголкой», а не к возвышенности пассакалий Баха и даже не к известному гимну «Обнимитесь, миллионы».
Ревекка Фрумкина
К вопросу о нашей памяти. Полагаю, не много изменится, пока:
1. В Москве не появится (кроме помпезного храма Христа Спасителя) — хотя бы часовня в память десятков тысяч раненых героев Бородина сгоревших заживо в пламени Московского пожара.
2. Пока в Великом Новгороде, кроме памятника тысячелетию России, не появится памятник десяткам тысяч новгородцев (мужчин, женщин, детей) зверски замученных или затолкнутых под лед Волхова опричниками Грозного
3. Пока в Казани, кроме памятника русским воинам, погибшим при штурме города, не будет памятника татарам — не только воинам, но и женщинам и детям — побитым при штурме. По жестокости штурм Казани Грозным не сильно отличался от штурма Киева или Козельска войсками Батыя.
… список, естественно, не полон.
Это — чисто общественное. Во многих семьях своя память … возможно ей лучше остаться приватной.
Заметим, что благие примеры уже есть. В Иркутске же стоит памятник примирения красных и белых в виде памятника адмиралу Колчаку. И вроде ни к какому новому раздраю в обществе не приводит.
Нормально.
Л.К.