Физик Борис Немцов

А я вот не помню, как познакомился с Борей. Столько всего, что было потом, помню, а вот это — нет, не могу вспомнить. Как-то постепенно он вошел в мою жизнь. Мы были ровесниками и оба учились на радиофаке ГГУ, хоть я на курс раньше. Помню, как я поначалу обращал на него внимание со стороны, да и невозможно было не обратить: огромный, красивый, уверенный в себе, как сейчас мы это называем, cool. Ему было, в общем, плевать, что на нем надето, ходил в каких-то рваных свитерах. Однажды в мороз пришел на лекции в валенках. Девушки любили его всё равно, а может, еще и за это тоже. Помню их с его первой серьезной любовью — Инкой «Шляпой», это была сногсшибательная пара, как будто из какого-то иностранного фильма… А потом мы все-таки в какой-то момент познакомились. Может, через Павлика Милославского или Толика Абрашкина (они тогда дружили, Толик тогда еще, помню, песню сочинил с рефреном «Павля, самбля и Немцов»), а может через семинары по нелинейной физике, которые организовали у нас на старших курсах ипфановцы Андрей Басович и Толя Фабрикант. Несмотря на плейбойский вид и повадки, у Бори была абсолютно незаурядная голова и очевидная страсть к науке, это чувствовалось сразу. После окончания универа мы как-то сблизились еще больше. И по работе — как оказалось, нас в науке привлекали близкие вещи, — и в теннис часто играли в садике Свердлова, вместе тусовались… А потом я решил жениться на девушке, которую Боря хорошо знал, она была ближайшей подругой той самой «Шляпы», с которой Боря к тому времени уже давно расстался. Помню, как он меня на это «благословил»: во-первых, она, говорит, умная, а главное, не стерва, что в красивой женщине встречается крайне редко. И вот уже скоро 30 лет, как я каждый божий день (ну, почти каждый) убеждаюсь в его правоте и благодарю его за это напутствие.

В науке Борю всегда интересовали задачи, связанные с динамикой, движением, неустойчивостями. Я сейчас уже задним числом подумал, что в этом наверняка сказывался его неуемный человеческий характер, драйв. Как примеры могу упомянуть серию работ по неустойчивостям и излучению волн частицами и объектами, движущимися со сверхсветовыми скоростями в оптически плотных средах, в плазме, когерентное излучение акустических волн перегретым паром, эффекты эха при нелинейном взаимодействии волн и частиц в плазме. Он очень много работал, быстро и легко писал статьи и уже в 1985 году защитился. Где-то во второй половине 1980-х мы начали с ним вместе думать над одной увлекательной задачей про распространение локализованных возмущений в неустойчивых сдвиговых течениях, встречались в обеденный перерыв, часами сидели на подоконнике рядом с НИРФИнской столовкой и писали «на коленках» формулы. Мимо туда-сюда проходили коллеги и удивлялись: «Всё еще сидите? Ну-ну…».

Потом мы с ним вместе ездили в Москву рассказывать про эту работу на семинаре у Гинзбурга. Я туда попал в первый (и последний) раз, а он-то у Гинзбурга бывал и раньше, ведь считался прямым наследником знаменитой школы Гинзбурга в Горьком — через своих научных руководителей Николая Денисова и Вилена Эйдмана, которые были его (Гинзбурга) прямыми учениками. И атмосфера этого уникального семинара, и вся эта наша совместная работа — одно из самых моих ярких научных воспоминаний, хотя, к сожалению, наша статья на эту тему так, по существу, и не увидела свет, вышла только в качестве ИПФАНовского препринта. Я собрался в Америку, занялся другими задачами, Боря увлекся политикой, так мы это дело и оставили…

В 1990-е наши пути по понятным причинам разошлись. Я в Россию тогда не приезжал, Боря делал головокружительную политическую карьеру, и мне неловко было искать с ним контакта, не хотелось ни его компрометировать «иностранными связями», ни создавать ложное впечатление, что мне от него чего-то нужно, я предполагал, и, думаю, небезосновательно, что в то время у него образовалось чрезвычайно много новых «старых друзей». А потом начались нулевые, Боря полетел со всех постов, а я стал изредка заглядывать в Россию. И мы «нашлись», стали опять общаться, не часто, конечно, но всё же виделись раза три за эти годы, иногда перезванивались и переписывались. Что меня поразило при первой встрече после долгого перерыва, году, наверное, 2004-м, это насколько мало он изменился. Такой же веселый, азартный, громогласный, не стесняющийся в выражениях, а главное, такой же теплый и светлый человек. Всё и всех помнил, всем интересовался, мы болтали так, как будто не было этих бурных десяти с лишним лет, чем только не наполненных для нас обоих. Чрезвычайно приятно было его таким найти.

Когда началась война на Украине, Боря был в ужасе. Я внимательно следил за его постами на «Фейсбуке», и пару раз мы это с ним обсуждали «в личке». Хотя, в отличие от многих других, Боря и в личке, и в «публичке» говорил, по существу, одно и то же, своих мнений не скрывал и душой не кривил. Так и писал, что его страна «ох… ела», что надежды на ее скорое выздоровление у него нет, но и уезжать из России он не собирается. Считал, что его репутация поставлена на карту и уехать — значит ее потерять. Переубедить его в этом было невозможно. Да и любил он Россию, любил по-настоящему, нравилось ему там жить. И дети его все там, и мама, и любимые им женщины. Настоящий был мужик, во всем.

У меня, естественно, были большие опасения за его безопасность, но я всё же надеялся, что давление будет нарастать постепенно, типа как на Навального. Того, что случилось, не мог представить и в страшном сне. И до сих пор не могу поверить в то, что его нет. Было у Бори такое любимое выражение в 1980-е, «чарующая безысходность». Безысходность — это то, что я сейчас чувствую. Только она совсем не чарующая. Тяжело очень. Очень.

Лев Цимринг

Лев Цимринг (biocircuits.ucsd.edu/lev) родился в 1959 году в Саратове, с 1963 по 1991 год жил в Нижнем Новгороде (Горьком), с 1992 года в Сан-Диего (США), работает в Калифорнийском университете. В 1980 году закончил радиофизический факультет Горьковского государственного университета и поступил на работу в Институт прикладной физики АН СССР, занимался динамикой внутренних волн в океане и неустойчивостями гидродинамических течений. В 1985 году защитил кандидатскую диссертацию и продолжил работу в ИПФАНе. С начала 1990-х годов стал заниматься нелинейной динамикой, теорией хаоса, синхронизацией, самообразованием сложных пространственно-временных структур. В течение ряда лет интересовался динамикой гранулированных сред и совместно со своим коллегой Игорем Арансоном (тоже выпускником ГГУ и бывшим ИПФАНовцем) написал на эту тему монографию под названием «Granular Patterns». Последние десять лет занимается биологической физикой, изучает динамику внутриклеточных процессов. Автор более 160 научных работ, 4 патентов. Действительный член Американского физического общества.